Джессика Парк - 180 секунд

Сиденья и стол жесткие, неприятные. Я сминаю обертки, и от шуршания бумаги у меня звенит в ушах. Я так устала, что впору умереть.

– Мне надо лечь.

У Эсбена вид печальный и встревоженный; очевидно, он не понимает, как теперь со мной обращаться. Жаль, я не могу сказать ему, что не надо грустить и волноваться. Что со мной всё в порядке, просто я сама полумертвая и почти ничего не чувствую. Но, чтобы произнести эти слова, нужно очень много сил. Я даже не знаю, удастся ли мне добраться до постели.

Однако каким-то образом это удается. Я забираюсь в кровать одетой и начинаю нервно разглаживать простыни. «Я ничего не забыла. Я могу закрыться, замолчать, спрятаться от мира, как всегда это делала». Альтернатива – броситься в вихрь скорби.

Со мной всё будет хорошо, потому что за считаные часы я восстановила свои стены. При этой мысли я улыбаюсь.

Мне ничто не грозит.

Я закрываю глаза и немедленно засыпаю.

В пять часов утра, в воскресенье, я просыпаюсь и понимаю, что больше уже не засну. Жаль, ведь сон – такой прекрасный способ укрыться от жизни. Эсбен спит без задних ног, и я надеюсь, что он проспит еще долго. Он шевелится, когда я целую его в щеку, но, к счастью, не просыпается. Умом я знаю, что люблю Эсбена, и мне больно от того, что прямо сейчас я этого не чувствую, но опустевшее сердце – неизбежный побочный эффект.

Нам нужно каким-то образом вернуться обратно. Раз я проснулась, то могу приняться за дело. Я беру телефон и выхожу в Сеть. К моему облегчению, забастовка авиалиний закончилась вчера в полночь. Ну конечно. Днем раньше – и нам было бы намного проще. Всего за несколько минут я нахожу кучу вариантов на сегодняшний вечер.

Хотя нужно поблагодарить очень многих людей в Сети, меня донельзя пугает мысль о том, чтобы выйти в Твиттер или Фейсбук. Я просто кладу телефон в сумку. В полубреду, вчера ночью, я попросила Эсбена сказать нашим друзьям в Интернете, что всё кончено и Стеффи больше не страдает. Но сейчас мне больно читать ответы.

Потом я кое-что вспоминаю.

У меня остался телефон Стеффи.

Кажется, мне отдала его Ребекка. Я машинально роюсь в сумке. Ну да, вот он. Слава богу, он включается не сразу, а через несколько секунд – у меня есть время выдохнуть и приготовиться. Сама не знаю, к чему. Ведь это всего лишь мобильник. Но не простой. Это мобильник Стеффи, и всё очень серьезно. Я выхожу в Интернет, чтобы узнать, где была Стеффи, и невольно смеюсь, увидев страницу «Амазона» с перечнем покупок, которые отправятся на старую квартиру, – пакет маленьких игрушечных динозавриков, охлаждающий гель от геморроя и путеводитель по проселочным дорогам Арканзаса.

В альбоме лежат фотки осенней поездки ко мне в колледж, и я поскорей проматываю их, потому что не хочу погружаться в воспоминания о жизни, которой больше нет. Нет и, возможно, никогда не будет. Затем я вяло просматриваю последние эсэмэски, в надежде убедиться, что друзья слали Стеффи лучи поддержки. Что она не совсем отрезала себя от мира.

Мои сообщения – на самом верху. Потом я проматываю какие-то извещения из клиники… и вдруг останавливаюсь.

Мой взгляд привлекает имя. Столь знакомое, что поначалу я его даже не замечаю.

«Эсбен Бейлор».

Сердце у меня колотится, когда я просматриваю ветку сообщений.

В последний раз они переписывались всего две недели назад.

«Ты уверен, что с ней всё нормально? – спрашивает Стеффи. – Точно?»

«Да, правда. Еще трудно, конечно, но она держится. После звонка она долго не могла успокоиться, но вообще Элисон молодец».

Я проматываю наверх. Рождество.

«Элисон хорошо провела праздники? – спрашивает Стеффи у Эсбена. – Вы виделись сегодня? Что ты ей подарил? А она тебе? Правда, Саймон лапочка?»

Эсбен присылает в ответ длинный, подробный отчет о моих зимних каникулах. Он рассказал о том, какая я была красивая в красном свитере, который мне подарил Саймон, о неудаче с бисквитом, о танце с Кристианом, о наших планах на Новый год… буквально всё.

Я снова проматываю. Вот фотография браслета, подаренного Эсбеном. Он спрашивает у Стеффи, понравится ли мне эта вещь.

