– А что если это ты сведешь его в могилу?

– Келлег!

– Что? Я не имею в виду убийство. Просто переживи его. Это должно быть легче, чем Чаша Тумана.

Может быть, и так. Хотя легче – не значит лучше. Одни виды страданий заставляют вас ненавидеть мир, а другие – заставляют ненавидеть себя. И, несмотря на сыр и масло, у Нив не было сомнений, что Спир – из второй категории.

Но что, если… что если ее ждет другое будущее – без страданий? И прямо сейчас оно медленно тащится по своему пути обратно, в прошлое, чтобы встретиться с ней, взять за руку и показать, как его найти? Забавно. До сих пор сюрпризы в жизни Нив были только плохими, но к концу дня ей показалось, что утренний ветерок – похититель Библии – сновал вокруг, заглянув проведать ее. Конечно, это всего лишь фантазии, но Нив чувствовала, что этот ветер не похож на обычные сквозняки. Он рассыпал странные мурашки, которые метались, словно маленькие мальчики, взбиравшиеся по спине, чтобы затем холодком спуститься вниз.

Эти порывы любопытного ветерка… Он даже не был холодным.

* * *

Мечтатель не мог сказать, как долго он спал. Он открыл глаза – и очутился в темноте и неподвижности, похожей на смерть. Но он не был мертв. Вот воздух, вот земля вокруг него, и все же что-то не так. Мечтатель должен был ощутить пульс жизни в почве и корнях, увидеть воспоминания, проросшие травой, просочившиеся водой и в звериных норах. Это должна быть симфония шепота в его убежище, эхо и отражение жизни. Но вокруг было тихо.

Слышался только зов.

Язык казался странным; слова были простыми звуками, но они пронзили его с такой настойчивостью, что он сел в катафалке – слишком резко. Закружилась голова, он упал на колени и на мгновение ощутил панику, столь глубокую, что темнота обернулась светом. Перед закрытыми глазами дрожал ослепительный белый свет.

Что-то было не так.

Мечтатель спал слишком долго. Стоя на коленях в кромешной темноте, он знал – он знал, – что мир был мертв и он потерпел неудачу. Над ним, вокруг него вены земли перестали пульсировать. Если он восстанет, то обнаружит громадную пустыню, серую мертвую оболочку высохшего мира.

Его сердце, что так долго билось очень медленно, сейчас ожило. Его легкие, которые пробыли неизвестно сколько времени без воздуха, теперь хотели сделать вдох. Во сне Мечтатель мог находиться внутри этой горы. Проснувшись, больше не мог.

Но он боялся увидеть то, что он найдет, если восстанет. Неудачу, смерть, конец. Он чувствовал это. И это ощущение давило на него с такой тяжестью, какой он никогда не знал.

В конце концов, именно зов придал ему храбрости. Он пронзил его сон, и теперь влек его. Мечтатель не понимал языка, но мольба была глубже слов, и душа стремилась на нее ответить. Собрав все силы, он рванулся вверх. Холм должен был открыться для него, как цветок, но он сопротивлялся. Что-то давило на холм. И на него. Он не мог дышать. С диким усилием Мечтатель вырвался наверх.

И обнаружил, что мир не был мертв. Он вывалился в него, пьяный от благодарности, ослепленный тусклым зимним солнцем, и упал на колени в траву. Запустив в нее длинные пальцы, он ощутил пульс и начал пить воспоминания, так много, так жадно, так долго. Пока его чувства привыкали к внешнему миру, он увидел и ощутил запах многих вещей, которых не было здесь раньше.

Каменного здания, что поселилось на его холме, например.

Или вот еще – люди. Когда он готовил это место отдыха, люди обитали вдоль зеленого побережья южных земель, а эти острова были диким краем буревестников и тюленей. Теперь же к ветру примешивался аромат дыма, теплый запах навоза, острая вонь выгребных ям. Девственность природы была нарушена.

А что же он? Что они с ним сделали, эти народы?

Они украли его перья и задушили его каким-то глупым колдовством. Разорвали, на время – как надолго? – его связь с землей.

Но…

Мечтатель повернулся в другую сторону. Там стояли ряды деревьев, таких зеленых, что они казались черными в мягком свете, но за ними, вдали, где когда-то темнел лес, теперь все было вырвано, вскопано квадратами, исцарапано бороздами. Дым очагов поднимался через равные промежутки, и Мечтатель чувствовал бег многих жизней. Но одну – ярче всех.

Ту, что разбудила его.

* * *

К концу дня случились две вещи, которые окончательно убедили Нив в том, что она приняла правильное решение. Во-первых, Леди Дремота задержала ее, когда другие девушки уже ушли.

