— Вешалка слева, — заметил я.

— Вижу, — она опять улыбнулась, но при этом по-прежнему прятала от меня глаза. Повернулась ко мне спиной и направилась к гардеробу. Я проехался взглядом по её узким плечам, по перетянутому резинкой хвостику, размеренно раскачивающемуся при ходьбе. Оценил её ноги, которые, по-моему, росли у неё даже не от ушей, а прямо из её белобрысой макушки. Остальному обзору мешал её свободный тёмный свитер под горло и мешковатые джинсы. В голову почему-то пришло, что она либо не хочет ощущать себя женщиной, либо прячется от мужского внимания. И всё-таки что-то в ней было, что, помимо её желания, притягивало к ней взгляды. Она замерла у стойки, передавая гардеробщице куртку, на секунду повернулась ко мне, и я понял, что: юное, чистое, даже строгое лицо — и при этом безупречная женственность линий тела.

Гардеробщица протянула ей номерок, и Аасмяэ вернулась ко мне, на ходу пряча его в задний карман джинсов. От движения её руки свитер на её груди натянулся, и я, помедлив, отвёл глаза. Она подошла, потянулась за сумкой. Стряхнув наваждение, я успел перехватить её руку. От моего прикосновения Аасмяэ вздрогнула и отшатнулась, и это не столько обидело меня, сколько, откровенно говоря, разозлило. Решительно отобрав у неё сумку, я закинул её на плечо, мысленно прикинул тяжесть (килограммов пять, не меньше) и перебросил эстонке белый халат.

— Спасибо, — она улыбнулась и поискала глазами зеркало. Ближайшее облицовывало колонну, рядом с которой стоял я. Я отодвинулся. Явно пытаясь избежать моей помощи, Аасмяэ быстро и ловко продела руки в рукава, поморщившись, вытянула из-под воротника попавший туда хвост, потянула халат вниз за полы, чтобы он сел ей на плечи. Застегнула пуговицу на груди и поймала мой взгляд в зеркале. — Как влитой, — довольно сообщила она.

И я вдруг успокоился. Просто понял, что будет дальше. И что врать себе дальше, в общем, бессмысленно. Я хотел её. Она нравилась мне, несмотря ни на что. Нравилась, вопреки даже здравому смыслу. Но между нами по-прежнему висела одна нерешаемая проблема: она была журналисткой — профессиональной, бойкой, назойливой, и что мне делать с этим, я абсолютно не знал. И вот тогда я задал себе другой вопрос: а что же мне с ней делать? Соблазнить её? Заставить её соблазнить меня? Или — оставить её в покое, потому что чувство самосохранения мне говорило, что с этой историей нужно завязывать прямо здесь и сейчас, или всё это может плохо закончиться.

— Ну, чем займемся? — вместо этого спросил я.

— В смысле? — Аасмяэ поджала губы, но моего взгляда она по-прежнему избегала. «Забавная у неё реакция на меня, — грустно хмыкнул я. — Какое там меня соблазнять? Да она даже смотреть на меня избегает. Хотя вчера, по-моему, сделала всё, лишь бы заинтересовать меня».

— В том смысле, что вы делать тут собираетесь? Сразу снимать? В сумке аппаратура? — Я похлопал по боку сумки, висевший у меня на плече.

— Ах, вот вы о чём, — слабо улыбнулась Аасмяэ и тут же уселась на своего любимого конька: — Да нет, в сумке планшетник и кое-какие вещи Данилы. — Заметив мои плотно сжатые губы, она осеклась, но быстро взяла себя в руки: — Вообще-то сначала я бы хотела просто взглянуть на «Бакулевский». Прежде чем передачу снимать, нужно понять, с какой отправной точки писать сценарий.

— Понятно. И что будем смотреть?

— Всё, что покажете. Но я бы с удовольствием поглядела на ваш телемедицинский центр, приёмное отделение, палаты больных… — («Точно. Сердечникам только этого и не хватает», — ехидно подумал я.) — операционные… — («Ну, с операционными у тебя тоже вряд ли пройдет...») — ординаторскую… — («Интернов», что ли, по ТНТ насмотрелась?») — Одним словом, всю вашу обычную жизнь, — заключила она.