Слова расплываются передо мной, и я на мгновение закрываю глаза. Открыв их, проматываю дальше, в начало разговора.

У меня уходит примерно час, чтобы прочитать всю переписку Эсбена и Стеффи.

И то, что я вижу, разрывает мне сердце.

В начале одиннадцатого Эсбен просыпается, а я всё еще сижу в кресле, не двигаясь. Гнев и печаль уже несколько часов отравляют мою душу.

– Эй, – хрипло говорит Эсбен. – Давно проснулась?

Я медленно поворачиваюсь к нему, не в силах скрывать боль. Да я и не хочу.

– Эсбен, что ты наделал?

Голос у меня обрывается, но я намерена держаться до конца.

Он трет глаза.

– Что случилось?

Я показываю ему мобильник.

– Это.

Эсбен качает головой.

– Твой телефон? Что такое?

– Нет, это не мой телефон.

До Эсбена не сразу доходит. Потом он опускает голову и делает глубокий вдох, прежде чем вновь посмотреть на меня.

– Это телефон Стеффи?

Я киваю:

Он привстает, но я останавливаю его:

– Нет, не подходи.

Мой голос дрожит.

– Элисон, позволь, я объясню.

– Не надо ничего объяснять. Здесь всё написано. Я прочитала вашу переписку. Стеффи виделась с тобой, когда приезжала ко мне в Сент-Эндрюс. В тот вечер, когда она ходила за едой… я помню, ее не было очень долго. Она пошла к тебе, так? И сказала, что смертельно больна.

– Да, – мрачно отвечает Эсбен.

– И попросила тебя позаботиться обо мне. Сойтись со мной поближе.

Он медлит.

– В общем, да. Но это потому что она хотела…

– Я в курсе, чего она хотела. Стеффи знала, что я одинока, и переживала, что у меня никого нет. Она увидела тот ролик и решила нас свести. Стеффи понимала, что ты за человек. Что ты не скажешь «нет» в такой ситуации. Правильно?

Я смотрю в окно на яркое солнце и спокойно завершаю:

– Что ты не откажешь умирающей девушке в ее просьбе.

– Нет, всё было не так, – решительно заявляет Эсбен.

– Стеффи это устроила. Она вынашивала план с той самой минуты, когда увидела ролик. Эти предполагаемые отношения между нами… – Я поворачиваюсь, глядя на него с мукой и невыразимой скорбью. – Всё было не так, как я думала. Совсем не так. Просто ты взял на себя обязательство, которое должен был выполнить. Ты… ты заставил меня поверить в свою любовь, но на самом деле ничего не было, не так ли? Просто… большой, прекрасный, самоотверженный социальный эксперимент. Но нет… я знаю тебя… я наверняка ошибаюсь. Пожалуйста, скажи, что я ошибаюсь.

– Конечно, ошибаешься. – Как бы я ни пыталась жестами остановить Эсбена, он подходит и становится на колени передо мной. – Мы с тобой оба знаем, что полюбили друг друга еще до того, как появилась Стеффи. Ты знаешь это, Элисон. Я растерялся, когда Стеффи пришла ко мне. Э… что я должен был делать? Я убеждал ее рассказать тебе правду, но она стояла на своем. И я… я просто сказал ей то, что она хотела услышать. Но я имел в виду… – Он качает головой. – Не знаю. Я влюбился в тебя сразу, как только увидел. Всё, чего мы достигли вместе… это сделала не Стеффи, а мы с тобой. Это – настоящее.

– И всё это время… – Я так смущена, что едва слышу слова Эсбена и с трудом могу говорить, – всё это время ты знал. Знал, что она больна – задолго до того, как Стеффи призналась мне. Если бы я только знала, как она страдает, я бы, наверное, что-нибудь сделала. Прилетела бы к ней, пусть даже она отказывалась меня видеть. Может, Саймон смог бы ее убедить. Ты говоришь, что любил меня, но ты не дал мне никакой свободы выбора.

Очень трудно сейчас не заплакать.

– Ты сделал то, что требовала от тебя умирающая девушка.

Эсбен решительно качает головой.

– Я не хотел тебя обижать. Прости, Элисон. Правда, не хотел. Только проявить уважение к Стеффи. Ты же читала переписку. Ты сама видела, сколько раз я просил ее рассказать тебе правду.

– Ты спал со мной и…

Я замолкаю.

О нет.

Вдруг меня охватывает паника. Я встаю и начинаю мерить шагами комнату, пытаясь сложить два и два.

– Может, Стеффи была права.

– По поводу?

Я останавливаюсь и смотрю на него.

