«А скоро получу и ещё больше...»

Пока я, разглядывая девицу, думаю о своём, девушка подходит ближе, и тут я замечаю, что у неё высокий рост, льняные волосы и светло-серые глаза. Как и у меня. Мы вообще внешне похожи и представляем собой тот северный тип, к которому неравнодушен Игорь. Правда, девушке надо отдать должное: она лет на пять, на шесть моложе меня, но для Игоря это, скорее, плюс, а не минус.

— Здрасьте, — томно произносит девица и вскидывает на Игоря блестящие глаза.

— Здрасьте, здрасьте, — отвечает Игорь и принимается с интересом её рассматривать. Девица со знанием дела прикусывает нижнюю губу, бросает на меня короткий изучающий взгляд, подумав, сухо кивает мне и тянет на себя ручку двери туалета. Игорь галантно придерживает для девушки тяжёлую дверь. Мысленно закатив глаза, я отворачиваюсь и направляюсь к лифтам.

— Александра, так мы договорились? Ток-шоу мне не сорвёте? — догоняет меня начальственный голос Игоря.

И я всё-таки не могу удержаться.

— Да безусловно, Игорь Борисович! — На глазах у изумлённой девицы разворачиваюсь на пятке кроссовки, прижимаю два пальца к губам и посылаю воздушный поцелуй онемевшему от возмущения Игорю».


2.


Рублевское шоссе, Арсен, тремя часами ранее.


«— У тебя такое имя красивое: Арсен. — Женька, которая пару часов назад подошла ко мне в кафе у ТЦ «Рублевский», куда я после ночной смены позавтракать завернул, лежит рядом со мной на кровати, водит пальчиком с французским маникюром по моей груди и льстиво заглядывает мне в глаза: — И глаза у тебя тоже красивые: зеленовато-карие, с золотистыми точечками.

— Правда? — интересуюсь я — так, лишь бы поддержать обязательный пост-коитальный разговор — и разглядываю ёлку, стоящую в углу спальни. Как ни странно, но ёлка напоминает мне не о новогодних праздниках, которые уже прошли, а о моём дне рождения, которое у меня первого января. Вернее, оно записано в моём паспорте, как первое января 1981 года.

— Правда, правда, — не подозревая о моих сложностях, Женька энергично кивает белобрысой головой и продолжает пальцем выписывать у меня на груди узоры и фигурки. — И ресницы у тебя тоже необыкновенные: длинные, длинные и загнуты на концах. И кончики у них золотистые… Всё бы отдала за такие глаза и ресницы!

— Это из-за света, наверно. Фонари в окно светят. — Я кошусь в окно. Через час мне надо ехать в «Останкино», чтобы участвовать в съёмках какой-то идиотской передачи, на которую меня все-таки загнал шеф, а мне не то что туда неохота — я вообще никуда не хочу.

— Нет, это не фонари. Это у тебя глаза такие необыкновенные, — между тем упирается романтичная особа двадцати трёх лет и переворачивается с бока на живот, ухитрившись распластаться на мне. — Скажи, а кем ты работаешь?

— Техником-смотрителем. — Пользуясь тем, что мне приходится обнять Женьку за плечи, бросаю взгляд на часы. — Слушай, мне скоро на вахту заступать. Может, после договорим?

Сообразив, что это вежливый намёк на то, что ей, в общем, уже пора, Женька обиженно выпячивает нижнюю губу, но поскольку соображает, что в призывно-голой позе с жалобно наморщенным лбом она будет выглядеть по меньшей мере нелепо, тянет улыбку на свой пухлый рот с сексуально-вывороченной верхней губой.

— Мы ещё увидимся? — закидывает Женька удочку.

— Да, если ты хочешь. — Прикинув, что у меня есть ещё полчаса на прощание (или быстрый прощальный секс), опускаю голову на подушку, тяну к себе девушку и снова смотрю в окно.

Господи боже мой, кто бы знал, как я не люблю это серое зимнее небо, безжизненные ветки деревьев и снег — этот сезон с постоянными скачками давления и диким промозглым ветром, из-за которого у сердечников начинается активизация вызова «скорых», а у меня — страдная пора в белокаменных палатах «Бакулевского» или Научного центра сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева, где я, собственно говоря, и работаю.

— Слушай, а ты точно один живешь? — подает голос неугомонная Женька. Её размалёванные серым глаза с интересом рассматривают интерьер моей «трёшки», расположенной в доме тридцать восемь по Рублевскому шоссе: картины, раритетная мебель из карельской березы и книги — бесчисленные фолианты, доставшиеся мне от «родителей». — У тебя такой порядок! Кто тут убирается?

