— Маруся, привет!

Получив в ответ беглые любопытные взгляды ребят и характерное Марусино: «Саня, вiтаю[7]!», направляюсь к столику, который стоит в самом дальнем углу, у окна, и не заметен из коридора. Отсеяв таким образом нежелательные визиты знакомых, которые могут увидеть меня из-за стеклянной двери и подойти, чтобы поздороваться, устраиваюсь за облюбованным мной столиком. Сечин, пройдя следом, с интересом осматривается вокруг.

— Арсен Павлович, здесь вешалки нет, — дружелюбно предупреждаю я. — Дублёнку можно повесить на стул.

Сечин, продолжая с любопытством рассматривать бар (стойка темного дерева, стеклянная, начищенная до хрустального блеска, витрина, за которой батареей выставлены прохладительные напитки, плюс зеленый высокий напольный цветок в горшке у окна и подвешенная под потолок плазма, на экране которой крутятся музыкальные клипы), бросает дубленку на спинку соседнего стула и усаживается напротив меня. Я тяну к себе клеенчатую папку с нехитрым меню. Раскрыв папку, кладу её обратно на стол и разворачиваю меню лицом к Сечину. Покосившись на папку, Сечин поднимает на меня вопросительный взгляд.

— Мне не надо, я меню уже наизусть выучила. — Я улыбаюсь чуть покровительственно, но при этом боязливо шарю глазами где-то в области переносицы Сечина. Почему-то после сцены на лестнице я никак не могу заставить себя смотреть ему прямо в глаза. Сечин, кивнув, преспокойно утыкается носом в меню. Я рассеянно слежу за клипом Тимура Валеева, модного этой зимой. Маруся, покусывая белыми зубками самодельную закладку для книги (серебристая обертка из-под шоколадки, сложенная в узкую ленту), жадно пробегает глазами книжные страницы. Молодые люди, покосившись на плазму, сворачивают разговор и встают. Тот, что помоложе, роется в кармане брюк и бросает на стол сторублёвки.

— Маруся, мы рассчитались! — кричит он, и ребята уходят.

Маруся, вздохнув, неохотно закладывает фольгой недочитанную страницу. Спрыгивает с барного стульчика, обходит прилавок, ловко сгребает купюры в карман клетчатого передника и направляется к нам, на ходу раскрывая миниатюрный блокнот.

— Что вы выбрали? — Каштановые кудряшки на её голове бойко подпрыгивают, когда Маруся слегка нависает округлым, или, как однажды выразился Димка, «сдобным» бедром над плечом Сечина. Поскольку Сечин занят тем, что продолжает неторопливо ездить глазами по меню, я делаю заказ первой:

— Мне как обычно.

— Эспрессо, большая чашка и сахар не класть. Так? — уточняет Маруся.

— Точно.

Маруся, для вида черканув что-то в своём блокнотике, кивает и переводит вопросительный взгляд на Сечина:

— А вам?

«Господи, иногда наблюдать за ним — одно удовольствие!» Я мысленно веселюсь, созерцая, как непрошибаемый доктор, продолжая изучать список блюд, невозмутимо интересуется:

— Скажите, а пирожные у вас свежие?

— У меня?! — Маруся вспыхивает и бросает на меня такой возмущённый взгляд, точно спрашивает: «Ты кого сюда привела?»

— Свежая. Здесь всегда всё свежее, — мысленно извиняясь перед Марусей, беру на себя Сечина.

— Тогда два эклера и чёрный чай. И, желательно, свежезаваренный, — Сечин впервые с начала разговора поднимает на Марусю глаза, и её обиженное лицо чудесным образом расслабляется. Больше того, на нём даже появляется то задумчивое выражение, какое я уже видела у Марго, когда Ритка исповедовалась мне в гримёрке относительно чувств, вспыхнувших у нее к Сечину.

— Арсен Павлович, — оценив очередные выкрутасы врача, не смогла удержаться я, — если пирожные для меня, то я не буду, спасибо.

Здесь, по идее, любой нормальный человек подколол бы меня взглядом: «Что, Саша, бережёте фигуру?», но Сечину, видимо, моя фигура до фонаря, хотя в его зрачках и мелькает нечто, отдаленно напоминающее смущение. Пока я пытаюсь сообразить, а чем, собственно говоря, вызван этот конфуз, Маруся, подождав, не добавит ли Сечин к заказу ещё что-нибудь, но так и не дождавшись, демонстративно захлопывает блокнот и марширует обратно за стойку, откуда немедленно раздаётся звон чашек, тарелок, шум кофемашины и уютное хлопанье двери двухкамерного холодильника.

