Юлия Кова - #20 восьмая

Я приказала себе перестать реветь. Оттерла слёзы, залезла в карман юбки и вытащила iPhone. Глубокий выдох и быстрый вздох. Потом всего одна клавиша, вызвавшая номер того единственного человека, которому ты звонишь всегда, когда тебе нужна помощь.

— Приёмная Поручикова, — ответила Дина, его секретарь.

— Григория Александровича, пожалуйста.

Щелчок — и знакомый, родной голос:

— Алёнушка, детка, здравствуй. Что случилось? Динара сказала, ты сама не своя. Почему ты звонишь мне в приёмную, а не на мой сотовый?

Потому, что звонок, прошедший с коммутатора, никто уже не запишет. Но всё это можно объяснить и потом. А пока — самое главное.

— Я в беде, папа.

Я рассказала отцу всё. И про акции «OilИнформ», и про то, что я делала с отчётностью в «Systems One». Я, каясь, объясняла папе, что я — глупая, инфантильная, двадцатишестилетняя девчонка. И что всё, что я могу в профессиональном плане — это быть его дочерью, взявшей у него пять лет назад денег на квартиру.

— Я тебя понял. Дальше я разберусь сам. А ты — ты сегодня же вылетаешь в Москву, — потребовал папа. — Сегодня, первым же рейсом. Динара закажет тебе билет. Обещай, что ты это сделаешь.

— Хорошо, папа, — я покорно шмыгнула носом.

— Я тебя сам встречу, и мы обо всем поговорим.

«Нет, сначала мне нужно поговорить с Максом.»

— Папа, меня Максим встретит.

— Алёна, нет.

— Пожалуйста, папа. Пожалуйста! — взмолилась я. — Пойми ты меня, мне на сегодня уже разговоров достаточно. А завтра я успокоюсь, и сама приеду к тебе. Хорошо?

— Ну, хорошо, детка, — вздохнул папа.

Я положила трубку. Пошла в свой номер, собирать чемодан. И тут вспомнила про Андреева.».

IV .

« — Нет, Магда, я не передумаю. Да ты и сама знаешь, что так будет лучше. — Я стоял на улице перед входом в отель, слушал её голос и молился всем святым, чтобы она положила трубку. И моё желание сбылось: Магда, пожелав мне счастья, наконец, отключилась.

— Алексей Михайлович, я бы хотела с вами поговорить, — окликнул меня чей-то голос. Оборачиваюсь: рыжие волосы, неприятный, сверлящий взгляд. «Как её? А, Савельева...»

— Простите, я тороплюсь. Меня ждут, — я попытался быстро от неё избавиться.

— Это насчет Лены. Вы должны меня выслушать.

— А вас что, так волнует судьбы Лены? — я всё-таки не смог удержаться. — Интересно, с каких это пор, с детских лет? Или нет… постойте, наверное, со школьного выпускного?

Я думал, это её подкосит. Но Савельева усмехнулась.

— Ясно. «Добрые» люди всё-таки и до вас добрались. — Она окинула меня грустным взором. — Впрочем, разрешите полюбопытствовать: а как вы узнали о том случае, на выпускном? Вы учились в нашей школе?

— Знакомые сообщили, — отрезал я. — А теперь разрешите с вами попрощаться, потому что...

— Мы с Леной дружили. Все десять лет, с самого первого класса, — произнесла Савельева. — Она была мне, как сестра. А потом на меня обратил внимание один мальчик, Глеб… Его звали Глеб.

— Послушайте, мне это неинтересно, потому что...

— Глеб нравился нам обеим. Но Лена отступила. — Теперь Савельева смотрела мимо меня и точно меня не слышала. — За одно за это я бы всё — слышите, всё? — для неё сделала. Ну, а дальше случилось то самое... Нет, со мной Глеб не спал, — перехватив мой неприязненный взгляд, покачала головой Савельева. — Глеб Лену ждал. А потом он каким-то образом узнал о её секрете. Ну, вы знаете, о каком… ну, что Лена абстинент... И пока на выпускном вечере друзья Глеба брали меня в оборот, Глеб утащил Лену в пустой класс. Я пришла за ней ровно через десять минут. А оказалось, поздно… Нет, она не плакала. Даже сказала, что ни в чём меня не винит. И попросила меня никому ничего не рассказывать, особенно, её маме. После развода с отцом Лены у Элины Витальевны только складывались отношения с новым мужем. И Лены боялась, что этот случай отразится на их семье. Но я нарушила слово.

— То есть «благую» весть по школе разнёс не этот ваш Глеб, а вы, да? — Мне очень хотелось её ударить. Но я сунул руки в карманы.