– Есть кто-то один. Она всегда твердила, что у каждого есть только один близкий человек. Помнишь, я тебе рассказывала? И она не ошиблась. У меня была Стеффи… – Я смеюсь от мучительного осознания и глотаю воздух. – У меня была Стеффи, и я сменила ее на тебя. Поэтому она умерла. Жизнь так устроена, что вы оба не могли остаться… Если бы я послушала ее…

Теперь я понимаю, что натворила.

Эсбен энергично качает головой:

– Элисон, не сходи с ума. Ты сама знаешь, что это неправда. Таких законов нет.

– Если бы не мы с тобой, – говорю я, обращаясь в основном к себе, – Стеффи не заболела бы опять. Она осталась бы жива.

– Нет, Элисон, – резко отвечает Эсбен. – Стеффи заболела бы, невзирая ни на что. Рак невозможно контролировать. С ним нельзя заключить сделку.

Он прав. Или я права. Не знаю. Неважно, потому что Стеффи умерла, и ничто ее не вернет.

Я беру сумку и тупо произношу:

– Мне надо ехать домой.

– Нет, пожалуйста, не уходи. Ты сейчас ничего не соображаешь, честное слово. – Эсбен касается моей руки. – Элисон, я люблю тебя. Люблю всем сердцем. Скажи, что веришь мне.

Я боюсь, что сейчас заплачу и не сумею остановиться, поэтому я подавляю слезы и смотрю на него с невыразимой тоской.

– Я тоже люблю тебя, Эсбен. Но этого сейчас недостаточно.

Мне никогда еще не бывало так больно.

– Или, наоборот, это слишком много. Ты всегда будешь напоминать мне про смерть Стеффи. Я очень тебе благодарна – настолько, что не могу выразить словами – за то, что ты привез меня в Лос-Анджелес. Но я буду смотреть на тебя и думать про Стеффи. Ты всегда… – Я начинаю слабеть, – всегда будешь разбивать мне сердце – из-за того, что мы пережили вместе. Всё остальное, что было между нами, теперь уже не важно.

– Элисон, не надо. Пожалуйста, не говори так.

У Эсбена слезы на глазах. Он пытается обнять меня.

– Нет, нет, пожалуйста, не трогай.

Больше ничего я не могу сделать, чтобы удержаться. Только собрать остатки сил, которые у меня еще остались.

– Мне нужно ехать. Прости. Прости, что я снова всё испортила.

– Я ничего не понимаю. Пожалуйста, сядь. Давай поговорим, – просит Эсбен.

– Не могу. Эсбен, я уже давно предупредила, что сломлена. Возможно, тогда я ошиблась, но сейчас это именно так. В конце концов, тебе не нужны мои проблемы. Я очень люблю тебя, но мне лучше уехать.

Я отступаю от него. Всё очень непонятно, грустно и ужасно. И, прежде чем я успеваю сделать какую-нибудь глупость, например передумать, я поворачиваюсь и выхожу из номера. Это единственный разумный вариант, который остался. Ни для меня, ни для нас нет возможности восстановления.

Я сажусь в такси и еду в аэропорт. По пути звоню Саймону. Я отчаянно хочу расплакаться, услышав его голос, но удерживаюсь.

– Элисон?

Я проезжаю семь кварталов, прежде чем мне удается что-либо сказать, но Саймон терпеливо ждет.

– Я хочу домой. Папа, я хочу домой. Пожалуйста, помоги мне. Пожалуйста, помоги. Пожалуйста.

– Езжай в аэропорт, я куплю тебе билеты.

– Пожалуйста, помоги мне, – повторяю я.

– Обязательно.

Два дня я только плачу, не выходя из своей комнаты. Брюс Уэйн почти не отходит от меня. Он сворачивается рядом, словно пытается утешить. Во сне он похрапывает, и этот звук отчего-то кажется таким успокаивающим. Во вторник я вылезаю из постели, жутко мучаясь от жажды, но, по крайней мере, перестаю плакать. Саймон взял на неделю отгул; он пытается поговорить со мной, но я отказываюсь. Я готовлю. Пеку печенье, пироги, булочки, пирожные… что угодно.

Мне просто хочется печь. Плевать, что я совсем этого не умею. Мы возимся на кухне. Больше ничего не делаем.

В пятницу мы с Саймоном сидим за столом, окруженные таким количеством сладкой выпечки, что впору открывать кондитерскую. Брюс Уэйн громко похрапывает в углу, лежа в затейливой собачьей корзинке, которую купил для него Саймон. Единственное, о чем мне хочется говорить – так это о том, как научиться делать глазурь получше и как правильно держать мешочек, чтобы наполнить кремом профитроли. Саймон терпеливо разбирал со мной рецепт за рецептом. Но теперь, когда я принимаюсь маниакально разглядывать посыпку на печенье, он вдруг бьет скалкой по столу.