— А я, — манерно откидывается в кресле Бастрыкин, — могу повторить только то, что уже не раз говорил: сегодня во главу угла любой отрасли надо ставить технологии. И бюджет нужно пускать не на расширение глобальных телемедицинских центров… — осторожный взгляд на меня, оценивающий мою реакцию, — а на повсеместное качество связи и обучение медиков, потому что надеяться, что телемедицина разовьётся без этого, это, простите, нелепо. К тому же, у половины врачей, — новый, уже насмешливый взгляд, брошенный в мою сторону, — повальное незнание технологий.

«О, вот и по нашему брату проехались!» Откровенно говоря, очень хочется врезать ему в ответ не менее остроумной фразой о том, что у чиновников, занимающихся развитием медицины, нет даже элементарного медицинского образования, но лезть в эту свару мне абсолютно не хочется, так что я продолжаю безмятежно покачивать ногой, разглядывая подиум.

— И что же вы предлагаете? Заморозить социально-значимый проект, пока вы будете наращивать технологии? — невинно замечает Аасмяэ и снова берется за меня: — А вы как считаете?

— А вы считаете, что моё мнение что-то изменит? Законопроекты ведь не с врачами обсуждают, а с теми, кто Интернет прокладывает, — не менее невинно говорю я, и в зале снова слышится смех.

— Во врач даёт! — доносится с первого ряда.

— Вот! Вот такой несерьёзный подход медицинских работников и приводит к тому, что у нас нет и не будет таких замечательных врачей, как в той же Норвегии. И это их специалисты будут к нам приезжать и нас учить, — выстреливает в меня Репин.

«А вот интересно, — думаю я, машинально его разглядывая, — а когда ты сам, чувак, последний раз был в городской поликлинике? Не в той, что обслуживает твой Минздрав, а в самой обычной, бюджетной? Или мне тебе рассказать, как там врачи ухитряются отработать по три смены подряд, да еще и больных на дому обойти?»

— Ай, да поймите же вы наконец, что без технологий сегодня ничего не построишь! — Бастрыкин небрежно машет рукой. — Мы и раньше без технологий отставали, а сейчас отстаём тем более.

— То есть, пока вы будете прокладывать свой Интернет, пенсионеры умереть должны? — взвизгивает Репин.

— Да пенсионеры скорее умрут благодаря вашим минздравовским инициативам, — мстительно парирует Бастрыкин.

— Ну что ж, у нас разгорелась непростая дискуссия. Ну, а я хочу еще вам напомнить, что наша передача посвящена телемедицине, как услуге для граждан, так что я бы попросила экспертов придерживаться заданной темы, — снова весьма своевременно подает голос Аасмяэ.

«А, в-седьмых, — внезапно приходит мне в голову, — было бы очень неплохо найти себе кого-то, похожую на эту эстонку».


И вот, пока Аасмяэ занята тем, что разводит по углам шипящего от обиды Репина и самодовольно ухмыляющегося Бастрыкина, я принимаюсь уже откровенно её разглядывать. С лицом и фигурой всё ясно, в общем, не придерёшься, но что у неё за душой? Этого я не знаю, хотя, исходя из того, что я видел, она умна и сообразительна, и даже мне не дала сбить себя с толку. Действует так, что не забивает гостей, но при этом практически моментально находит способ вывернуться и продолжить это в общем, бездарное во всех смыслах слова ток-шоу так, чтобы оно хотя бы в кадре выглядело достойно. Такие люди не могут не вызывать уважения.

«Вот на этом давай-ка и остановимся, — разбивает мои мысли голос моего разума. — И давай договоримся больше не забывать, что мечтать в тридцать шесть — это нормально. Ненормально в тридцать шесть лет забывать о том, что у тебя есть тайна и одно очень простое правило: никогда не иметь дела с журналистами».

Ну что ж, мой внутренний голос абсолютно прав, и я отвожу от эстонки глаза. За неимением лучшего принимаюсь рассматривать зрительный зал, подиум, декорации, Репина и Бастрыкина, снова взявшихся рвать друг друга. И тут Аасмяэ, очевидно, решив, что раз я смотрел на неё, то мне от неё что-то нужно, начинает осторожно перебираться поближе ко мне. Пристроившись рядом с моим креслом, чуть наклоняется и, не меняя выражения лица, одними губами спрашивает:

— Арсен Павлович, вы хотите высказаться? Хорошо, как только Юрий Иванович закончит, то я обязательно дам вам слово…

«Интересно, что у неё за духи? Впрочем, какая разница…»

— Нет, не хочу. Простите, а когда съёмки закончатся? Просто мы уже два часа тут сидим...

