* * *

Позже в тот же вечер я влетаю в квартиру, с раздраженным фырканьем натягивая домашнюю толстовку.

– Мария? Это ты?

– Ага, – кричу я в ответ маме.

– Как там работа, mija?

Оставшаяся часть моей смены прошла ужасно. Бен был такой… не знаю… нормальный? Готовил людям то, что они заказывали. Я пыталась пожаловаться ему на Пола Маккартни, который отлично проводит рождественское время, а он просто пожал плечами. Два клиента зажали мои чаевые. И в довершение всего жуткий парень Кенди пришел слишком рано, а ее как раз тошнило в туалете. Она все еще ничего ему не рассказала, так что мне пришлось соврать, что у нее пищевое отравление. Его взгляд был холоднее, чем эта чертова квартира.

Мама стоит у плиты, помешивая макароны в кастрюле. От этого на меня накатывает тоска по Бену, и я выхожу из себя еще больше. С чего бы это мне скучать по человеку, с которым я попрощалась пять минут назад?

– Мария, нам нужно поговорить.

Мама указывает на кучу конвертов на столе.

– Ты была в моей комнате?

В конвертах бланки заявок в университеты, которые прислали по почте или, точнее, которые мне навязал школьный консультант. Я столько раз хотела их выбросить, ведь все это совершенно бессмысленно. Но просто выбросить их было бы слишком грустно, а смотреть на то, что мне недоступно, – невыносимо. Поэтому я просто запихала их под кровать. Туда, где лежит сумочка, в которой я храню чаевые.

– Ты трогала мои вещи?

– Я пылесосила. Почему ни один из них не открыт? Куда ты подала заявку?

– Ты взяла мои деньги?

– Я бы никогда не взяла твои деньги. Я хочу…

– Ты каждый день забираешь мои деньги! Я рву задницу на работе в этом чертовом ресторане, а ты даже не позволяешь мне получать зарплату.

Мама откладывает ложку, встревоженно глядя на меня.

– Не брала я никаких денег из твоей комнаты. Я просто хочу узнать, в какой колледж ты подала заявку?

У меня вырывается горький смешок.

– Ни в какой. С какой стати мне подавать заявку в колледж?

Ее глаза расширяются.

– Ни в какой? Ты же пропустишь все сроки!

Схватив конверты, она принимается отчаянно перебирать их.

– Как насчет этого? Он в Барстоу. Выглядит неплохо. Или Университет штата Калифорния в Сан-Бернардино. Не так уж далеко.

– А я хочу уехать далеко! И с каких пор я собираюсь поступать в колледж? Мы не можем себе этого позволить.

Мама подсовывает мне конверты.

– Ты не можешь себе позволить не поступить. Ты же не хочешь стать такой, как я. Мы так тяжело и долго работаем. Мы не хотим, чтобы и ты жила так же. Ты достойна большего, – ее взгляд становится напряженным, умоляющим. – Por favor, mija, necesitas aplicar. Para tu future[41].

Столько испанского сразу я не слышала от нее уже много лет. Мама всегда говорила, что мы не должны оставлять Рика за бортом, используя язык, которого он не понимает. Но сейчас эта речь снова превращает меня в ребенка. Как послушная девочка, я хватаю первый же бланк и начинаю его заполнять, а мама наблюдает за мной, затаив дыхание.

* * *

– Можешь помочь мне? Я тут кое-что задумала, – спрашиваю я Бена за два дня до Рождества.

Он вертится как белка в колесе, занимается подготовкой к празднику, но, услышав мой вопрос, тут же бросает все дела.

– Что тебе нужно?

– Я хочу сделать кое-что. Для мамы. Что-то особенное. Но не знаю, как.

– Что ты задумала?

– Она рассказывала мне о рисовом пудинге. Ее бабушка готовила его на каждое Рождество. Мама пыталась сделать его пару лет назад, но потом расстроилась и все выбросила. Сказала, что он вышел не такой. И больше не пыталась. Она очень тяжело работает. И заслуживает немного твоей магии.

Улыбка Бена – словно сахарная пудра на печенье.

– Думаю, это можно сделать.

Мы работаем все утро. Бен показал мне, как заставить молоко медленно кипеть. В первый раз я все испортила, пришлось все выкинуть. Но Бен настаивал, что волшебство будет настоящим, если я приготовлю пудинг сама. И вот я пробую снова, на этот раз строго следуя его указаниям. Выдерживаю температуру постоянной и едва касаюсь шумовкой поверхности, чтобы на молоке не появилась пенка. Мы добавляем рис, и я мешаю его с лихорадочным энтузиазмом. Потом Бен помешивает, а я взбиваю яйца, сахар, ваниль, еще немного молока.