Покосившись на окно и цветок в горшке, Сечин переводит взгляд на меня. В глазах вопрос: «О чем вы хотели поговорить?»

— Арсен Павлович, насчёт авторской передачи… — До того, как приступить к заключительной фазе операции, результатом которой должна стать отправка Даньки к нему на консультацию, я на всякий случай решаю вытащить из него все его позывные, — вы не против обменяться со мной телефонами? И ещё: в какое время вам лучше звонить? Просто не хочется откладывать в долгий ящик разработку сюжета, — с фальшивой улыбкой оправдываюсь я.

— Что?.. Ах да, конечно, — Сечин равнодушно пожимает плечами. Чуть изогнувшись, вынимает из внутреннего кармана пиджака чёрный «Nokia». Я энергично дергаю «язычок» пластиковой молнии портмоне, отчего молния издает пронзительный визг. Спохватившись, уже спокойней достаю из кошелька iPhone.

— Диктуйте свой номер, — с легкой усмешкой наблюдая за мной, предлагает Сечин. — Я вам наберу, и у вас останется мой телефон.

— Восемь, девятьсот шестнадцать, триста двадцать один… — размеренно начинаю я.

— Ваш заказ, — появляется с подносом Маруся.

Пока она с победоносным видом расставляет на столе чашки, сверкающие белизной тарелки, одна из которых пустая, а на второй красуются два пышных эклера с такой убийственной шоколадной обливкой, при виде которой мне немедленно хочется откусить свой не в меру бойкий язык, Сечин набирает мне, и мой мобильный издает характерную мелодию.

— Ага, вижу, — бросив взгляд на дисплей iPhone, я игриво прищуриваюсь: — А свой рабочий дадите?

— А что, Марго его уже позабыла?

Знаете, что такое ирония? А это то, что в исполнении Сечина заставляет меня ощущать себя в непривычной для меня роли объекта для шуток.

— Я имею в виду, прямой, — стараясь говорить равнодушно, поясняю я.

— Ах, прямой... ну пишите. — Сечин ищет что-то в своём телефоне, после чего кладёт «Nokia» на стол и подталкивает его ко мне пальцем. Поглядывая на светящийся синим дисплей, быстро и аккуратно переношу все цифры в iPhone и поднимаю голову:

— Арсен Павлович, а электронная почта у вас есть?

Сечин в ответ смотрит так, что мне уже хочется его пнуть. Такое ощущение, что я его постоянно развлекаю: в его зеленоватых глазах прыгают чертики, а на языке, видимо, крутится очередная острота на мой счёт. Оценив мои сурово поджатые губы, Сечин, смирившись, вздыхает:

— Имейл простой — номер моего мобильного, но вместо последних двух цифр две единицы. Далее «собака» и гмейл ком.

«Ах, так это его личный адрес? Отлично, так даже ещё лучше!» Пряча от Сечина торжествующий взгляд, я утыкаюсь в iPhone и добавляю в его карточку недостающие координаты. Откровенно говоря, очень хочется заполучить и его домашний телефон, но я откровенно опасаюсь перегнуть палку. Вбив электронный адрес Сечина, победоносно забрасываю iPhone в портмоне, попутно отметив, что за последние двадцать минут мне трижды пытались прозвониться Игорь и Лида. Маруся, закончив сервировать стол, прихватывает свой поднос, но, прежде чем исчезнуть, бросает быстрый, внимательный взгляд на пустой безымянный палец правой руки Сечина. В ответ я уже мечтаю закатить глаза или просто покрутить пальцем у виска, потому что этот красивый мужчина в общении вовсе не так приятен, как кажется. Впрочем, это его проблемы, а не мои, и я придвигаю к себе пузатую чашку с эспрессо. Сечин подносит к губам кружку с чаем. Сделав глоток, одобрительно кивает и отставляет чай в сторону. Поколебавшись, берется за тарелку с эклерами и поднимает на меня чуть виноватый взгляд:

— Вы точно не будете?

«Так злой доктор у нас сладкоежка? Какая прелесть!»

Дико, безумно, просто невероятно хочется его подколоть. Но я, покачав головой, прячу улыбку, наблюдая, как взрослый мужчина с хорошей фигурой уверенно берётся за вилку. Примерившись, отламывает от засочившегося сливочным кремом эклера кусок и отправляет его в рот. Жуёт, проглатывает и в пять секунд приканчивает первое пирожное. Машинально отмечаю, что ест Сечин быстро, но аккуратно.

— Любите сладкое? — не в силах одолеть искушения, «участливо» интересуюсь я, когда Сечин заносит вилку над вторым эклером.

