Глаза наполняются слезами оттого, что честна. Наверное, это первый раз за всё время, когда позволяю себе говорить открыто, потому что понимаю, что ничего не изменится, если я не начну распахивать для него своё сердце.

– Иди ко мне, – тянет меня за руку и притягивает к себе. Сажусь на него сверху, улыбаясь ему.

– Прости, крошка…

– Глупая кукла, – перебиваю Николаса, и, обнимая за шею, всматриваюсь в усталые карие глаза. Хмурится, а затем бегает глазами по моему лицу.

– Откуда… чёрт, грёбаный виски, – кривится, упираясь лбом в моё плечо.

– Я что-то ещё сказал? Тебя это обидело? – Поднимает лицо ко мне, а я качаю головой.

– Нет. Только это, когда я назвала тебя «сочным засранцем», коим ты предстал передо мной в первый раз. Меня не обидело это, – тихо смеюсь, пальцами играя в его волосах.

– Даже так, – издаёт смешок и его глаза приобретают глубокий оттенок шоколада. Руками, скользя по моей спине, огибает талию.

– Ты уже чувствуешь себя лучше, – замечаю я, когда пробирается под халат.

– Ты голая, Мишель. Абсолютно обнажена, – прищуривается, пробираясь к ягодицам, и одним движением прижимает меня к своему паху.

– Ты определённо чувствуешь себя лучше, даже мозг начал работать, как и наблюдательность, – вздыхаю, а всё внутри замирает от приятного возбуждения, пронёсшегося по телу.

– Больше так не делай, – резко, слишком резко его настроение меняется, как и он поднимается, что чуть ли не падаю. Успеваю ухватиться руками о стол.

– Николас…

– Чтобы я больше никогда не видел, как ты заигрываешь с кем-то, когда ты голая под халатом. Поняла меня? – Тычет в меня указательным пальцем, а я сглатываю от его острого взгляда.

– Николас, прекрати, – тихо произношу, поправляя пояс и сильнее запахивая халат.

– Мишель, это моё последнее слово, – предупреждает. Низко. Грубо. Ревнует. Расплываясь в улыбке, начинаю тихо смеяться. Знаю, что это ненормально, но меня радует его ревность. Она опасная. Возбуждающая. Моя. Принадлежит мне, и рождена для меня. Только для меня. Эгоистичные отголоски моей натуры дают о себе знать, и я уже в голос смеюсь, пока лицо Николаса вытягивается.

– Прости… я…я пойду, оденусь, – проглатывая смешки, обхожу его, но, хватая меня за руку, толкает к себе.

– Я ещё не закончил разговор, – тихо произносит. Склоняю голову набок, уже не боюсь, потому что знаю больше, чем он хотел бы, чтобы я знала.

– Слушаю тебя, – продолжаю улыбаться.

– Я не пью. Не позволяю себе крепких напитков, кроме вина и шампанского. Это было исключение, и такое больше не повторится. Обещаю тебе.

– Знаю. Ничего, тебе это было…

– Он пил. Всегда пил перед тем, как причинить боль. Спал, держа нас в летнее время и в период каникул на привязи, как собак, – моё весёлое настроение разом улетучивается. – И мы ждали, пока он проснётся и разрешит нам поесть. Хотя бы хлеба. Нельзя было его будить, мама закрывала мне рот, когда кто-то стучался к нам в дверь в это время. Потом он пил, поил всех, кроме сестры. Её отпускал в подвал, а в меня вкачивал алкоголь. Мать обкалывал наркотиками и алкоголем. Есть такой приём, когда в шприц набирают спирт и вкалывают в грудь, а потом пьют оттуда, словно молоко. Он заставлял меня это делать. Именно так. Я не пью. Мне нельзя это делать, потому что тогда стану таким же, как он. Даже хуже. Знаю больше, чем он, о боли.

Глаза наполняются слезами, пока слушаю его отрывистую речь. А его глаза туманятся от воспоминаний, сжимает моё запястье крепче, чем нужно.

– Алкоголь выше допустимого градуса для меня табу. Я хотел, чтобы ты знала, почему сейчас для меня всё это крайне отвратительно. Мои гены…

– Ты не он, Николас, – дотрагиваюсь до его щеки. Концентрирует на мне взгляд. – Ты – не он. Ты выпил бутылку и заснул. Ты другой человек, и если ты считаешь, что гены могут повлиять, то я буду с тобой спорить. Громко спорить. Я вижу перед собой человека, который помогает всем. Я вижу человека, который пытается пережить прошлое один. Я вижу мужчину, который достоин, быть счастливым. Не в генах дело, Николас, в тебе. Ты другой. И я не позволю тебе сравнивать себя с ним. Никогда. Ты причиняешь боль только себе, но хватит. Прошу тебя, хватит это делать. Ты не заслужил её.