И хотя я сказал это тихо, Бастрыкин и Репин всё-таки меня услышали. Ошалело моргнув, с трудом отрываются друг от друга. Репин недоуменно тянет вверх седоватую бровь. Бастрыкин надменно оттопыривает губу.

— А может, и уважаемый врач подключится к нашей дискуссии? — с редкой задушевностью предлагает Бастрыкин. — А то мы с коллегой всё сидим и разговариваем… о вас… и для вашей же пользы. А вы смотрите на нас с таким видом, словно вас это не касается.

Кое-где в зале раздаются смешки, зрители весело переглядываются. С первых рядов доносится шепоток, и кое-кто из зрителей уже откровенно тянет шеи вперёд и с любопытством ждет, чем ответит чиновнику зарвавшийся врач. Но я продолжаю молчать, и Бастрыкин бросает на меня презрительный взгляд. А Репин, хрустнув пальцами, глубокомысленно бросает в воздух:

— Н-да… вот из-за такого отношения бюджетных работников в нашем государстве всё наперекосяк.

— Позвольте напомнить вам, что наше ток-шоу не подразумевает подобные выпады, — вспыхивает Аасмяэ, явно пытаясь прийти мне на помощь, но это, как ни странно, и добивает меня.

«Будет скандал», — предупреждает меня подсознание.

«Да плевать, надоело!»


— Ну, если вы так настаиваете … — жду, когда стихнет зрительный зал. Дождавшись относительной тишины, перевожу взгляд в первый ряд, потому что галёрки мне просто не видно. — Начнем с того, что телемедицина родилась не «в незапамятные времена, в Китае», а конкретно в 1905 году, в Голландии, когда профессор Эйтховен произвел из своей домашней лаборатории трансляцию электрокардиограммы в университетскую клинику, находящуюся в полутора километрах от его лаборатории. Теперь что касается «норвежского телемедицинского центра», который нам тут показывали… — игнорируя потрясенные взгляды Аасмяэ, перевожу глаза на Репина. — Вообще-то, это не телемедицинский центр, а норвежская больница, которая называется Haukeland. И, к слову, у вас в Минздраве с 2005 года находится документ, согласно которому часть лучшей ординатуры этой норвежской клиники проходит регулярное обучение у нас в «Бакулевском» в целях повышения квалификации. Так что пока еще мы учим их, а не они нас.

Пока Репин идёт багровыми пятнами, поворачиваюсь к Бастрыкину:

— Теперь, что касается вашей ремарки...

— Это какой же? — снисходительно улыбается тот, но машинально подбирается в кресле.

— А той, что про технологии. Да будет вам известно… — мерно покачиваю ногой, — что в нашей стране телемедицинский бум пришёлся ещё на шестидесятые годы прошлого века, когда Интернет ещё только планировался, и при первых полётах человека в космос в СССР уже вовсю использовался специальный телемедицинский комплекс, который дистанционно отслеживал работу всех жизненно важных органов космонавта и передавал эти данные на землю.

— То есть? — замирает Бастрыкин.

— Теперь, что касается услуг… — игнорируя его, перевожу взгляд в зрительный зал, замерший и притихший. — Я не знаю, зачем вам тут два часа вдалбливали в головы, что телемедицина — это услуга для пациентов, если это услуга для врачей — по сути, консультация одним врачом другого. Так сказать, посильная помощь в сложных случаях диагностики. Но именно помощь, потому что только ваш лечащий врач несёт за вашу жизнь всю ответственность.

— Да уж, в нашем-то государстве… — придя в себя, заводит свою любимую песню Репин.

— А что касается «нашего» государства… — подхватываю я и, стараясь не замечать серых распахнутых женских глаз, перевожу взгляд туда, где как мне кажется, должен сейчас находиться тот или та, кто здесь всем управляет. — Я не знаю, как устроено телевидение, но, как сказал один очень хороший писатель, государство, где ты живёшь, надо не осуждать, а либо его уважать и защищать его, либо уезжать из него, потому что всё остальное — лакейские пересуды на кухне[6].