— А что, разве не видно? — Сечин так по-мальчишески фыркает, что мои губы сами собой складываются в ответной улыбке:

— Видно. Это из-за работы, наверно? Нужен сахар… — я делаю в воздухе витиеватое движение пальцами, пытаясь подобрать правильный медицинский термин.

— Нет. Привычка. С детства, — Сечин отламывает от второго эклера кусок. — Не самая лучшая, конечно, но что есть, то есть, — он философски пожимает плечами и безмятежно отправляет пирожное в рот.

— Арсен Павлович, — решив, что лёд в наших отношениях тронулся, собираюсь вернуться к тому, что интересовало меня примерно с середины ток-шоу, — а можно ещё один личный вопрос? — Сечин кивает и ловит зубчиком вилки шоколадную крошку, бегающую от него по тарелке. — А почему вы там, в студии сказали, что телемедицина — это услуга для врачей, а не для пациентов?

Сечин удивленно приподнимает голову:

— Потому, что это соответствует действительности.

— Но ведь это не так, — осторожно замечаю я. — Мне, например, рассказывали, что вы тоже проводите консультации для пациентов.

Сечин, который как раз готовился расправиться с остатками эклера, помедлив, откладывает вилку в сторону:

— Так, ну и что же из этого следует?

— Ну, например, что у вас всё-таки есть пациенты, — я улыбаюсь, покручивая в руках теплую чашку с кофе.

— Правда? — фыркает Сечин. — И кто же вам всё это сказал?

— Один хороший знакомый.

— Очень хороший? — Сечин насмешливо ломает изящную бровь, а я прямо чувствую, как он начинает загружать в голос иронию, которой расправляется с идиотами.

— Очень хороший, — тем не менее, продолжаю ломать дурочку я. — Такой хороший, что я ему доверяю.

— Напрасно, потому что этот хороший человек вас обманул.

— Ну, и вы на ток-шоу, — выстреливаю я.

— Я? — Думаете, мои слова привели Сечина в замешательство? Ага, держи карман шире: он смеется и цепляет вилкой остатки эклера. — Саша, да Бог с вами. Когда я такое говорил?

На всякий случай, сначала даю ему прожевать и проглотить.

— А там, в студии. Помните, вы еще говорили о том, что только лечащий врач отвечает за жизнь больного? Разве из этого не следует, что вы сами лечащий врач и ведет приемы?

Сечин, моргнув, уставился на меня. Отложил вилку в сторону, поискал глазами салфетницу. Выдернул из пластикового зажима салфетку, тщательно вытер рот. Скомкав, бросил её под тарелку и откинулся на спинку стула:

— Так, а теперь давайте без шуток. Саша, что конкретно что вы от меня хотите?

— Честно? — решительно отодвигаю от себя чашку с остывшим кофе. — Я очень хочу узнать, как записаться к вам на приём.

— У вас что-то болит? Что именно?

Судя по тону Сечина, он мне не очень верит.

— Да нет, у меня ничего не болит, — смеюсь наигранно. — Просто у меня есть один хороший знакомый… — Поймав насмешливый взгляд Сечина, которым он за секунду ухитрился объяснить мне, что думает по поводу такой моей насыщенной личной жизни, пытаюсь исправиться: — Вернее, это не знакомый. Это… — покосившись на стойку бара, за которой сидит наблюдающая за нами Маруся, я обхватываю ладонями сидение стула и вместе со стулом придвигаюсь ближе к столу: — Арсен Павлович, это мальчик, — понизив голос, признаюсь я, — его зовут Данила, Данила Кириллов. Ему четырнадцать лет, и он… он из детского дома.


У вас шок от моего признания? Да, это есть мой «заяц», которого я люблю так, что душу за него заложу. Но ваш шок — это ничто по сравнению с тем, что произошло с Сечиным. Его спокойная ирония в мгновение ока слетает с него, как шелуха с лука. Глаза вспыхнули, зрачки расширились, точно Сечин испытал настоящее потрясение. Но уже через мгновение его шок сменился яростью — да такой, словно я подняла на него руку. Гнев словно высвободил его энергию: его красивые кисти, которые до этого расслабленно лежали на столе, сжались в кулаки. Клянусь, я даже хруст суставов услышала.

    «Что с ним? Что я такого сказала?» Почему у Сечина такая дикая реакция на мои слова? Я не понимаю. Испуганно откидываюсь на спинку стула. Ещё пару минут назад я была абсолютно уверена в том, что я всё правильно рассчитала, и Сечин проявит лояльность к мальчику из детдома и возьмет его на консультацию. Уставилась на мужские ладони, сведённые в побелевшие кулаки.