– Вот, – сказала она, протягивая Нив цветок. – На случай, если у тебя еще нет.

Неловко приняв его, Нив увидела, что он засохший. Она посмотрела вверх, прямо в круглые глаза старухи – слишком большие, слишком широко открытые, как будто ее веки никогда не смыкались.

– Думаете, я должна отказаться от него? – спросила девушка.

Леди Дремота фыркнула.

– Я думаю, он заслуживает хорошую, до-о-олгую прогулку в аду, о котором он так любит поговорить. Вот и все. А может, он уже был там, вот почему так много знает. Возьми это, «Воронья пища», и положи на крыльцо. Ни одна птица в мире не стала бы есть его невесту. Думаешь, сейчас твоя жизнь горька? Когда он сведет тебя в могилу, ты станешь на вкус, словно пепел.

У Нив уже была засохшая лилия, поэтому она попыталась вернуть Леди ее цветок, но та не приняла его обратно.

– Возьми, – повторила она. – Я сорвала его специально для той, кто получит подарок от преподобного.

И Нив взяла цветок. И радовалась, что он у нее, когда увидела, что Спир сам ждет ее на окраине города.

Это было во-вторых.

Он улыбнулся, увидев, что она приближается. Его зубы были такими белыми и квадратными, словно были высечены из моржовой кости.

– Добрый вечер, Нив, – сказал он. Какая вольность. Он должен был назвать ее мисс Эллаквин.

– Сэр, – только и смогла выдавить она, и пошла дальше.

Мимо него.

Спир нагнал ее и зашагал рядом.

– Надеюсь, вам понравилась Библия, – сказал преподобный. – Какой стих вы прочли первым? Я всегда хотел знать.

Думает, она уселась прямо на ступеньках, стремясь узнать больше о заповедях и карах Господних?

– Я не читала ее, – ответила девушка. – Ветер унес книгу, прежде чем я успела выйти на крыльцо.

Повисла тишина. Нив не поднимала взгляд, чтобы не пришлось смотреть в глаза с нарисованными точками зрачков. Тень преподобного, упавшая перед ним, была гораздо больше тени девушки.

– Что ты сказала? – наконец переспросил он, будто ее слова можно было истолковать неверно.

– Ветер, – повторила она. – Мне жаль. Библии нет.

* * *

Он замер, но Нив продолжала идти. Тогда Спир взял ее за руку и заставил остановиться. Его длинные пальцы стиснули ее руку от локтя до самого плеча, и хватка вовсе не была нежной.

– Это же семейная реликвия, – процедил он, и теперь Нив пришлось взглянуть на него. «Стеклянные», – подумала она, представляя, как огонь отражается в них, когда он исследует географию ада. – Она была дорога мне.

– Тогда, наверное, не следовало оставлять ее на крыльце, – сказала Нив, пытаясь высвободиться. – Это было не моих рук дело.

Спир по-прежнему не выпускал ее. В панике девушка сунула ему цветок Леди Дремоты. Красная роза выглядела гораздо ярче, чем ее изысканная лилия.

– Вот, – проговорила она дрожащим голосом. – Ваше предложение – это честь для меня, но я не хочу замуж. Мой ответ: нет.

Он не взял цветок и не отпустил ее руку. А когда Нив снова посмотрела в его глаза, с каждой секундой паникуя все больше, то увидела красноречивый взгляд. Бывают взгляды, которые можно читать, как книгу. Она вспомнила маму и слова, сказанные простым, как счастье, языком в то время, когда еще не было горя: «Я люблю тебя больше жизни, моя милая девочка». И умирающего Айвена, чей взгляд сказал Нив о том, как он отчаянно не хотел оставлять ее одну.

«Я получу и удержу тебя, – обещал взгляд Спира. – Найду тысячи способов заставить тебя плакать. Твои слезы станут сахаром в моем чае, твои страдания будут моей радостью».

Вслух же преподобный сказал:

– Я не спрашивал тебя, Нив. Я сделал свой выбор.

Он сжал высушенную розу в кулаке, превращая ее в темно-красную пыль, а потом наконец выпустил руку Нив и добавил на прощание:

– Когда я поздороваюсь с тобой завтра, то рассчитываю увидеть улыбку. И румянец, если у тебя получится.

Затем он повернулся и отправился обратно в город.

Нив быстро шагала домой, и грязь налипала на ее ботинки. Войдя во двор, она увидела следы ног Спира среди лисьих отпечатков и поняла, насколько жалкой защитой были местные лачуги. В своем жилище Нив была, словно ядрышко ореха для сильных зубов. Спир может съесть ее на завтрак, если захочет. Хуже того, он может получить ее и как полуночную закуску.

Сегодня. Или в любой другой день. Кто придет на помощь, если она закричит?

