– Теперь веришь? – спросил Бен. – Никаких подкатов.

– Хорошо, а то это был бы полный отстой.

Беру еще одно печенье и откидываюсь на спинку уютного диванчика. Обычно в конце смены во всем теле тяжесть, вялость и сонливость. Но сейчас я ощущаю себя такой легкой, воздушной. Прямо, как это печенье.

Так что, пожалуй, возьму еще одно. И, раз уж я сегодня щедрая, побуду милой с Беном. Это не так уж сложно, в конце концов. Он же добрый. И даже если бы он не был единственным в Кристмасе парнем примерно моего возраста, то все равно, наверное, оказался бы самым симпатичным.

– Всем понравилась твоя еда.

– Я рад, – чуть смущенно, но радостно отозвался Бен.

Я тоже рада. Благодаря ему время, оставшееся до моего побега отсюда, станет куда более терпимым. Возможно, даже интригующим.

– Так где ты научился готовить?

– В колонии.

Резко выпрямляюсь.

– В колонии? В смысле, для несовершеннолетних?

Он кивает все с тем же приятным, открытым выражением лица.

– Когда ты был в колонии? За что? Мама переманила тебя прямо у них с кухни или как? Я знала, что ты согласился здесь работать не просто так.

Он смеется.

– Меня выпустили шесть месяцев назад. Я подал заявку сюда, потому что люблю Рождество. И мне показалось, что это… судьба. Счастливый случай или что-то вроде. И мне не нравится вспоминать, каким я был, так что, если можно, я бы лучше не говорил об этом. Скажу только, что сидел я не за насилие.

Изнываю под тяжестью собственного любопытства.

– Хорошо. Но любопытство меня убьет.

– Не убьет. И я тоже не убью. Потому что, опять же, никакого насилия.

Смахиваю несколько крошек в его сторону.

– Пора приниматься за уборку.

Встаю, потягиваюсь и снимаю фартук. Бен пристально смотрит на меня. Я поднимаю брови, и он тут же смущается и отводит взгляд. Хорошо все-таки, что я сегодня не надела униформу.

Оглядываю фронт предстоящих работ. Ну что, не так уж страшно. Главное – это посуда, но сначала, пожалуй, помою полы и протру столы.

Выключаю аудиосистему посреди «Baby, It’s Cold Outside».

– Спасибо! – кричит Бен с кухни. – Это не песня, а ужас какой-то.

– Вот именно.

– А знаешь, какая еще – просто кошмар? «Santa Claus Is Coming to Town».

– Санта в роли Большого Брата? Только представь плакаты, которые смотрят на тебя с каждой стены. САНТА СЛЕДИТ ЗА ТОБОЙ.

– Мне нравится Рождество, но Санта – жуткий.

– Вот это да! Никто больше этого не понимает. Если кто вдруг будет наблюдать за мной, пока я сплю, то пусть уж лучше это будет страстный вампир, а не то я вызову копов.

Бен смеется и начинает греметь тарелками. Наверное, готовит что-то на завтра. Надеваю наушники и принимаюсь за уборку, пританцовывая под Daft Punk. Кенди открыла их для меня в те времена, когда ей еще нравилась музыка. Закончив наводить порядок, я качу желтое ведро со шваброй на кухню. Устала – сил нет, и так неохота мыть посуду.

Но на кухне царит чистота. Все тарелки вымыты и расставлены по местам, стойки протерты. Даже ручки громадного морозильника продезинфицированы. Осталось только несколько поддонов с тестом, которое должно подняться за ночь, но мне тут больше нечего делать. На двери вижу записку с большим неуклюжим веселым лицом, нарисованным от руки.

Я прикрываю рот, стараясь спрятать улыбку. Ведь мне не нравится Кристмас, а значит, тут ни на кого нельзя западать. Даже на талантливых поваров с кривоватыми носами.

* * *

Обычно я стараюсь подольше задержаться в школе после занятий. Шкафчик, туалет, библиотека – и только потом еле-еле плетусь к машине. Но в понедельник я почти запрыгиваю в нее.

«Ты с нетерпением ждешь чаевых, – напоминаю себе. – А не встречи с поваром».

Когда я распахиваю дверцу, Рик подпрыгивает от неожиданности. Я застегиваю ремень безопасности, а он неуклюже пытается вытащить кассету, которая уже стоит в проигрывателе. «Quieras bailar conmigo?» – медленно произносит мягкий женский голос. Пауза, и Рику наконец-то удается извлечь кассету.