— Нет, — Савельева покачала головой. — Это был именно Глеб. Но это уже не важно. Важно другое: Лена так и не смогла простить меня. Нет, поверьте, она добрая, хорошая, славная. В ней только одно плохо: она никогда и никому не простит своего унижения. Даже если вы всего лишь свидетель этому... Так не стало и нашей дружбы. И всё же, она помогла мне. Сразу после школы устроила меня в «OilИнформ», где я сейчас и работаю. Впрочем, она никогда бы не сделала этого, если бы знала, что это я всё рассказал её отцу, Григорию Александровичу. Он и наказал Глеба. Григорий Александрович Поручиков — владелец «OilИнформ», отец Лены — Я моргнул. Савельева подняла на меня взгляд, презрительный, непрощающий. А я вдруг подумал, что она и Лена похожи. Нет, не фигурой, не внешностью, а этим взглядом. Потому что ровно так Ларионова смотрела на меня, когда я рассказал ей про Магду. И тут пискнул мой телефон.

— Извините, секунду. — Я полез в карман, продираясь сквозь воздух. Вытащил мобильный и прочитал начало письма, упавшего мне на почту: «Уважаемый господин Андреев, компания “OilИнформ” заблокировала ваши акции, судебный иск… в течение двух дней просим прибыть в наш офис. Адвокатская контора “Бородин и партнёры”».

— И последнее, Алексей Михайлович, — сквозь назревающий в моих ушам шум донёсся до меня голос Савельевой. — Я, собственно, почему пыталась с вами поговорить… Я предупредить вас хотела. Я видела вчера, как вы Лену увезли. Я хотела остановить её, но меня бы она не послушалась. И мне кажется, что вы очень ей нравитесь. Что ж, это её выбор. И ваш. Но, если вы, как Глеб, посмеете обидеть её, я поступлю так же, как и тогда, в школе. Я всё расскажу её отцу. И вам не поздоровится. — Савельева развернулась и быстро пошла в «Марриотт».

А я сел на скамейку. Выбил из пачки сигарету, повертел её в пальцах. Рассмеялся и не узнал свой голос.

— Вам ничего не придётся рассказывать, — произнёс я, — потому что Лена Ларионова уже это сделала...

Я даже знал, почему. И дело было не в Магде. Лена посчитала меня циником, который решил использовать её промах, чтобы заслужить её благодарность и определить себе в любовницы. Она ошиблась на мой счёт. Дело в том, что циники — это бывшие романтики. Те люди, которых очень хлёстко обобрала и обработала жизнь. Такие, как я, обычно представляемся ей, вам, каждому эдакими крутыми одиночками, которым никто не нужен. Эта независимость и привлекает к нам. В итоге, роль циника становится наркотиком, и мы в неё врастаем. Впоследствии мы делаем всё, чтобы не выбиться из этой роли. И всё идёт своим путём, пока однажды ты не встречаешь ту самую, единственную, из-за кого тебя оглушает нежностью — с первого взгляда, с последнего взгляда, с извечного взгляда[11]. Это-то и разрушит твой мир и уютный кокон. И ты будешь тянуться к этой нежности изо всех сил, лишь бы она навсегда осталась с тобой. Но самое ужасное произойдет не в час, когда она предаст тебя, а в тот самый момент, когда ты осознаешь: она такая же, как ты. Её тоже ломали. И оттолкнет тебя эта девочка, потому что она никому не верит. Потому что мир однажды избил её, ударив резко, наотмашь... Я это видел. Я это знал. Давным-давно, у женщины, которую очень хотел любить и которой я верил.

« — Сука. Я тебя убью, убью. — Возвращаясь из школы, я открыл дверь квартиры и прислушался. В ответ — глухой удар и новый стон:

— Мишенька, не надо.

— Сколько раз я тебя просил не пить? Сколько? Сколько?

— Мама? — позвал я.

— Тварь. На, получай.

Звук удара, крики. Я рванул на мамин голос. Мама лежала на полу, защищаясь руками.

— Не смей её трогать! — закричал я и в первый раз в жизни набросился на отчима.

Он отшвырнул меня ударом кулака в лицо. Забившись в угол, я ничего не сумел сделать. Мне было всего десять лет. Отчим, чье отчество я носил, выскочил из квартиры. А я утром сбежал к деду. И не потому, что испугался, а потому что, когда я попытался подползти к маме, она сплюнула кровавые сгустки на пол и произнесла, глядя мне в лицо, зло, устало и холодно:

— Ты бы не лез ко мне, хорошо? А еще лучше, если б тебя вообще никогда не было…».

Я медленно встал со скамейки и пошёл в «Марриотт». Добрался до своего номера. В прихожей меня накрыл новый звонок:

— Да, Кристоф?

— Что это значит, Алексей? Мне звонила Сиротина, она только что поговорила с Денисом, и там, в системе…

— Это я сделал.

— Что? — Кристоф замер на полном скаку. — Повтори ещё раз.

— Это сделал я.

Трубка замолчала. Потом мембрана раскалилась ненавистью:

— Мальчишка, ты что задумал? Ты с кем решил потягаться? Ты помнишь, что я тебе пообещал?

— Помню. Это ваш выбор. Делайте, что считаете нужным.

— Магда…

— Я уже поговорил с ней. Она меня отпустила.

— Я тебя уничтожу. Я тебе…

— Удачи. — Я отбил звонок.

