Она все еще собиралась взять участок, хотя это и не имело смысла. Ребята были фермерами. А на что она годится? Рукоделие. Этим они занимались на фабрике. Вышивали кружевные скатерти, которые корабли потом отвозили богатым людям на каждом берегу Глайдинга. Нив была лучше прочих мастеров, чьи работы продавались на ярмарках; она была лучше, чем просто хороша. Она была художником. Даже Леди Дремота так считала и называла Нив «Вороньей пищей» с оттенком уважения. Но на что годятся иголки и нитки, когда речь идет о строительстве дома в тоскливой влажной долине? О необходимости пахать каменистую почву без мула и обо всем прочем, что Нив придется делать, чтобы выжить?

Если это можно назвать жизнью.

Нив было очень страшно, до глубины души, которая была, словно бессловесное, сжавшееся и застывшее существо, запертое в клетку. Она словно онемела с того момента, как тепло августа смешалось с жаром лихорадки. Но даже тогда она знала, что, пока будет дышать, жизнь настигнет ее, как тучи жуков весной, когда вы так спешите, что решаетесь пройти коротким путем через Мерзкий овраг. Жуки летят вам в лицо, громкие и жужжащие, путаются в волосах и полах одежды. Они даже проникают в рот.

Жизнь делает то же самое. Нив не могла притворяться, что это не так. По правде говоря, она боялась одинокой нищеты в Чаше Тумана почти так же сильно, как ощутить на себе тяжесть мужчины, которого не могла полюбить. И если на крыльце окажется знак, она в глубине души понимала, что будет дурой, если не примет его. Но Нив не хотела его принимать. Она хотела быть свободной, а если это невозможно, то хотя бы храброй – настолько храброй, чтобы не продавать себя независимо от того, какова будет расплата или цена отказа.

Сжав в руке засохший цветок, она расправила плечи. «Храброй», – подумала Нив и пошла к двери. «Храброй», – подумала Нив и открыла ее.

Но храбрость покинула ее, когда она увидела то, что невероятно изысканно смотрелось на вздувшихся досках крыльца ее гниющего благотворительного жилья.

Это было Библия в красном кожаном переплете с золотым тиснением.

Только один человек мог оставить такой подарок. Тот, кто делал его уже трижды – для трех жен, чьи могилы теперь стояли в ряд. И в конце этого ряда оставалось еще много места для новых экземпляров в коллекции. «Кто следующий? – вопрошала кладбищенская земля. – Может, последняя из детей-сирот, художница, девушка с золотистыми волосами?»

Сжимая хрупкую лилию, Нив уставилась на Библию, страницы которой листали те умершие женщины. В конце концов, Спир все же хотел ее. В глубине души, где, как в клетке, жил ее страх, что-то бурлило и росло. И Нив забормотала слова новой молитвы, не останавливаясь, чтобы подумать. Но обращалась она не к Богу, сообщнику Спира. Здесь Бог был новичком, привезенным на тех же вонючих кораблях, что и сироты, и скот.

В мире были силы древнее, чем Он.

– Пожалуйста, Виша, – прошептала Нив, чувствуя, что запретное слово разрезает воздух, как птица крылом, и летит от нее. Виша. На старом языке это означало «мечтатель». Говорить на этом языке означало навлечь на себя проклятие, но Нив чувствовала совсем другое. Скорее силу, зарождение ветра. Она представила, как ветер врывается в мир – новорожденный, дикий, со своим отчаянным звучанием, вздымая вихри воздуха, которые могут однажды вырасти в грозовые тучи и потопить флотилии судов половины мира. Но что хорошего было в этом для нее? Здесь и сейчас, на пороге ее холодного жилища, когда дождь шипит на крыше, а тяжелый воздух давит плотной тишиной, Нив увидела, что что-то происходит. Красный кожаный переплет нежеланной Библии раскрылся под яростным порывом ветра. Страницы с треском перелистывались и отрывались, поднимаясь в воздух, будто их выпустили на волю. Сначала страницы, а следом и все остальное.

Все это поднималось в воздух, кружилось и, наконец, исчезло.

– Пожалуйста, – шептала Нив им в след. – Я одна.

Если бы ее страх был живым существом, он бы уже умер. Одна. Одна. Этот страх лежал в основе других страхов, покрывавших его, как кожа. Ее следующие слова звучали словно искаженный катехизис, который она была вынуждена читать двенадцать долгих лет, но она чувствовала, что они более истинные. Более ясные.

– В руки твои я предаю себя, о душа этой земли, Виша.

Все менялось вокруг… смещалось, словно сама земля скалила зубы. Нив чувствовала это.