– Что это было? – спрашиваю я, протягивая руку за кассетой. – Ты… учишь испанский?

– Нет. Ничего.

Спрятав запись в карман застегнутой на все пуговицы рубашки, Рик откашливается и заводит мотор. Я наблюдаю за ним с подозрением, но он даже не смотрит на меня. Испанский – это моя территория. То, что есть общего у нас с мамой, а не с Риком. Даже если она со мной больше на нем не разговаривает. Я не хочу, чтобы он в это вмешивался.

По мере нашего приближения к Кристмасу я наклоняюсь вперед, подскакивая от нетерпения. Теперь уже Рик смотрит на меня с подозрением. Смутившись, я собираю свою сумку. Ни разу еще я не была так счастлива выбраться из машины. Когда мы с Риком притворяемся, что не замечаем друг друга, поездка тянется долго. Но когда мы оба ведем себя странно, она становится просто бесконечной.

Приняв душ, я экспериментирую с макияжем и, наконец, радостно насвистывая, выскакиваю на работу на десять минут раньше.

Все это исключительно ради чаевых.

– Хо-хо-хо тебе, толстое брюхо, – поглаживаю игрушечного Санту по макушке.

В кафе царит оживление. Это уже не мертвая зона, как раньше. Кенди принимает заказы. Она уже два дня подряд задерживалась допоздна, чтобы справиться с необычным наплывом посетителей, хотя ей то и дело приходится бегать в туалет, потому что ее тошнит. Сегодня она выглядит выжатой, как лимон.

Сидя за стойкой, Энджел улыбается мне.

– Hola, Мария!

Никогда еще не видела его зубов, а тем более улыбку. Я-то думала, что он всегда хмурится.

– Принести вам что-нибудь?

Надеюсь, по мне не видно, как я растерянна и нервничаю.

– Не торопись, chica, ты же только что пришла.

– Да. Спасибо.

Влетаю в кухню.

– Что ты сделал с Энджелом?

Пожав плечами, Бен довольно потирает ладони.

– Ему был необходим хороший обед.

– Ну да, конечно. Последние три года он только бурчал, делая заказ, а теперь называет меня chica и улыбается.

– Ага.

– Ладно, давай начистоту. Ты наркотой торгуешь? И за это угодил в колонию?

Бен смеется, помешивая что-то на плите.

– Нет. Дело не в наркотиках.

– Уверена, ты добавляешь в печенье что-то нелегальное.

– Корица не запрещена законом.

– Назови так свои мемуары.

Неохотно надеваю униформу поверх майки и легинсов. Кенди возвращается на кухню, когда я отмечаю время прихода на работу.

– Эй! – ясные глаза Бена полны надежды. – Я приготовил тут для тебя кое-что.

– Нет, спасибо, – она прижимает руку к животу.

– Думаю, это поможет.

Дождавшись, пока она снимет фартук и сложит униформу, Бен протягивает ей пакет с едой на вынос.

– Ладно. До завтра, – взяв пакет, она выходит из закусочной.

Бен танцующей походкой идет к окну – и сразу сникает, опускает плечи от разочарования.

– Она отдала его Джерри, да? – спрашиваю я.

– Это было не для него, а для нее, – хмурится Бен. – Завтра приготовлю ей что-нибудь в начале смены.

Следующие несколько часов игрушечный Санта твердит гостям «хо-хо-хо», а я мечусь, обслуживая их. Бен готовит в основном то, что ему заказывают, и никто не жалуется. Мои ноги гудят от беготни, но карманы пухнут от чаевых.

Энджел пересел за столик в углу, развернулся и теперь оживленно болтает с Лорной, владелицей заправки. Рисует ей картинки на салфетке. Раньше они разве что изредка переглядывались, а сейчас вон, сидят как лучшие друзья. Да и заходят каждый день. Многие местные стали заглядывать гораздо чаще, так что это уже не спишешь на интерес к новому повару.

– Беннет, – предполагаю я.

– Нет, мое полное имя – не Беннет, – отвечает Бен.

– Заказ Энджела готов?

Он ставит поднос, и я хмурюсь.

– Не то.

– Это для него.

– Он заказал куриный стейк. Он всегда заказывает куриный стейк. А это что? Фруктовый салат? Ты видел Энджела? – я указываю на него: бритоголовый качок с татуировками и парой заметных шрамов. – Он не из тех, кто ест фруктовые салаты.

