Вдруг Нив оказалась в Мерзком овраге. Она знала, что спит, потому что ее книга не имела ничего общего с Мерзким оврагом. Там были весенние жуки, блестящие и мерцающие в полумраке среди папоротников, но они не летели ей в лицо. Они вообще не летали. Они были неподвижны. Нив подошла ближе и увидела, что это драгоценности. Жуки были сделаны из драгоценных камней, и когда она взял одного, оказалось, что это кольцо – как раз для ее пальца. Другой жук оказался брошью. В овраге было тихо, струился мягкий свет, и она почувствовала, что там есть кто-то еще.

– Эй? – прошептала Нив и проснулась, сидя в кресле. Слышались звуки дождя и треск умирающего пламени, и, казалось, шепот последовал за ней из сна. Она не столько слышала его, сколько чувствовала.

Как ветер в лесу, летящий сквозь листву.

– Я освобожу и подниму тебя. Я найду тысячу способов заставить тебя смеяться. Твоя улыбка будет медом моих ульев, твое очарование – моей радостью.

Сидя у себя в комнате рядом с умирающим огнем, Нив, как в том сне, чувствовала, что она не одна. Но ощущение не было неприятным, будто кто-то следил за ней в ночи. Она чувствовала, что не одинока в мире, и это было совсем другое дело.

Она спала. И видела сон. Там была музыка, которую она никогда не слышала, и пение на языке, таком далеком от ее собственного, как шорох дождя далек от рева моря. И танцы. Руки держали ее, и она не видела, чьи они, но только чувствовала, что кружится, кружится, кружится в безопасном кольце чьих-то сильных темных рук.

Утром во дворе она обнаружила следы очередного визита проповедника и еще один подарок на пороге – миниатюру, на которой было его самодовольное лицо. Нив поняла, что сны были всего лишь снами, глупыми надеждами, извлеченными наверх из укрытия и обманутыми танцами, танцами в одиночку.

– Как глупо, – прошептала она, и оттолкнула портрет ногой. Она хотела пнуть его в грязь, но не решилась. Обманутая сном о надежде, и надежде на что? На танцы и пару сильных рук?

– Глупо, – повторила она с ядом в голосе. Можно подумать, что она новичок в отчаянии и только начала узнавать его трюки. Нив надела ботинки и отправилась в курятник. Топор торчал из колоды, и она подумала, что, может быть, сделает это сегодня. Что хорошего в курице, которая не будет нестись?

«О, столько же хорошего, как в девушке, которая не выйдет замуж», – сказал внутренний голос, и Нив встряхнула Пышку, которая сонно моргала: «Ну как, старушка? Дашь мне что-нибудь сегодня на завтрак?»

Яиц не будет. Нив знала это. Было что-то жалкое в том, что Нив упорно продолжала проверять – значит, все-таки надежда вцепилась в нее коготками сильнее, чем ей казалось.

И вдруг она вскрикнула. Там было яйцо.

– Эй, ты молодец, – сказала она Пышке, слишком бурно радуясь такой маленькой вещи, как яйцо. Она потянулась к нему. Взяла. Подняла его и поняла, что это не яйцо.

Это выглядело, как яйцо.

Но это было не яйцо.

Яйцо именно такое, какое оно есть. А это – слишком легкое. Там воздух, оболочка и что-то еще, но это что-то – не желток и не жидкость. Нив должна была бы захотеть сразу выбросить его – даже не захотеть, а просто сделать это немедленно, инстинктивно, реагируя на неправильность. Но она не уронила его. Ведь никакой неправильности в нем не ощущалось. Нив держала яйцо, и оно было теплым и гладким, идеально ложилось в ладонь.

Завтрак был забыт второй день подряд. Нив побежала через двор в дом, и как только оказалась внутри, снова принялась рассматривать яйцо, осторожно перекладывая его из руки в руку. Внутри него что-то сместилось, и Нив задумалась, что же делать. Можно оставить его целым. Но яйцо не должно оставаться нетронутым, правда? Оно предназначено для того, чтобы открыться. Расколоться.

Поэтому она осторожно разбила его, постукивая по ободку старой глиняной миски. Звуки, которые оно издавало, звучали как музыка. Яичная скорлупа распалась на половинки, и что-то внутри… сверкнуло. Нив вытряхнула это в ладонь – и не поверила своим глазам.

Это был жук.