И приветствовала это.

Виша.

Когда первый корабль приплыл сюда двести лет назад, его экипаж не нашел никаких следов человека – ни срубленных деревьев, ни круга из камней, что указывало бы на присутствие людей. Земля была плодородной, первобытной, с густой зеленью, непаханой, неопрятной и дикой, как сам Глайдинг. Кроме одного места.

Кроме Черного холма.

Он был совершенно симметричным, в ширину больше, чем в высоту, и раз в десять выше стога сена. Издалека он был похож на небольшой вулкан. Но любопытнее всего была его поверхность. Снизу доверху он был усыпан перьями: масляно-черные, они были наложены друг на друга аккуратно, словно рыбьи чешуйки. Слишком большие для ворон – каждое перо было длиной с мужскую руку. Поговаривали, что только у птиц размером с человека могут быть настолько длинные перья. Конечно, таких птиц не существовало, и из-за этого – а еще из-за того, чтобы посмотреть, что там под перьями, – моряки подожгли его.

И умерли.

Выжившие заявили, что это был дым. Масляно-черный, как сами перья, он… скручивался.

Охотился.

Моряки, стоявшие с наветренной стороны от огня, увидели, что он творит, и побежали на корабль.

Некоторым это удалось.

Прошло целых двадцать лет, прежде чем другой корабль пришел сюда, на этот раз пришел готовым, вооруженный Богом и лопатами. Эти люди не стали жечь перья, но закопали их, построили церковь на холме и заполнили ее мощами святых и заклинаниями против зла. Они поделили заросшие густой зеленью земли между собой, укротили это место молитвой и работой. Длинные черные перья стали преданием. Дети порой играли в «быстрый дым», преследуя друг друга с горящими вороньими перьями и изображая ужасную смерть, но истинных проклятых перьев никто не видел вот уже два столетия.

Никто больше по-настоящему не боялся их.

Но в это первое утро Адвента, после того как островной народ, проснувшись, зашевелился и девушки босиком метнулись к дверям, чтобы найти на крыльце то, что им оставили, остров тоже зашевелился. Только слегка, и только Нив почувствовала это. Старый холм, гребень которого давно сгладился, был заброшенным местом, далеким от любой фермы, и в его каменную церковь люди заходили редко. Поэтому повреждения были обнаружены только на следующий день после Рождества: пол провалился, под ним оказалась глубокая темная пустота. К тому времени события этого Адвента уже произошли, и все об этом знали.

К тому времени все узнали, что Мечтатель проснулся.

В портовом городе народ украшал дома и улицы. Мягкая мишура оплетала обе стороны главной улицы. Подоткнув юбки, дамы залезали на стремянки и тянулись, чтобы повесить поплавки от рыболовных сетей и старые безделушки из поцарапанного зеркального стекла. На каждой двери был венок и красная ленточка, и горбун Скут Финстер переходил от магазина к магазину с трафаретами и ведрами, рисуя картины на стекле искусственным снегом собственного изобретения.

Портовые жители любили Рождество, и, чего таить, любили его, как язычники. Они хотели танцевать и пить, надевать огромные маски святых и пугать детишек. В отличие от Первых Поселенцев, происходивших от «харисов» и вступавших в мир, как они говорили, со сложенными в молитве руками, прибывшие позже в основном вели свой род от «джессианцев», остроглазых народов, помнивших старый язык и древних богов и с легкостью, как летние платки, надевавших и снимавших благовоспитанность. Но жизнь здесь была трудна, а их мифы были темны, и большую часть времени церковь должным образом сдерживала их.

– Доброе утро, девица, – Скут обратился к Нив, когда она шла мимо него на фабрику. – Нашла подарочек на крыльце в это дождливое утро?

Его улыбка казалось искренней, и Нив догадалась, что он еще не знает. Торговка рыбой, стоявшая позади него, однако, прикусила щеку, выражая взглядом нечто среднее между жалостью и завистью. Так Нив догадалась, что все уже известно.

Она не ответила. Солгать, сказав «нет», она не могла. Но и заставить себя признаться тоже не могла – по крайней мере, не выдав свои чувства, чего делать было никак нельзя. Девушкам полагалось радоваться, что кто-то захотел их взять, словно они котята в корзине, и всех оставшихся к концу дня утопят в пруду.

Скут неверно истолковал ее молчание.

– Ну, может, призраки твоих мальчиков разогнали всех женихов, – сказал он ласково. – Это единственное объяснение, медовая моя.