– Ты не понимаешь, Мишель, – закрывает на секунду глаза, отпуская моё запястье, которое онемело от его хватки.

– Понимаю. Всё понимаю, и если ты хочешь обсудить то, что произошло вчера. Твою семью или же иное, то я готова. Только не молчи, не проноси всё в себе. Ведь я пойму тебя, всегда пойму и найду объяснение. Только доверься.

– Ты и так всё знаешь и видела. Больше говорить не о чем. У меня нет семьи. Никогда не было, – вздыхая, опускает глаза в пол.

– Есть. Как бы ты ни хотел обратного, но от семьи не убежать. Вчера для них был катастрофичный день, как и для нас. Через какое-то время тебе следует с ними обсудить всё спокойно. Не кричать, не злиться. Пришло время, чтобы рассказать им всё…

– Нет. И ты молчи, поняла? – Рычит, наступая на меня. – Запрещаю даже думать об этом. Нет, я сказал. С меня хватит. Ты или со мной, или будешь дальше защищать тех, кто унижает тебя.

– Я с тобой, – вздыхаю, не решаясь возразить. Сейчас не стоит это делать, он не готов рассуждать. Ещё больно.

– Переоденься, и поедем куда-нибудь, – поднимаю голову на его предложение.

– Прости, я не хочу. Мне нужно зарядить телефон, он умер вчера. Поговорить с Сарой, скорее всего, она волнуется. Да ещё и написать заявление об увольнении.

– Почему? – Удивляясь, делает шаг ко мне.

– Ты же сам сказал, что устроил меня туда. Выходит, я ни на что не способна и меня держат там только потому, что ты приказал. Так не пойдёт.

– Нет, Мишель. Ты неправа, – подхватывая мой подбородок, поднимает к себе лицо.

– Я лишь устроил тебе собеседование, о котором говорил уже давно. Остальное ты сделала сама. Не вмешивался в твою работу. Только дал толчок, не более.

– Марк… он… ты с ним говорил? Как так получилось?

– Нет. Марк был проводником к тебе. Один человек попросил, чтобы Марку подкинули эту идею для тебя с возможностью работы. И он поймал наживку, дальше только твои умения и желание. Ты всё сделала сама. И если тебя держат там, то не из-за меня, – заверяя, он поглаживает пальцем мой подбородок.

– Не делай так больше. Не влезай в мою жизнь. Хорошо?

– Не могу этого обещать, потому что несу за тебя ответственность. Обещал. Себе в первую очередь. И я хочу этого. Хочу дать тебе то, чего ты достойна. Помочь во всём, где смогу. Иначе не умею, Мишель. Я буду оберегать тебя, как бы ты ни кричала.

– Потому что я глупая кукла? – Прищуриваясь, дёргаю головой, отчего он отпускает меня.

– Да. Глупая кукла. Но моя глупая кукла. И красивая, чувственная, смышлёная, сильная кукла. Кукла, которую я ни за что не отпущу. Кукла, которая безнаказанно посылает меня в задницу. Кукла, которую я трахну в задницу, и она поймёт, насколько её слова бывают вкусными. Кукла, которой нет ни у кого, только у меня. Кукла, без которой не хочу ничего делать. Такое определение куклы сойдёт за извинение? – Усмехается, а я не могу не улыбнуться.

– Я подумаю.

– Только недолго, иначе я приму это за поощрение. Иди, переоденься и больше не ходи в таком виде перед мужчинами.

– Даже перед Майклом? – Игриво развязываю халат и распахиваю его.

– Откуда… закрой его, быстро! – Повышает голос, а я хохочу, вновь завязывая пояс.

– Грегори рассказал, что Майкл гей. Это правда? Боже, никогда бы не подумала. Он такой… такой большой и холодный, – хихикаю я.

– Правда. И даже перед ним. Раз один из самых закрытых людей вроде Грегори, развязал язык, то и гей станет нормальным с тобой.

– Вот теперь, Николас, не смей мне говорить, что ты плохой. Ты даришь людям возможность дышать, жить и своё место под солнцем. Ты веришь в них, так и в себя поверь. Я не хочу слушать иного, – категорично заявляю я.

– Мишель. Это другое, – качает головой.

– Нет. Я знаю о тебе достаточно, чтобы утверждать это. Ты создал центр помощи, ты взял к себе Майкла, когда его, уверена, унижали…

– Я увидел его ночью, сначала принял за бездомного, но потом заметил кровь. Его избили отцы мальчиков из школы, откуда его уволили, когда узнали о его ориентации. Сожгли его машину, расклеили листовки с описанием, какой он педофил. Я забрал его из «Холт-сити».

– Какой ужас, он же никого не трогал, да?