– Это свекла, морковь, джикама и фрукты с цитрусовым соусом. Ensalada Navidad![39] И еще вот, – он показывает вторую тарелку. – Тамале.

Некая боль, словно от сведенной мышцы, пробегает по всему телу, и мне вдруг нестерпимо хочется обнять маму.

– Мы здесь такое не подаем.

Мое сердце ноет, становится очень грустно. Я сердито смотрю на Бена.

– Просто сделай для него чертов стейк!

– Мария, доверься мне. Отнеси ему это.

– Нет.

Бен вздыхает.

– Давай так: если ему это не понравится, тебе не нужно будет делить со мной чаевые всю неделю.

– И ты расскажешь мне, как научился готовить в колонии, – он хмурится, и тогда я поднимаю руку: – Не о том, как ты оказался в колонии. Только про еду.

– Договорились.

Беру поднос, сердитая, но уверенная в победе. Все время, пока я здесь работаю, Энджел всегда берет одно и то же. Когда я ставлю перед ним тарелки с новым блюдом, на его лице отражается недоумение.

– Я этого не заказывал, – рычит он.

– Прошу прощения, наш новый повар…

– Это тамале?

Я все еще держу тарелку, готовая в любой момент ее унести.

– Да.

Энджел наклоняется вперед, расплываясь в улыбке. В уголках его глаз появляются морщинки. Клянусь, я почти слышу скрип кожи, когда его лицо пытается растянуть сложившееся за десятилетия угрюмое выражение в улыбку. «Y ensalada navidad! Mi madre siempre…»[40] Суровый взгляд темных глаза смягчается, направленный куда-то вдаль, за пределы стола.

– Так… вас устраивает это блюдо? Если что, я могу его унести.

– Нет! – он наклоняется, словно защищая его. – Я хочу это!

– Отлично. Дайте знать, если понадобится что-нибудь еще.

Я гневно смотрю на раздаточное окно: Бен улыбается от уха до уха. Показываю ему средний палец пониже стола, чтобы Энджел этого не увидел.

– Мария! – в ужасе произносит мама.

Я прячу руки под фартук, будто это поможет стереть обидный жест.

– Что ты тут делаешь?

– Марш на кухню. Сейчас же.

Плетусь за ней, еле волоча ноги. Мама идет прямо к задней двери, открывает ее и выходит в переулок между закусочной и заправкой.

– Что это было?

– Просто… дурачилась.

– Мы не можем позволить себе дурачиться!

Отступив на шаг, я складываю руки на груди.

– Мне не платят. Дуракаваляние – вот, пожалуй, и все, что я могу себе позволить.

– Ох. Мария, мы уже это обсуждали. Мы – одна семья. Все, что мы зарабатываем, идет на один и тот же счет, так что…

– Мы этого не обсуждали! Мы никогда ничего не обсуждаем. Зачем тебе все мои деньги? Чтобы жить в задрипанном городке, который находится черт знает где, в задрипанной холоднющей квартире со своим задрипанным жмотом. Да, мама, я понимаю.

Ворвавшись на кухню, захлопываю дверь и пробегаю мимо Бена, который так сосредоточенно склонился над плитой, что я уверена – он слышал каждое слово.

* * *

Мама ненадолго задержалась, обсуждая с Беном его необычные пожелания к заказу продуктов. Но он убедил ее, что оно того стоит. Видимо, ему дурачиться можно. А вот меня она полностью игнорировала, пока не отправилась на шахту. Вот закрою закусочную, отправлюсь домой, прямо к себе в комнату, и пересчитаю чаевые, которые мне удалось скопить. Энджел оставил мне сегодня пятнадцать баксов – до сих пор не верится. Всего у меня сейчас 2792 доллара. Все, что я получила за три года ежедневного труда.

Поворачиваюсь и вижу, как Бен выжимает тряпку в желтое ведро с горячей мыльной водой.

– Это не твоя работа, – произношу я резко.

Но он только пожимает плечами и молча принимается за уборку. С его помощью ресторан становится чистым в рекордное время. Мы с Беном убираем моющие средства обратно в кладовку, и я снимаю униформу.

– Я все еще злюсь на тебя. Я должна была выиграть этот спор.

Бен достает поднос с печеньем.

– Как насчет шоколадного печенья с эгг-ногом в знак примирения?

– Идем со мной.