— Мою жизнь? — усмехнулся я — кстати сказать, вполне безобидно. Аасмяэ промолчала и отвернулась к зеркалу. Аккуратно заправила за ухо прядь волос, смахнула с халата несуществующую пушинку, одним своим видом ухитрившись продемонстрировать мне, куда я могу катиться вместе с моими шутками. Вот тут я и принял решение. По всей видимости, в койку её укладывать придётся мне, но сначала мы окончательно разберемся, что она ко мне испытывает и почему постоянно прячет глаза, потому что последнее уже начало доставать меня.

— Ладно, свою жизнь я вам покажу, — недвусмысленно обещаю я. — Но сначала предлагаю с дороги чайку попить. Или, в вашем случае, кофе.

— У вас есть кафетерий? — задумчиво тянет она, мазанув по мне быстрым взглядом.

— Есть. Правда, не такой, как у вас, в «Останкино».

— Вы меня интригуете, — она насмешливо фыркнула.

— Мм, вы меня тоже.

И тут она рассмеялась. Это был удивительный смех: озорной, лёгкий, весёлый, словно в её жизни никогда не было ни дерьма, ни проблем. Так умеют смеяться люди, у которых душа, как окно, открывается настежь. Жаль, что я никогда не умел так смеяться.

— Ладно, пойдемте, — кивает она.

— Лучше поедемте, — я отвернулся и направился к лифтам.


Ждать лифт нам не пришлось: одна из кабин уже стояла внизу, и из неё выходила очередная группа медперсонала. Кто-то бросил мне: «Добрый вечер», я кивнул: «Добрый». Первым зашел в лифт, дождался, когда в кабину шагнет она, стукнул пальцем по кнопке с шестёркой. Эстонка отошла в сторону, и от её движения запах крахмала халата странно смешался в узком пространстве лифта с ароматом её духов. Створки дверей закрылись, и я развернулся к ней. Она отступила и, заведя назад руки, прижалась спиной и ладонями к металлической обшивке лифта. К её губам прилипла выбившаяся из прически прядка волос. В свете люминесцентных ламп её светлые волосы стали почти серебряными. В голову пришло, что достаточно протянуть руку, чтобы отвести эту прядь от её губ. Или — поцеловать её. Наклониться и, обхватив ладонью её затылок, заставить её смотреть мне прямо в глаза. Но её взгляд продолжал упрямо блуждать где-то поверх моего плеча, потом задумчиво перебрался на латунную плашку с кнопками лифта. Я стоял и рассматривал её лицо, замечая те мелкие детали, которые ускользали от меня раньше. Матовая нежная кожа подбородка и скул. Маленькая родинка на щеке и такая же над левой бровью. Бледно-розовый естественный блеск чуть приоткрытых губ и тонкие ресницы, которые под светом ламп казались прозрачными и почему-то напомнили мне крылья пойманной в кулак стрекозы.

«Ну, посмотри на меня, — мысленно позвал её я. — Посмотри на меня, потому что я точно знаю, что я хочу увидеть в твоих глазах. Потому что я видел это вчера. Потому что я не мог ошибиться».

Но она продолжала упрямо следить за счетчиком этажей, точно в её голове шёл обратный отсчёт: «шесть… пять… три… один». Лифт взлетел на шестой этаж, и створки дверей с шелестом расступились. Она сделала шаг из кабины и посмотрела по сторонам.

— Вперед, — скомандовал я. Она послушно вступила в холл.

«Интересно, она заметит, что коридоры «Бакулевского» напоминают её телецентр?» — пришло мне в голову.

— Очень похоже на… — она повернулась ко мне.

— На ваше «Останкино», — закончил за неё я, и она распахнула глаза — светло-серые, удивленные, чистые. Но в них по-прежнему не было того, что хотел увидеть в них я.

— А откуда вы знали, что я собиралась это сказать? — произнесла эстонка. Я пожал плечами:

— А я не знал — просто догадался.

Аасмяэ задумчиво покусала губу:

— Да? Ладно, куда дальше?

— Теперь только прямо.

Она развернулась и изумленно уставилась на латунную табличку с цифрами «6» и «9», привинченную к двери. Хмыкнув, я толкнул дверь кабинета, пропустил её вперед. Аасмяэ, стараясь не коснуться меня плечом, переступила порог. Я зашел следом, захлопнул дверь, бросил её сумку на стул, стоявший у входа. Открыл шкаф и, стягивая надоевший за день халат, принялся с интересом наблюдать, как она осматривается.