– Никого. Только пытался выжить. Против природы не скрыться. Она порой берёт верх над тобой. А ты пытаешь бороться, до хруста костей бороться, но не выигрываешь. Хотя хочешь оборвать всё, делаешь для этого многое. Не выходит. Ничего не получается, – шумно вздыхает. Хмурясь, ловлю себя на мысли, что тут скрыт иной подтекст.

– Ладно. Хватит об этом. Тогда мы сегодня останемся дома? – Спрашивает он.

– Да. Но мне надо взять одежду и конспекты на завтра…

– Пошлю Майкла. Иди уже, Мишель, переоденься. И здесь одежды для тебя достаточно, – перебивая меня, подходит ко мне и подталкивает в коридор.

– И не хочу слышать об увольнении, – шлёпает по ягодице. Подскакивая на месте, оборачиваюсь к нему.

– Я… прости… я… – резко бледнея, бессвязно шепчет. Пролетает мимо меня и скрывается в спортзале.

– Да я не против, – отвечаю пустоте, которую он после себя оставил.

Почему такая реакция? Ведь раньше… боже, мне нравится это. Когда он такой. Очень. Сейчас испугался, чего-то сильно боится, но я не могу уловить эту мысль. Вообще, утро странное. Необычное и даже несколько семейное. Но это только начало, пора двигаться дальше и дать ему, как и себе, время принять то, что как раньше больше не будет. Всё изменилось из-за нас. Из-за двух людей, которые нашли ответы на свои страхи друг в друге. Из-за обычных мужчины и женщины, каким-то странным образом полюбивших друг друга.

Тридцать седьмой вдох

Щёлкаю пультом, только бы занять себя чем-то, пока Николас откровенно избегает меня полдня. Скрылся в кабинете, под предлогом работы. Ладно, всё понимаю, но не шесть часов безвылазно. Кирк туда ему отнёс ужин, к которому он даже не притронулся. Я же за это время поболтала с Сарой, и она рассказала, насколько вчерашний день взбудоражил всех. Как оказалось, Эмбер пережила истерику, Люси напилась, и её пришлось усмирять, вплоть до запертой спальни, чтобы ребёнок не видел ненависти, которую она питает ко мне. Пирс же позвонил Райли и всё доложил. И только Грегори успокоил друга Николаса, сообщив, что мы дома и всё практически в порядке, если не считать его ран и отказа в новой перевязке. А мне было плевать, что происходит с его родными, потому что внутри меня кипела злость. Поэтому я оборвала Сару, и, сославшись на усталость, завершила разговор, и уже четыре часа безынтересно смотрю телевизор. Пыталась заниматься, но не смогла. Мои мысли были очень близко, буквально в нескольких метрах. Там, где прятался Николас. Даже расписание съёмок и письмо с извинениями от Дэйва за разбитую камеру не принесли облегчения.

Зевнув, смотрю на часы, на экране телевизора в углу. Половина одиннадцатого, меня даже на прогулку с собаками не взял. Просто ушёл и сразу же убежал в кабинет. Ну как так-то? Это обидно, в конце концов. Выключая телевизор, бросаю пульт на диван и поднимаюсь с места. Тишина такая уже противная, пока иду к спальне. Останавливаюсь возле двери и решительно стучусь. Не отвечает. Нажимаю на ручку и открываю дверь.

Тяжело вздыхая, нахожу глазами Николаса, спящего на диване. Вот как он работает. Но почему? Почему не посидеть со мной, не поговорить, да хоть что-то не сделать? Не знаю. Не понимаю. Возможно, именно так он справляется с внутренними переживаниями. Разворачиваюсь и, возвращаясь в спальню, стягиваю покрывало. Вхожу в кабинет и подхожу к дивану, накрывая Николаса.

– Что с тобой творится? – Шепчу, дотрагиваясь до его волос. Бросаю взгляд на отключённый компьютер. И снова мысли о том, что избегает меня, подтверждаются.

Качаю головой от своих заключений и выхожу из кабинета, оставляя дверь приоткрытой. Завтра спрошу, а сейчас устала, чтобы снова переживать за него и за нас. Переодеваюсь в его футболку и забираюсь в постель. Дотрагиваюсь до подушки, лежащей рядом, и хочется плакать от одиночества. Как такое возможно? Ведь он тут, рядом со мной, через стенку. Но очень далеко в то же время. Закрывается от меня, бежит и создаёт только проблемы для нас. Переворачиваясь на спину, смотрю в потолок. Хочу спать и не могу. Анализирую, а верного ответа не нахожу. Глаза сами закрываются, проваливаюсь в сон.

                                              ***

От сильного грохота подскакиваю на постели. Моргаю, чтобы проснуться. Сердце отчаянно бьётся в груди, заполняя голову шумом и тошнотой. Снова. Замечаю в темноте фигуру, стоящую рядом с закрытыми дверьми спальни. Они были открыты. Медленно поворачиваю голову и вижу, что дверь, ведущая в кабинет, висит на петлях. Как этого не услышала?