Из ее сна про Мерзкий овраг. Тельце было сделано из бриллианта – размером с ноготь большого пальца, ослепительного, как звезда, заключенная в кристалле. А крылья – два полумесяца из молочного нефрита. Они были установлены на хитрых петлях и раскрылись от ее прикосновения. Голова жука оказалась изумрудной с глазами из камней, названия которых она не знала, – розовато-жемчужных, с вкраплениями золота. Как и во сне, жук был прикреплен к кольцу, которое оказалось ей впору, как будто феи сняли мерку, пока она спала.

Сначала было только восхищение. Нив смотрела на открывающиеся и закрывающиеся нефритовые крылья в медленном, удивленном восторге. А потом появились вопросы.

Как?

И, конечно же, кто?

* * *

Мир не умер, но он так изменился, что казался новый местом – и не лучшим. Он стал грязнее, бледнее, был запятнан грустью, и Мечтатель чувствовал себя потерянным в нем.

Он еще не знал, сколько времени прошло, но понимал, что отсутствовал слишком долго.

И пока его не было, Мечтатели… проиграли.

Но как это произошло? Где остальные и почему никто из его братьев или сестер не пришел, чтобы разбудить его? Они тоже спят в своих далеких холмах? Их перья украдены, как и его, их ум и чувства притупились? Он должен найти их и вытащить из земли, но что-то связывало его с этим местом.

Кто-то связывал его.

Она попросила его защиты. Нет, она сделала больше: призвала его. Даже сквозь преграду бесцветного, удушающего колдовства, что связывало его. Он чувствовал себя обязанным ей. И отправился на поиски, чтобы уплатить долг.

А потом увидел ее.

Он увидел ее, и шум и вонь этого нового мира тут же отступили, как бормотание отступает перед звонким всплеском песни. Он увидел ее одну на дороге. Серая скучная одежда не могла скрыть ее природной яркости, тяжелые башмаки с засохшей грязью едва сдерживали врожденное изящество. И его паника тут же прошла. Он запаниковал, как тот, кто проспал и опаздывает на работу… а его работа – создание и поддержание мира. Скоро он начнет работать, и весь мир вернется, с его шумом и красками, но сейчас в тишине он любовался девушкой.

Она была так одинока, так храбра и напугана, и так прекрасна. Сердце Мечтателя, которое билось в такт с каждым движением Земли – с тех пор, как он впервые ощутил ее движение, – застучало в другом регистре, таком же сладостном для его крови, как птичье пение для его слуха, и ему это нравилось.

Она не была его созданием. Он сотворил все вариации оттенков зеленого и вынес их с собой из снов. Он дал миру бури, и берега рек, и пчел. Но фигура этой девушки, яростный блеск ее глаз и сокровища души и ума – их еще предстояло открыть в ней – были созданы не им. Мечтатели были богами всего на свете, но не человечества. Они сделали все, кроме этих амбициозных существ, которые сделали себя сами.

К лучшему это было или к худшему?

Он был богом приливов и трепещущих крыльев, когтей и жемчуга. Она была богиней… себя. И он не мог отвести от нее взгляд.

* * *

Нив прошла все этапы обычного дня: город, ряд девушек с пяльцами, крошечные стежки на алтарной ткани для каких-то далеких соборов, которые она даже не могла себе представить. Все было, как прежде, но что-то изменилось.

Она положила миниатюру Спира в один карман фартука, а драгоценного жука – в другой. В один карман – можете догадаться, в который? – ее рука проскальзывала снова и снова, и каждый раз щеки девушки вспыхивали от того, что первый хороший сюрприз ей не приснился.

Она пыталась не гадать о том, что же все это значит, а воспринимать как историю из книги, где логика не может найти твердую почву под ногами. Но это было нелегко.

Кто?

Весь день за каждым ее словом таилось вот это. А когда она молчала – то есть большую часть времени, – то мысленно вопрошала: «Кто?»

– Ну что? – Леди Дремота хотела знать. – Ты отдала ему цветок?

Нив кивнула.

– Он растер его в кулаке и снова пришел вечером.

И вынула из кармана миниатюру, болтавшуюся на цепочке. Видя, что Нив не обезумела от горя, старуха неправильно поняла причину.

– Вот гробовщик-то порадуется, – фыркнула она. Большие, печальные глаза сузились от обиды, что ее совет оставили без внимания. – Не говори, что я тебя не предупреждала.

Нив не пыталась объяснить. Что она могла сказать? То, что она призвала защитника и ее услышали? Когда она осмеливалась думать об этом, то понимала, как нелепо это звучит, и снова начинала сомневаться. Приходилось засовывать руку в карман и сжимать жука в ладони.

