Джессика Парк - 180 секунд

Я плачу о том, какой была, какая есть и какой могла бы стать. Но в моих слезах есть толика облегчения, потому что я знаю: вот-вот произойдет перемена. Перемена, которая, возможно, поднимет меня из праха. Я имею довольно смутное представление о том, что тогда будет, но надо рискнуть.

Я снова научусь надеяться.

Я смелая. Я смелая. Я смелая.

Успокоившись, я вылезаю из постели, беру кофейник, который прислал Саймон, и завариваю очень крепкий кофе. Коробку и обертку я оставляю на полу в намеренной попытке немного ослабить свое маниакальное стремление к порядку. Я направляюсь в душ, и сильная струя воды немного меня освежает, но мои глаза чудовищно опухли, поэтому, вернувшись к себе, я прикладываю к ним кубики льда и попиваю кофе из подаренной красной кружки. Потом сушу волосы и пытаюсь восстановить завивку, которую сделала мне Стеффи позавчера. Я надеваю белый свитер без рукавов, бежевый открытый кардиган, джинсы и коричневые ботинки. Слегка крашусь. Меньше, чем одобрила бы Стеффи, но больше обычного. Сегодня я хочу чувствовать себя красивой. Мне нужен максимум позитива.

Затем я открываю еще одну посылку Саймона. В ней лежат: ежедневник в тканевой обложке, три сорта чая, бутылка с медом, попкорн для микроволновки, две плитки темного шоколада и – ура! – крем для век с кофеином. Я мажусь им, произношу короткую благодарственную молитву и выуживаю из коробки последний предмет.

Кажется, я сейчас снова заплачу.

Саймон прислал плюшевого мишку. Неуклюжего, длинноногого, коричневого плюшевого мишку с галстуком в горошек. Я прижимаю его к груди и закрываю глаза. Никто и никогда не дарил мне мягкие игрушки, и я вдруг понимаю, какое это грустное откровение. Неумолимое и непреодолимое. До моих приемных родителей просто не доходило, что я не отказалась бы от мягкой игрушки. Я засыпала, обнимая подушку, – а сегодня получила медвежонка.

На моем лице, когда я делаю селфи с мишкой, совершенно искренняя улыбка. Я отправляю фотку Саймону. Он отвечает почти немедленно: «У каждого ребенка должен быть плюшевый мишка. Ты сейчас совсем взрослая, да и тогда, когда мы встретились, была уже слишком большая, но… каждый отец должен подарить дочери плюшевого медвежонка, поэтому лучше поздно, чем никогда».

Я закрываю глаза и прижимаю к себе мишку. И дышу.

Лучше поздно, чем никогда. Он прав.

Через полчаса я стою у двери аудитории. Когда я шагаю через порог, мне кажется, что произошло событие огромной важности; но, садясь на привычное место и кладя рядом сумку, я сохраняю спокойствие. Я пришла первая, как и рассчитывала – и не свожу глаз с двери, ожидая Эсбена. Я не надеваю наушники, не погружаюсь в чтение и не притворяюсь, что делаю заметки в тетради.

Сегодня я просто жду его.

Аудитория на три четверти полна, когда он появляется. Я сажусь прямее.

Эсбен как будто сомневается, окинуть взглядом аудиторию или нет. Я молюсь, чтобы он посмотрел в мою сторону.

Он поднимается по лестнице справа, и, когда мне уже кажется, что он сейчас сядет в переднем ряду, Эсбен вдруг останавливается и медленно поднимает голову. Он встревожен. Очевидно, он ждет моей реакции. Я ему сочувствую. Мягко говоря, я непредсказуема.

Я слегка улыбаюсь, и он расслабляется. В аудиторию входят другие студенты; несомненно, за нами наблюдают, но я не возражаю. Я убираю сумку с соседнего сиденья и наклоняю голову набок, приглашая Эсбена сесть рядом. Восхитительно бодрой походкой он приближается ко мне, пока остальные проталкиваются мимо, на свои места. Сегодня Эсбен даже не отвечает на приветствия и никак не реагирует, когда кто-то зовет его с верхнего ряда. Он просто идет ко мне, как будто в аудитории больше никого нет.

Он садится рядом, слегка коснувшись меня плечом, и негромко говорит:

– Привет.

– Привет.

– Как прошли выходные? – спрашивает Эсбен, и в его глазах я вижу огонек.

– В субботу мы пили меньше, – отвечаю я.

Самым приятным тоном, какой я когда-либо слышала, он произносит:

– Ты очень милая, когда пьяная.

Я прикусываю губу, чтобы не рассмеяться. Хорошо, что свет вдруг гаснет: преподаватель включает на экране презентацию. Мы не говорим друг с другом во время лекции и даже не переглядываемся, а когда свет включается вновь, я слишком долго вожусь, собирая вещи.