– Тут не хватает… – постукиваю пальцем по стойке и гляжу на Бена в поисках подсказки, – мускатного ореха?

Его улыбка становится шире. Добавив немного муската, я выливаю смесь в рис. Бен вплотную ко мне, и мы оба одновременно наклоняемся к плите, вдыхая сладкий пар. Поворачиваюсь лицом к нему и вдыхаю его аромат.

– Продолжаем помешивать? – шепотом спрашиваю я.

Он кивает. И не двигается. Мы стоим, прижавшись друг к другу, и наблюдаем, как обычные ингредиенты смешиваются во что-то волшебное. Я надеюсь.

* * *

– Мама?

Закрываю ногой дверь, аккуратно держа все еще горячую посуду. Обычно рисовый пудинг подают холодным, но когда я посыпала его корицей, то возникло чувство, что это… правильно. Идеально.

– Ты дома?

– Мы здесь.

Я быстро поднимаюсь по лестнице. Они только что вернулись с очень ранней утренней смены. Мама явно устала, это видно по кругам под глазами, по согнутым плечам. И все же она смогла мне улыбнуться.

– Садись, – командую я. Ставлю кастрюлю на плиту и достаю две тарелки. Слышу, как Рик вставляет диск в DVD плеер. Знакомые звуки заставки «Бонанца» воскрешают воспоминания о бессонных ночах.

– Он продолжает смотреть этот сериал до четырех утра? – спрашиваю я, перемешивая пудинг в последний раз.

– М-м? А, нет. С чего бы?

– Я думала, ему это нравится.

– Ты же знаешь, что он делал это только ради тебя, правда?

Перестаю помешивать.

– Что?

– Я не могу не спать. У меня никогда это не получалось, что бы я ни делала. А Рик не хотел оставлять тебя одну. Вот и сидел, смотрел телевизор, пока ты не заснешь.

– Он… но… я думала, что ему просто не нужно много спать.

– Рик был совершенно вымотан. Но в детстве у него тоже несколько лет была бессонница. Он говорил, что, когда все остальные спят, а ты один не спишь – так одиноко, что с ума можно сойти. И не хотел, чтобы ты чувствовала то же самое.

– Странно. Все эти ночи, сон, от которого он отказывался… И зачем?

– Что же тут странного?

– Ну, я ведь ему не нравлюсь.

– С чего ты взяла?

– Он никогда со мной не говорит. А когда говорит, то только о том, когда я уеду. Как будто ждет не дождется.

– Золотце, Рик просто говорит мало, и все, точка. И он поддерживает тебя в стремлении уехать. Как по-твоему, кто вешает твои табели на холодильник?

Я поражена. Рик? Вешает что-то с моим именем на свой холодильник?

– Это была его идея подвозить тебя до и после школы. Он не хотел, чтобы ты тратила время, ожидая городского автобуса. Переживал, что это плохо скажется на успеваемости и тогда ты не попадешь в колледж.

– Колледж нам не по карману. Да, и еще. Еда в холодильнике. Подписанная. И экономия на всем, даже на отоплении. Я незваный гость в его доме. Он терпит меня только из-за тебя.

У мамы слезы наворачиваются на глаза.

– О, Мария. Почему ты так думаешь? Ты чувствовала это все эти годы?

У меня тоже глаза на мокром месте. Я достаю еще одну тарелку. Для Рика. Мама берет меня за руку.

– Ты вообще помнишь своего отца?

Я помотала головой.

– Отлично, – в ее голосе звучит ярость. – Если я чем и горжусь в жизни, так это тем, что тот мужчина не оставил на тебе своего отпечатка. Уйти было непросто. Пришлось выкраивать и откладывать деньги годами, прежде чем набралось достаточно и я смогла уехать далеко-далеко, в безопасное место. Я очень боялась, что ты запомнишь, каково нам было.

– Нет, я не помню. Помню только, что мы много ездили, пока не остановились тут.

Мама кивает.

– В отличие от большинства людей, Рик не умеет показывать свои чувства, но жестокости в нем нет. И после той жизни он – именно то, что мне было нужно. Что нам с тобой было нужно. Да, я знаю, что Рик странный. Он подписывает еду, чтобы убедиться, что не тратит на продукты больше, чем нужно. Мы отключили отопление, чтобы накопить побольше. По той же причине мы работали сверхурочно и по праздникам. По той же причине мы переводим весь твой заработок в сбережения. Он откладывал деньги с того дня, как мы стали жить вместе. Вообще-то, мы собирались сделать тебе сюрприз, но… Рик? Думаю, стоит отдать Марии ее подарок прямо сейчас.

Телевизор замолкает. Рик возвращается на кухню, засунув руки глубоко в карманы джинсов.

– Как насчет Рождественского утра?