«Неделю назад здесь убиралась Юлия», — мысленно отвечаю я, имея в виду свою бывшую, с которой мы разбежались. Но к Женьке это никак не относится, так что я предпочитаю отделаться полуправдой:

— Я. Периодически.

— Да-а? — задумчиво тянет Женька и, поглаживая меня по груди, принимается с любопытством разглядывать стоящий напротив кровати высокий, в шесть секций, застеклённый шкаф с бездонными книжными полками. — А вот скажи, ты говоришь, что техником работаешь, а у тебя всё книги такие научные… «Эндо-вас-куляр-ные вмешательства и кате-теризация сердца», «Лёгочная артериальная гипер-тензия, ассоциированная с пороками сердца», — старательно, по складам читает Женька и ловит мой убегающий взгляд. — А эти книги тебе — зачем?

— Наследство от родителей. Не выбрасывать же? — в очередной раз пытаюсь вывернуться я.

В это время в дверном замке слышится скрежет ключа, а в прихожей — бодрый с мороза голос:

— Арсен, привет, ты дома? Прости, что я без звонка, просто увидела твою машину внизу и решила подняться. Слушай, ты случайно мой паспорт не находил? А то мы с театром на гастроли летим.

«Всё. Пи… peace-death. Юлька».

Кстати, хотите знать, что я ненавижу? Сказать, что я не перевариваю практически до боли в желудке, до зубовного скрежета и хруста скул? Нет, не такие визиты «бывших». Достать меня может ровно одна вещь: когда мной пытаются манипулировать. Именно это неделю назад и попробовала провернуть Юлия, пытаясь устроить через меня на обследование в «Бакулевский» кого-то из своих «очень хороших знакомых», что и привело к незамедлительному финишированию нашего шестимесячного романа. Но всё это неважно, поскольку сейчас меня больше занимает другой вопрос: а каким образом она, простите, входную дверь отперла? И тут я вспоминаю, что у Юльки оставался второй комплект ключей, который она брала у меня, чтобы «полить цветочки», пока я буду в командировке.

«Забыл ключи забрать! Вот я молодец». Пока я мысленно даю себе по башке, Женька вздрагивает и переводит на дверь изумлённый взгляд.

— А?.. — глубокомысленно начинает она.

— Это моя сестра. Посиди здесь, я сейчас её выставлю.

Отстранив от себя Женьку, выпрыгиваю из кровати. Сообразив, что я — голый, судорожно озираюсь и выдёргиваю из-под пёстрой кучи футболок, джинсов и розового Женькиного белья новый тёмно-зелёный махровый халат. Сую ноги в шлепанцы и, на ходу завязывая пояс, направляюсь в прихожую, где в полупоклоне, держась рукой за косяк, в попытке поддеть носком одного ботика задник другого, стоит моя названная сестрица.

— О! — радуется Юлька при виде меня и халата и дружелюбно щурит свои большие серые глаза. — Ты — и в этом халате... между прочим, тебе идёт! А ведь когда мы его с тобой покупали, то ты отказывался. Ты говорил, что…

— Юль, ну какой ещё паспорт, если ты свои вещи сама собирала? — стараясь говорить вежливо, очень тихо интересуюсь я, но тут взгляд Юлии падает на пару высоких женских сапог, которые принадлежат Женьке. Выражение лица моей экс немедленно оттачивается до непреклонного взгляда офицера войск СС, я тут же чувствую себя немецким военнопленным, а Юлька уже переводит глаза на вешалку, на которой висит женское меховое пальто — тоже, явно не Юлькино.

— Так, так, — как мне кажется, удовлетворённо произносит Юля и плюхается на стоящую рядом банкетку. — Арсен, значит, ты так решил поставить все точки над «i», да? — замогильным голосом начинает Юлия и прячет лицо в ладонях. — Но ведь я извинялась. Мне казалось, ты понял меня… Я думала, нам просто нужна пауза в отношениях, чтобы ты от того дурацкого конфликта остыл, а ты вместо этого решил плюнуть мне в душу? Ты же у нас по-другому не можешь, да? — начинает причитать Юлька, но не потому, что очень любила (любит) меня, а потому, что училась в «Щуке»[3] и теперь служит актрисой в Театре Российской Армии (увы, только роли второго плана).

«Видимо, всё-таки переигрывает …»

Поскольку я, хмыкнув, предпочитаю смолчать, то красивое (но перекошенное) женское лицо моментально выныривает из сложенных в лодочку ладоней. В глазах у Юли — гром и молнии, но поза постановочная, как и весь этот разыгрываемый ею лицемерный спектакль под названием: «Сердце, разбитое врачом-кардиологом».