Хотел запереть дверь номера, но передумал. Открыл мини-бар, вытащил бутылку «Посольской». Я не пил спиртное со дня похорон матери и деда. Налил в стакан, сделал глоток. Водка обожгла глотку, но в мозг так и не проникла. Зато появилось ощущение, что тело умерло, а душа застыла. И вот тогда я сел в кресло и стал её ждать. И она не подвела, явилась. Вошла в периметр, закрыла дверь, привалилась к ней спиной.

— Ну привет, Андреев, — едко и грозно произнесла Лена. Оглядев мою позу (ноги на столе, рядом бутылка), презрительно хохотнула. — Что, нам есть что праздновать, да? Или, может, займемся любовью, как ты этого хотел? Впрочем, на это я не пойду. Как я говорила, у меня Макс есть.

Я молчал, разглядывая изумительно-красивое, неприступно-холодное лицо уже не моей женщины. Между нами разлилась тишина. Молчание было соткано из моих медленных выдохов и её быстрых вздохов.

— Ну, скажи хоть что-нибудь, прежде, чем я уйду, — предложила Лена. И вот тогда я задал ей свой единственный вопрос.

— Зачем?

— Чтобы тебе было больно, — ни минуты не сомневаясь, отрезала она. — Ты мне жизнь испортил.

Я кивнул. Похожее я уже слышал от тех, от кого уходил я, и от тех, кто сам уходил от меня. Ларионова ещё что-то кричала, но мне казалось, что в комнате растекается вязкая гелиевая масса, затягивающая в вакуум её лицо, голос, глаза. Нас с ней. Впрочем, «нас с ней» никогда не было. А была мечта, что я встретил ту, ради кого стоит меняться.

— Я хотела мужчину не с большим, а с большим сердцем! — Лена, задыхаясь, забрасывала меня словами. — А ты использовал меня. Ты и сам, как проститутка, которую все пользуют. — Я дёрнулся, когда она этими словами ударила меня по лицу. А Ларионова захлебнулась в новом приступе ненависти. — Ты обманул меня! И за это я отомстила тебе. Потому что я никому больше не позволю унижать меня. Потому что ты такой же, как все. Как все…

Я стиснул стакан. Потом покрутил его в пальцах.

— Не смей напиваться, — Ларионова сделала стремительный шаг ко мне. Потом спохватилась и снова впечаталась спиной в противоположную стену. — Что ты молчишь, Андреев? — прошептала она.

— Уходи, — попросил её я.

— Что? — моргнув, произнесла Лена.

— Уходи, — очень тихо повторил я.

Ларионова, как слепая, нащупала пальцами ручку двери и отступила в коридор.

— Ты разбил мою жизнь! — выпалила она. Дверь захлопнулась. Ей шаги подсказали мне, что она устремилась к лифтам.

И тогда я сказал:

— А ты разбила мне сердце.

Впрочем, ирония у меня почему-то не вышла. Я медленно встал, поставил стакан на стол и набрал своим адвокатам.

— Алексей Михайлович, завтра с утра вы должны быть в Москве.

— Хорошо. Я вылетаю сегодня.

Заказал билет на ближайший рейс и пошёл собирать сумку.».

IV .

«…ибо ночь — пора тоски и метаморфоз».

(Рэй Брэдбери «Марсианские хроники»).

«Паспорт. Чаевые горничной. Один звонок Ричардссону с извинениями, что я не смогу присутствовать на конференции, потому что должен срочно вылететь в Москву по семейным обстоятельствам. Короткое письмо Эрлиху с просьбой дать мне отпуск на три дня. Что ещё? Ах да, нужно водителю позвонить...

Клавиша. Вызов. Соединение.

— Алексей Михайлович? — позвал меня Антон, водитель, которого я иногда заказывал в Москве.

— Антон, ты сможешь меня встретить? Я прилечу в «Шереметьево» в одиннадцать вечера.

— Конечно, я вас встречу.

— Спасибо, данке шон.

Прихватив сумку, захлопнул дверь номера и направился к лифтам. Доехал до вестибюля, огромного и холодного, абсолютно лишенного людей, как будто меня изгоняющего. Подошёл к стойке, за которой стояла вчерашняя консьержка. «Скажи тёте здравствуй…» Положил на стол карточку и сказал, что выписываюсь. Не задавая вопросов, мисс «Услужливость» проверила данные из моего номера, включила в счёт оплаты интернет и воду. Я рассчитался. Сел в такси. Потом была дорога по городу, который я ненавидел, пробки, в которых я старалась не думать о ней, и, наконец, «Каструп». Регистрационная зона. Поедание собственных мыслей. Шквал эмоций. Обида. Тоска. Злость. Ненависть. Молитва, чтобы эта игла навсегда ушла из моего сердца. Приступ сарказма, шепнувшего, что нужно пожелать Лене счастья и вечной любви с этим её архитектором. Мои закрытые глаза, а на сетчатке глаз — снова её образ... И те самые не прощаемые слова, которые я услышал.