Она была так занята своими мыслями, что вечером по дороге домой прошла мимо преподобного Спира на главной улице и неосознанно сделала то самое, о чем он просил ее прежде. Ну или хотя бы половину.

Она улыбнулась.

О, улыбка предназначалась не для него. Она уже была на ее лице, когда Нив случайно повернула в его сторону, – небольшая, лукавая и мечтательная но определенно улыбка. Ей стоило труда удержать ее, и она не покраснела, как просил Спир, но улыбки оказалось достаточно. Он стоял с другими мужчинами – плотоядные, знающие взгляды – и не остановил ее, только кивнул по-джентльменски. Но глаза его горели при взгляде на нее, разжигаемые отнюдь не гневом. А чем-то, что хуже гнева.

Неважно. Это было лучшим способом не вызвать у него раздражение.

«Я не для тебя», – подумала Нив. У нее было двадцать три дня до наступления Сочельника. Не сразу, но она вдруг с удивлением поняла: жук в кармане наверняка стоит целое состояние, и таких украшений на этом острове никто до сих пор и не видел. А это значит, что она свободна – и от Спира, и от Чаши Тумана. Даже если это не означает ничего большего, она все равно может сесть на корабль, когда только пожелает, и отплыть на нем к любой жизни, какую пожелает. Конечно, это было одной из причин для улыбки, но далеко не главной.

Ведь кто-то дал ей это. Кто-то был там. Она чувствовала его. «Я освобожу и подниму тебя». Это были его слова из ее сна. Он уже освободил ее.

Что же теперь?

Что же теперь?

Рассвет за рассветом Мечтатель воссоздавал для нее мир в миниатюре. На третье утро он подарил ей бутылку с пением всех птиц на свете. Каждый раз, когда ее открывали, из нее вылетала новая песня, а любимые можно было вызывать по желанию.

Потом пауки плели для нее чудеса: паутинные перчатки, защищающие от холода, и такие кружева, которые не могут быть созданы человеческими руками.

На пятое утро появились цветы. Нив открыла дверь и увидела, что ее грязный двор расцвел: вокруг был сад с цветами со всех концов света, а ведь это совершенно невозможно зимой. Здесь были и ее любимые цветы, которые ей снились в разные годы, такие удивительные и невероятные, что на фоне суровой островной растительности они выглядели, как драконы среди ослов.

Мечтатель с восторгом наблюдал, как она бродит среди стеблей, сияя от счастья, как погружается по пояс в разноцветное море и лепестки наполовину скрывают ее привычный тусклый наряд.

Нарезав ведро цветов, Нив унесла их домой, чтобы украсить свою бедную комнату. На следующий день Мечтатель подарил ей гобелен: яркие краски менялись изо дня в день, показывая ей разные уголки мира.

На седьмой день – ему было стыдно до корней зубов, что он сразу не додумался, – он дал ей пищу, чтобы насытиться.

Она была голодна. Эта светлая и чудесная девочка. Мечтатель не мог найти слов, чтобы описать свой ужас.

Он сделал для нее корзину, которая наполнялась, если ее крышка оставалась незапертой, и каждый раз предлагала что-то новое. Как и в случае с птичьем пением, любимую еду всегда можно было вызвать по желанию, и несколько дней спустя у Нив появились любимые блюда – роскошь, которую она уже почти забыла.

С каждым прошедшим днем Мечтатель понимал, что ему все труднее держать дистанцию между ними, но он держал ее и смотрел, как чудеса по-новому освещают лицо девушки.

Когда он впервые увидел Нив, ее глаза сверкали, но от непролитых слез.

А теперь – от счастья.

Она говорила с Мечтателем – на крыльце или по дороге в город и из города. Будто знала, что он слышит ее. Поначалу было лишь тихое «спасибо», а затем слова стали связываться вместе, ее застенчивость постепенно исчезала. И вот через несколько дней для нее стало вполне естественно разговаривать с воздухом, с ветром, что сопровождал ее и был теплее, чем соленый островной бриз.

Сердце Мечтателя открыло новый ритм, а он сам открыл этот ритуал ухаживания. Что же он знал о людях? У него было время, чтобы их изучить: двадцать четыре дня, пока цикл не придет к концу. И что тогда? Он решил. Он встанет перед Нив и протянет ей руку, прямо перед ее народом, чтобы все могли видеть.