— Это моя студентка из ординатуры. Ты мне лучше скажи, как ты в квартиру вошла? — Я слежу за лицом Юлии, а та следит за голыми пальцами моей правой ноги, которые я подгибаю от холода (в прихожей сквозняк, и вообще, неуютно стоять на затоптанном Юлькой полу).

— И что же вы проходили в спальне? Шунтирование сосудов? — картинно ломает бровь Юля, за полгода нашего романа изрядно поднаторевшая в терминологии моей настоящей профессии.

— Типа того, — киваю я. — Так как насчёт моего вопроса?

— В халатах?

Тридцатилетняя Юлия обладает ещё двумя интересными качествами: умением филигранно переводить в споре стрелки и неплохим чувством юмора, за что я очень её ценю (ценил). Но к делу это уже не относится.

— Юль, да какая разница? Мы были вместе, потом разбежались. Больше ничего не было. Так к чему сейчас эти театральные страсти? — спрашиваю ровным голосом я в попытке уйти от скандала.

— Теа… театральные страсти? — моментально цепляется за фразу Юля. — То есть ты теперь так это называешь? А я-то считала, что рядом со мной находится не чужой мне человек, — Юлька, придавая драматизм ситуации, отчаянно трёт ладонями щёки, растопыренными пальцами прикрывает лицо и начинает трясти головой. — Я-то думала, что между нами что-то есть, что-то важное, что-то особенное, а ты, вот так, мерзко и пошло… Знаешь что, да я после этого даже разговаривать с тобой не хочу! — забыв об «оставленном» у меня паспорте, Юлька рывком перекидывает за спину свой длинный светлый хвост и встаёт.

Здесь я, по задуманному Юлей сюжету, очевидно, должен был пасть на колени, обнять её ботики и с придыханием зашептать: «Прости, прости, я тебя умоляю!» Но поскольку наш с ней роман, повторяю, закончен, а на полу в прихожей, как я уже говорил, разлиты грязные лужи, то я устало приваливаюсь к стене и прикрываю глаза. Из-под неплотно сомкнутых ресниц принимаюсь разглядывать три года назад идеально выведенный ремонтниками потолок и ожидать конца этой тупой и, в общем, вполне жизненной пьесы, потому что… да потому что Юля, отыграв свою роль, под занавес должна обязательно дать мне по морде и уйти, хлопнув дверью, чтобы через два, максимум через три дня позвонить мне и долго молчать в трубку, ожидая, что я раскаюсь и предложу ей вернуться. Впрочем, так вело себя большинство женщин, бывших у меня до неё. Так что в принципе ничего нового. Дальнейшее происходит ровно так, как озвучил вам я, за одним исключением.

— Паспорт, я полагаю, у тебя в сумке. А теперь ключи мне верни, — говорю я.

— Гад, сволочь, бабник… Тварь! — подобрав нужный эпитет, верещит Юлька, семенит ко мне и с ненавистью в пылающем взоре с грохотом припечатывает к стеклянной столешнице прихожей связку моих ключей (кстати, её ненависть такая же фальшивая, как и её исправленный ринопластикой нос), после чего залепляет мне между глаз (с золотыми искорками, по словам доброй душки-Женьки). Разворачивается на десятисантиметровом каблуке ботика-сапога и вылетает за дверь, не забыв при этом как следует приложить дверь об косяк. От грохота двери на нижней полке вешалки качается маленький хрустальный ангел (подарок мне от одной из моих бывших любовниц). Потеряв равновесие, ангел кувырком устремляется на каменные плитки пола, чтобы рассыпаться в оставленной Юлей луже сотней блестящих и, в общем, давно никому не нужных осколков.

— Аминь, — говорю я, удовлетворённо киваю, огибаю хрустально-грязную лужу и запираю дверь, даже не удосужившись заглянуть в дверной глазок (ушла ли Юлька?). Возвращаюсь к спальне, распахиваю дверь и вижу Женьку, которая сидит на кровати и, обхватив руками колени, с любопытством глядит на меня.

— Значит, сестра, да? — прерывает Женька молчание первой и выразительно разглядывает мою левую щёку, на которой просвечивает Юлькина пятерня (между прочим, тяжёлая).

— А что, не похоже? — Я изгибаю бровь, и Женька смеется.

— А ты и правда гад, — весело, словно ей всё это не в новинку, произносит она и, взбив ногами кокон одеяла, выпрыгивает из кровати. Дефилирует мимо меня и гордо бросает из-за плеча: — Я только в ванную и сразу же ухожу. Я с такими, как ты, не встречаюсь, у меня принципы.