В оглушительной тишине, точно все зрители полегли, отравленные новым, ещё не известным им газом, посмотрел на вмерзшего в кресло Репина, на грызущего заусеницу Бастрыкина. Не дожидаясь, когда меня вежливо попросят из студии за то, что я сорвал передачу, поднимаюсь сам. Расстегнул пиджак, снял микрофон и приёмник и положил всё это уже в пустое кресло. Кивнул на прощание Бастрыкину, Репину, обошёл застывшую у моего кресла эстонку и по ступенькам сбежал вниз с подиума. В пару шагов преодолел короткий проход, ведущий к выходу из студии. Охранник, помедлив, толкнул мне дверь, и я оказался в пустом и до странного безлюдном холле. Впрочем, по коридору всё также бегали телевизионщики и массовка, разговаривая по мобильному или перебрасываясь фразами:

— К Малахову успеваем?

— Да.

«Специфика телевидения…» Усмехнувшись, приваливаюсь спиной к холодной шероховатой стене. Сделал глубокий вдох. Впитывая лёгкими острый запах «Останкино», пахнувший человеческим театром и табаком, я подумал о том, что я наконец-то свободен — освободился раз и навсегда, и что больше я сюда не приду, потому что меня больше не позовут сюда. И что завтра мой шеф будет жутко зол на меня, но если меня не вырежут, то и он очень быстро сообразит, что моё «выступление» пошло «Бакулевскому» только на пользу. И что единственное, о чём я ещё буду жалеть — хотя очень и очень недолго — это о том, что у меня не было, да и быть не могло, никаких шансов с эстонкой».


2.


Телецентр «Останкино», ток-шоу и спустя полчаса после него.


«— Охренеть, — в мёртвой тишине, в моём наушнике медленно и почтительно произносит Димка.

— Аасмяэ, ты соображаешь, что ты наделала? Сколько раз тебе в этот чёртов наушник орать, что ты должна была додавить Сечина? А ты вместо этого — и-и-и! И в итоге он у тебя полпередачи смеялся, потом отдыхал ещё полпередачи, а в конце так вообще её успешно сорвал. А ты в это время — а-а-а! — истерично визжит в моём ухе Лида.

— Рит, — прорываясь сквозь её дикие вопли, отвернувшись от камер, тихо и быстро говорю я, — ты меня слышишь?

— Да, — растерянно отзывается Ритка.

— Догони его. Догони и задержи.

— Э-э? — ошарашенно тянет Ритка.

— Сейчас, — режу я. — Как угодно. Мне нужно.

— Ясно.

Марго отключается, а я на негнущихся ногах разворачиваюсь к зрительному залу. Глушу в себе панику, вызванную не столько фразой Сечина о том, что телемедицина — это услуга для врачей, а не для пациентов, сколько тем, с какой уверенностью он её произнёс, и выдаю, пожалуй, самую незамысловатую из всех сказанных мной в жизни шуток. Но даже такая простая реприза приводит зрителей в чувство. Люди начинают постепенно оживать, неуверенно улыбаться и переглядываться. Краем глаз отмечаю, как понемногу расслабляется вмерзший в кресло Репин, как перестал грызть ногти Бастрыкин. Кое-кто в зале даже смеётся:

— Нет, потрясающий врач, конечно — чтобы так всех уделать за пару минут, особый талант требуется.

— Как вы сказали, его зовут?

— Сечин. Арсений Павлович, кажется…

«Сечин, Арсен Павлович», — машинально поправляю я, и перед глазами снова встаёт лицо мужчины, который очень похож на Данилу. Вернее, этот взрослый мужчина был похож на Данилу те очень недолгие пять минут до начала ток-шоу, пока рассматривал меня с необидным юмором и любопытством. Всё остальное — и это его выверенное, как деления стальной линейки, хладнокровие, и чисто мужская манера спокойно и чётко произносить все слова, даже очень обидные для собеседника, и характерная особенность небрежным движением забрасывать ногу на ногу, а, главное, щедро отпущенный ему Богом дар при желании игнорировать тебя — да так, что ты моментально чувствуешь себя пустым местом, — к привычкам моего Даньки никак не относится. Но больше всего их с Сечиным разводит по разные стороны баррикады выражение их глаз.

Я знаю, о чём говорю: я битых два часа наблюдала за Сечиным. Разница в том, что у Даньки, когда он ожесточается, взгляд становится злым и трогательным, как у загнанного волчонка. А в Сечине не меняется ничего. По-моему, этот мужчина в принципе не напрягается. Лично я могу только мечтать о таком выражении лица, на котором эмоции не читаются. Впрочем, Марго предупреждала меня, как Сечин это использует. Но с этим его «уникальным даром» я ещё разберусь, сама, когда доберусь до него и мы с ним поговорим по душам, один на один. А пока я выбрасываю из головы все глупости и сосредотачиваюсь только на том, чтобы спасти то немногое, что осталось от передачи благодаря потрясающему (во всех смыслах этого слова) Сечину.