Эсбен встает.

– Увидимся в среду, да?

Он поворачивается, чтобы уйти, и я чувствую, как мое сердце начинает колотиться.

– Эсбен, подожди. Подожди.

Я напугана, измучена, полна отчаяния. Если я не сделаю этого сейчас, то не сделаю никогда.

– Пожалуйста, подожди.

«Сражайся или беги».

– Ты… – Я сглатываю. – Хочешь выпить кофе? Или еще что-нибудь. Я не знаю – вдруг ты ненавидишь кофе. Необязательно пить именно его. Можем выпить что угодно…

На лице у Эсбена появляется непристойно обаятельное выражение, но он по-прежнему молчит.

– Лично я люблю кофе, – продолжаю я. – Очень. Наверное, даже слишком. Давай зайдем в студенческое кафе. Там, конечно, не слишком изысканно, но… э…

Эсбен забирает у меня сумку.

– Неподалеку есть очень славная кофейня. Там диванчики и мягкие кресла. И кофе намного лучше, чем в студенческом кафе.

– Конечно. Да. Отличная идея.

Я пытаюсь говорить небрежно и не показывать, что вот-вот упаду в обморок. А потом вновь замечаю, какой он добрый, как легко с ним говорить. Нельзя забывать об этом только потому, что во мне не плещется джин. Хотя, честно говоря, я жалею, что не могу сейчас обнять плюшевого мишку.

– Моя машина стоит прямо за домом.

– Отлично.

Я как будто примерзла к сиденью.

Эсбен протягивает руку.

– И только попробуй не оценить их мокко, – говорит он и ласково улыбается.

Я позволяю поднять себя с места. Так, держась за руки, мы идем по переполненному коридору. Я буквально усилием воли передвигаю ноги. Когда Эсбен выпускает мою руку, чтобы открыть дверь, я с особой остротой сознаю пустоту в ладони.

Эсбен смотрит на меня.

– Я должен кое о чем предупредить тебя.

– Что ты не такой милый, как кажется? Ты собираешься засунуть меня в багажник и сбросить со скалы?

– Здесь поблизости нет скал, – отвечает он и похлопывает меня по плечу. – Шутка!

– Надеюсь! Иначе окажется, что я совершила очень большую ошибку.

– Нет. – Эсбен сияет улыбкой. – Слушай внимательно. Тебе показалось, что в моей комнате бардак? Ты еще не видела мою машину.

Боже мой. Я уже позабыла, что назвала Эсбена неряхой.

– О господи. Извини.

– Не за что. Ты права.

Мы подходим к старому серебристому седану, и Эсбен открывает передо мной дверцу.

– Видишь? Тебе не придется ехать в багажнике.

Я смеюсь:

– Да ты настоящий джентльмен.

Эсбен сгибает руку и кланяется:

– К вашим услугам.

У меня есть несколько секунд, пока он обходит машину, направляясь к водительскому месту. Я шумно выдыхаю. Я смелая. Я смелая. Я смелая.

Когда Эсбен заводит мотор, включается радио.

– Тут недалеко, но лучше ехать, чем идти.

– Хорошо иметь машину. – Я обвожу взглядом салон. – Пусть даже тут столько пустых стаканчиков, мятых бумажек, книг и… примерно сорок пар темных очков?

Я улыбаюсь, давая понять, что шучу.

– Ха! С очками у меня и правда проблема. Мне постоянно кажется, что я их потерял, поэтому я покупаю новые, а потом нахожу потерянные. Это бесконечный цикл.

– Никакой проблемы не вижу. Просто ты коллекционер.

– Ага, главное – перефразировать. Мне нравится. Один – ноль в твою пользу.

– Прекрасно. Мы начали шутить про очки.

– Это я только разогреваюсь. Подожди, вот я еще выкину что-нибудь забавное!

Эсбен выезжает на дорогу, и я смотрю в окно, не зная, что сказать теперь, когда мы вместе сидим в машине и деваться некуда. По пути мы молчим, и я рада, что музыка заполняет тишину. Но, по правде говоря, тишина вовсе не такая уж неловкая. Видимо, Эсбен просто дает мне возможность перевести дух. От волнения я вот-вот расплачусь, но он так ловко создает атмосферу комфорта (казалось бы, в невозможных условиях), что моя сегодняшняя готовность рисковать остается непоколебимой.

Я буду сражаться за себя. Честное слово.

Я едва успеваю расстегнуть ремень безопасности, а Эсбен уже открывает передо мной дверь.

– Мы приехали. – Он указывает на темно-лиловый навес и фасад с огромными окнами.