Мама смеется, вытирая слезы.

– Тут уже пахнет Рождеством. Мария приготовила рисовый пудинг.

Она наклоняется над своей тарелкой и глубоко вдыхает. Я скрещиваю пальцы, надеясь, что все сделала правильно.

– Mi abuela[42] раньше так его готовила. Потом мы пели, а чуть позже съедали апельсин. Рисовый пудинг и апельсины, – мама улыбается, и слезы радости текут у нее по щекам. – Этот пудинг просто идеален. Честно говоря, я уже и забыла, как он должен пахнуть.

Она пробует кусочек, счастливо вздыхает и кладет голову мне на плечо. Я понятия не имею, каким должен быть этот пудинг, но мне нравится то, что я приготовила. Если бы я описывала его, я бы сказала только одно: теплый, идеально теплый. И чувствуя его во рту, я начинаю понимать, каким маме запомнилось ощущение Рождества.

Рик уже съел свою порцию. Откашлявшись, он произносит, тщательно выговаривая каждое слово:

– Muchas gracias. Esta comida es muy buena. Me gusta.[43]

Мама открывает рот от удивления. Я тоже смотрю на него изумленно. А Рик с испуганным видом продолжает:

– Yo estoy aprendiendo español. Para hablar contigo. Por que… te amo.[44]

Мама плачет, и Рику становится еще страшнее.

– Я что-то не так сказал? – спрашивает он.

– Нет! – вскрикиваю я, понимая, что он не пытался ничего у меня забрать. Он просто пытался войти в нашу жизнь.

– Это было замечательно, – смогла наконец выговорить мама. – Muy, muy bien.[45]

Рик облегченно вздыхает, весь мокрый. Перенервничал, наверное. Как мило! Поверить не могу, что думаю так о Рике.

Смотрю на маму. Впервые за несколько лет я по-настоящему смотрю на нее. Она прекрасна. Милая, мягкая и теплая. Интересно, как мы могли так долго не разговаривать о том, что действительно важно. И почему мне понадобилась кастрюля с пудингом, чтобы понять, что мама здесь, рядом со мной. И пусть она никогда не любила нежничать, но всегда была рядом. И делала для меня все, что могла.

– Это тебе, – Рик придвигает ко мне листок бумаги, а мама встает у него за спиной, сжимая его плечо. Тут какой-то набор цифр… Нет, это банковский счет. Сберегательный счет на сорок тысяч долларов.

На мое имя.

– Как? Что? Откуда это?

– Я же сказала, – поясняет мама, – Рик начал откладывать деньги с того дня, как мы стали жить вместе. Каждый излишек, все, что нам не нужно было для жизни.

– Но… я не могу… А как же вы? Шахта не будет работать вечно. У вас не останется никаких сбережений!

Я каждый заработанный цент откладывала, чтобы сбежать далеко-далеко, в пустое будущее. А они каждый заработанный цент откладывали на то, чтобы мое будущее было лучше, чем то, что досталось им от родителей.

Я самый ужасный человек в мире.

Я рыдаю – и от благодарности, и от чувства вины.

– У нас все будет в порядке, – говорит мама. – Шахта протянет еще несколько лет.

– Мы сможем найти работу где угодно, – голос Рика звучит мягко и ровно. Мне он всегда казался монотонным, а на самом деле он нежный, как рисовый пудинг. – Где бы ты ни оказалась, мы сможем переехать туда и найти работу.

– Но ведь твой дом – здесь, – говорю я.

Рик удивленно вскидывает брови.

– Мой дом там, где вы. Tu… eres mi casa[46]. Наверно, я что-то напутал, – он хмурится.

Я сжимаю их обоих в объятиях. Рик откашливается – очевидно, ему неловко. Но мне все равно.

Я ошибалась.

Столько лет ошибалась.

Как же здорово ошибаться.

* * *

В канун Рождества я показываюсь на работе и вижу, как Бен поливает белым шоколадом веточку перечной мяты, опять бормоча себе что-то под нос. Похоже, он совсем не спал.

– Ты замечательный! – обхватываю его сзади.

Он вздрагивает.

– Что же я сделал?

– Рисовый пудинг! Он был просто идеален!

Бен осторожно накрывает мои руки своими.

– Это же ты его приготовила, помнишь?

– Только потому, что ты одолжил мне свою магию.

Наверно, я обнимаю его слишком долго. Нехотя выпускаю его из объятий и указываю на веточку перечной мяты.

– А это зачем?

– Я подумал, может, Кенди это понравится. Не знаю. Я не могу… ничего не получается. С ней ничего не выходит, – понурив голову, он усмехается так горько, что у меня сжимается сердце. – Может, у меня и нет никакой магии. Наверно, это все глупости.