Вздрогнув, она закрыла жалкую дверь. Развела жалкий огонь и приготовила жалкую трапезу. Навострив уши, она прислушивалась к шуму на улице, но слышала лишь стук дождя. Не происходило ничего страшного, и она вытащила книгу – свое сокровище, единственную вещь из дома: истинного дома, давно потерянной Неудавшейся Колонии. Когда-то у колонии было настоящее название, но все эти десятилетия, когда они старались, и жили, и строили, и работали на земле, и любили, – всего за один сезон свелись к этому несчастному слову: неудавшаяся.

В книге было восемнадцать историй, и когда Нив читала их – всегда вслух, – то повторяла мамины интонации, запечатлевшиеся в ее сердце. Сейчас она открыла страницу, которая подходила для этой ночи: дева, которую преследует людоед, превращается в лань, чтобы не стать его женой. Глаза Нив устали от того, что весь день щурились, глядя на мелкие стежки, и она позволила им закрыться. Она знала историю наизусть, и во сне быстрые ноги лани несли ее вниз по склону, поросшему мхом.

Вдруг Нив оказалась в Мерзком овраге. Она знала, что спит, потому что ее книга не имела ничего общего с Мерзким оврагом. Там были весенние жуки, блестящие и мерцающие в полумраке среди папоротников, но они не летели ей в лицо. Они вообще не летали. Они были неподвижны. Нив подошла ближе и увидела, что это драгоценности. Жуки были сделаны из драгоценных камней, и когда она взял одного, оказалось, что это кольцо – как раз для ее пальца. Другой жук оказался брошью. В овраге было тихо, струился мягкий свет, и она почувствовала, что там есть кто-то еще.

– Эй? – прошептала Нив и проснулась, сидя в кресле. Слышались звуки дождя и треск умирающего пламени, и, казалось, шепот последовал за ней из сна. Она не столько слышала его, сколько чувствовала.

Как ветер в лесу, летящий сквозь листву.

– Я освобожу и подниму тебя. Я найду тысячу способов заставить тебя смеяться. Твоя улыбка будет медом моих ульев, твое очарование – моей радостью.

Сидя у себя в комнате рядом с умирающим огнем, Нив, как в том сне, чувствовала, что она не одна. Но ощущение не было неприятным, будто кто-то следил за ней в ночи. Она чувствовала, что не одинока в мире, и это было совсем другое дело.

Она спала. И видела сон. Там была музыка, которую она никогда не слышала, и пение на языке, таком далеком от ее собственного, как шорох дождя далек от рева моря. И танцы. Руки держали ее, и она не видела, чьи они, но только чувствовала, что кружится, кружится, кружится в безопасном кольце чьих-то сильных темных рук.

Утром во дворе она обнаружила следы очередного визита проповедника и еще один подарок на пороге – миниатюру, на которой было его самодовольное лицо. Нив поняла, что сны были всего лишь снами, глупыми надеждами, извлеченными наверх из укрытия и обманутыми танцами, танцами в одиночку.

– Как глупо, – прошептала она, и оттолкнула портрет ногой. Она хотела пнуть его в грязь, но не решилась. Обманутая сном о надежде, и надежде на что? На танцы и пару сильных рук?

– Глупо, – повторила она с ядом в голосе. Можно подумать, что она новичок в отчаянии и только начала узнавать его трюки. Нив надела ботинки и отправилась в курятник. Топор торчал из колоды, и она подумала, что, может быть, сделает это сегодня. Что хорошего в курице, которая не будет нестись?

«О, столько же хорошего, как в девушке, которая не выйдет замуж», – сказал внутренний голос, и Нив встряхнула Пышку, которая сонно моргала: «Ну как, старушка? Дашь мне что-нибудь сегодня на завтрак?»

Яиц не будет. Нив знала это. Было что-то жалкое в том, что Нив упорно продолжала проверять – значит, все-таки надежда вцепилась в нее коготками сильнее, чем ей казалось.

И вдруг она вскрикнула. Там было яйцо.

– Эй, ты молодец, – сказала она Пышке, слишком бурно радуясь такой маленькой вещи, как яйцо. Она потянулась к нему. Взяла. Подняла его и поняла, что это не яйцо.

Это выглядело, как яйцо.

Но это было не яйцо.

Яйцо именно такое, какое оно есть. А это – слишком легкое. Там воздух, оболочка и что-то еще, но это что-то – не желток и не жидкость. Нив должна была бы захотеть сразу выбросить его – даже не захотеть, а просто сделать это немедленно, инстинктивно, реагируя на неправильность. Но она не уронила его. Ведь никакой неправильности в нем не ощущалось. Нив держала яйцо, и оно было теплым и гладким, идеально ложилось в ладонь.