Эсбен первым шагает к кофейне, но я окликаю его, и он поворачивается.

– Что? – Он подходит и останавливается передо мной. – Что такое?

Хорошо, что солнце слепит меня, потому что я не хочу смотреть на него, говоря это.

– Я очень волнуюсь. Вот я и подумала, что надо тебя предупредить.

– Я тоже немного волнуюсь.

– Нет.

– Да.

– А ты чего волнуешься? Это же у меня проблемы.

– Элисон… – Эсбен делает шаг в сторону и заслоняет солнце, так что теперь я отчетливо вижу его лицо. – Ты шутишь? Я страшно нервничаю.

Я внимательно разглядываю пуговицы у него на рубашке.

– Почему?

– Потому что ты мне нравишься, – говорит он. – По-моему, между нами что-то есть, и я очень боюсь, что снова сделаю тебе больно, и ты убежишь. А я этого не хочу. Если надумаешь куда-то бежать, то лучше беги ко мне. Я понимаю, что мы почти не знаем друг друга, но… короче, давай пойдем и выпьем кофе.

– А я боюсь, что сама совершу ошибку. Например, закажу что-нибудь не то – да, сегодня я угощаю – а у тебя окажется аллергия на молочные продукты, и ты попадешь в больницу с ужасным анафилактическим шоком и умрешь. И это будет конец. И я дико нервничаю, потому что хочу начать сегодня новую жизнь, а не закончить.

Меня пронизывает холодный ветер, который отдувает волосы с лица.

– Прости, что несу чушь.

Эсбен поднимает руку и заправляет мне волосы за ухо.

– У меня нет аллергии на молочные продукты. Но я бы в любом случае выпил всё, что ты закажешь, потому что твое общество определенно стоит поездки в больницу.

Он подмигивает.

– Тогда пошли, – говорю я. – Постараюсь тебя не убить.

В кофейне правда очень уютно; темное дерево и разрозненная мебель наводят на мысль о чьей-то гостиной. Играет негромкая музыка, но в остальном в зале довольно тихо. Кроме нас, тут всего один клиент, пожилой мужчина, который сидит в кресле в другом конце зала. Он не читает, вообще ничего не делает – просто сидит. Я немедленно отмечаю, какой у него одинокий вид, но тут же отгоняю эту мысль. Я ничего про него не знаю и не вправе строить предположения – а другие не вправе гадать обо мне. Выгляжу-то я, вероятно, как любой нормальный человек.

Мы с Эсбеном садимся на кушетку. Он поворачивается ко мне. Лицо у него открытое и спокойное. А я, конечно, сижу скованно, глядя прямо перед собой и крепко держа обеими руками дымящуюся кружку.

– Вкусный кофе? – спрашивает он.

Я вот-вот заработаю ожоги третьей степени, и поездка в больницу станет реальностью. Я быстро отхлебываю кофе и ставлю кружку на стеклянный столик.

– Ты сказала, что жила в Массачусетсе. У тебя там сейчас семья?

– Типа того. Ну… да. Саймон. Он удочерил меня, когда я перешла в девятый класс. Он живет в Бруклине.

– Люблю Бруклин. Особенно Кулидж-Корнер. Там очень здорово гулять.

– Ты тоже из Массачусетса?

Я, конечно, почитала в Сети про деятельность Эсбена, но, сами понимаете, едва копнула. И о нем самом мне до сих пор неизвестно почти ничего.

– Ага, из Фремингема. Там, конечно, не так здорово, как в Бруклине, и было очень нудно таскаться оттуда в Бостон, но тоже ничего.

Он отставляет кружку и смотрит на меня:

– Значит, у тебя отец-одиночка? Он хороший?

– Да. Очень. Но я не знаю…

Понятия не имею, как сказать это. И надо ли об этом говорить. Но я хочу. Совершенно точно. Мне нужно общаться с людьми. Где моя пуговка с девизом, когда она так нужна, а? Я делаю глубокий вдох и продолжаю:

– Я не понимаю, почему Саймон решил меня удочерить. Я не была особо общительной… ну или хотя бы типичной шестнадцатилетней девочкой. И уже не надеялась попасть в семью. Я не из тех, кто нравится потенциальным родителям. Но все-таки Саймон это сделал. Я не понимаю, зачем. А еще, когда мы познакомились, у него был парень. Джейкоб.

Я ёрзаю, чтобы повернуться лицом к Эсбену. Надеюсь, выражение лица у меня не слишком странное. Я поглядываю на Эсбена, чтобы увидеть его реакцию при известии о том, что мой приемный отец гей, но Эсбен не выказывает никакого негатива. Он просто ждет продолжения.