Нив пробормотала что-то в ответ, хотя потом не могла вспомнить, что именно сказала. Опустив глаза, она продолжила идти. Сворачивая в переулок, девушка оглянулась и увидела, как торговка что-то прошептала на ухо горбуну, и тот с грустью посмотрел ей вслед, как на котенка, которого уже погружают в воду.

Была ли она котенком?

Нет.

Потому что собиралась отказаться.

– Что-что ты собираешься сделать? – удивилась Келлег Бейкер, когда Нив все рассказала ей.

Это было в первой половине дня, и они сидели со своими пяльцами в длинной комнате и вышивали. Все девушки краснели и мурлыкали, кричали и злорадствовали, плакали и дулись, как Нив и предполагала. Ирен получила от своего возлюбленного кружево, Камилла – гребень. Слишком прямая спина Мэй намекала на ее горестную участь, в то время как Дейзи Дэрроу получила подарки сразу от трех поклонников, да еще и шикарную драку в придачу, когда, столкнувшись в полночь на крыльце, они пустили в ход кулаки.

– Я думала, Калеб убьет Гарри, – рассказывала Дейзи, и ее глаза сияли от незабываемых впечатлений. – Но тут Дэвис разбил горшок о его голову. Ох, мама пришла в ярость. Это был ее клубничный горшок от Кэйна.

Нив не участвовала в беседе. Она только шепотом рассказала свою новость на ухо Келлег, дочке пекаря, которая теперь была ей ближайшей подругой, хотя так и не стала настоящим другом. Когда у тебя есть друзья, близкие, как родственники, и верные, как собственное сердце – какими были для нее близнецы, – не очень-то хочется общаться с другими людьми. А если потом вам не повезло, и друзья покинули вас, что ж, вы сами свили одинокое гнездо, вот и сидите там.

– Я собираюсь отказать ему, – повторила Нив.

Келлег была в шоке, и Нив, в свою очередь, была в шоке от ее шока.

– Неужели ты думаешь, что я могла бы сказать «да»? – спросила она недоверчиво. – Ему?

– Конечно, я думаю, что ты могла бы сказать «да»! А что еще тебе делать? Ты же больше не собираешься угробить себя в Чаше Тумана, правда?

– Нет, убивать себя я не собираюсь.

– Не напрямую, может быть. Но ты заморишь себя сыростью, если не умрешь раньше от голода. Ты слышала, что Илона Блэкстрайп потеряла все пальцы на ногах? А более чахлых детей, чем там, ты видела когда-нибудь?

– Ну, я не собираюсь рожать детей, так что это не моя главная забота.

– Никаких детей, – Келлег покачала головой, теребя небольшую серебряную цепочку – подарок от ее парня. – Мне никогда тебя не понять, Нив. Ты совсем другая. Ты была с теми двумя мальчиками, и ни разу даже не погрелась с ними. И ты не хочешь детей? Чего же ты хочешь, можно узнать?

Чего Нив хотела? О, крылья и множество драгоценностей. Почему бы и нет? А еще свой собственный корабль, с парусами из тончайшего шелка. Собственную страну с замком, лошадьми, и ульи на деревьях, истекающие медом. Какая польза была от этих желаний, когда до полного живота так же далеко, как до горы из драгоценностей? И, по правде говоря, Нив хотела детей, но примерно так же, как крылья: в сказочной версии жизни, где они не будут чахлыми, как несчастные дети Блэкстрайп, и Нив не придется копать крошечные могилки каждые пару лет, а потом делать вид, что жизнь продолжается.

А что насчет любви? Хотела ли она и ее тоже? Это желание казалось еще более сказочным, чем крылья.

– Ничего из того, что могу получить, – ответила Нив, пока сияние бессмысленного желания не стало слишком ярким.

Келлег была резкой.

– Тогда бери Спира и считай, что тебе повезло. Он, может, и ужасный мужчина, но у него в доме тепло, и я знаю, что он каждую неделю ест мясо.

Мясо каждую неделю. Можно подумать, Нив продаст себя ради этого! И именно в этот момент у нее в животе заурчало: из-за утренних переживаний она забыла позавтракать, да и курица ее неслась все хуже. Бедная Пышка, скоро ей придется стать начинкой для пирога.

У преподобного, насколько знала Нив, была дюжина кур и верховодивший ими напыщенный петух.

У преподобного была даже корова.

«Масло, – подумала Нив. – Сыр».

– Все это очень мило, – сказала она, твердым нажатием руки усмиряя урчащий живот. – Но есть один момент – ряд надгробий. Сколько жен человек должен свести в могилу, прежде чем кто-то посоветует ему завести новое хобби?