Её взгляд с любопытством проехался по белым стенам с двумя черно-белыми постерами, календарем, иконой «Всех скорбящих радость», синему наливному полу, подоконнику с лохматым цветком в горшке, полускрытому за белыми жалюзи. С забавным подозрением осмотрел двухместный синий тканный диванчик с оставленной там мной газетой. Прогулялся по голубым, в тон обивки дивана, офисным креслам, придвинутым к серым столам с мониторами стационарных компьютеров. Пробежал по шеренге однотипных серых шкафов с глухими, без стекол, дверцами и, наконец, прилип к примостившемуся у дивана низкому журнальному столу закаленного стекла, на котором красовались простой электрический чайник, чашки, собранные из разных сервизов, жестяная коробка с заваркой, початая банка растворимого кофе и обливная глиняная миска с пряниками, колотым сахаром и чайными ложками.

— Это что, и есть ваш кафетерий? — Аасмяэ обернулась ко мне.

— Почти, — кивнул я. — Это, Саш, ординаторская.

— Мм… А я думала, вы ведёте меня в свой кабинет.

«Это цифра «69» тебя надоумила?»

Но желания говорить пошлости у меня не было, так что я предпочел удивиться:

— А зачем мне кабинет? — Открыл крышку чайника и заглянул внутрь, проверяя, есть ли в нём вода и хватит ли её на двоих. Решил, что хватит, и включил чайник. — Стол есть, чайник есть, компьютер — вон. Даже диван имеется.

— А — икона зачем?

— А мы, Саш, люди верующие, — усмехнулся я. — Вы верите в нас, а нам остается верить лишь в Бога… Ну что, кофе?

— Кофе, — с готовностью кивнула она.

— Поухаживать за вами?

— Попробуйте, — она обнажила в улыбке ровные белые зубы.

— Присаживайтесь и располагайтесь, как дома, — пошутил я, забирая с дивана газету и перекладывая её на свой стол.

— Спасибо. Но если можно, то я расположусь тут, — в тон мне усмехнулась она и потянула к себе за ручку моё синее кресло.

— Как скажете. Хозяин — барин, — прокомментировал я, наблюдая, как она неторопливо уселась, плавным движением закинула ногу на ногу. От ее движения свободная брючина джинсов поехала вверх, обнажив изящную щиколотку. Заметив мой взгляд, она наклонилась и небрежно вернула штанину на законное место.

Чайник фыркнул и закипел.

— Сколько кофе сыпать? — поинтересовался я.

— Две чайные ложки с горкой.

— В какую чашку?

— Вон в ту, большую, белую.

— С цветочками?

— Без цветочков.

Самое интересное заключалось в том, что она безошибочно выбрала мою чашку. Промолчав, я насыпал ей кофе. Цапнул себе чью-то кружку, бросил туда заварку и поднял на Аасмяэ глаза:

— Сахар, пряник?

— Лучше ложку, — насмешливо пожелала она.

Налил ей кипяток в чашку и поставил её перед ней на стол. Протянул ей чайную ложку (кстати, тоже свою: Бог троицу любит) и предложил:

— Держите.

— А вы? — подняла брови она.

— А я обойдусь.

Захватив чай, я обошёл её кресло и сел за стол. Положил на столешницу локти, спрятал под мышку одну ладонь, и, поднеся кружку к губам, принялся изучать эстонку. Аасмяэ, чуть помедлив, повернулась ко мне, но сделала всё, чтобы её взгляд упирался не в меня, а в цветок на подоконнике. Обхватив чашку руками, она медленно, маленькими глотками пила свой кофе. В ординаторской, как заварка в моей кружке, постепенно оседала мягкая тишина. Едва слышно щелкали стрелки часов, примостившихся на шкафу. Откуда-то с улицы долетал гул машин. Аасмяэ понемногу тянула кофе, я неторопливо пил чай, продолжая её разглядывать и размышляя о том, что наше общение пробуксовывает. Его явно требовалось столкнуть с мертвой точки.

— Саша, — решив для начала показать ей другого, более мирного Арсена Павловича, позвал её я, — так откуда начнем осмотр «Бакулевского»? Ординаторскую вы уже посетили, центральный вход видели. Коридоры, в общем, тоже уже осмотрели. В палаты к больным я вас, простите, не пущу. Насчёт операционных тоже проблема: во-первых, большинство операций проводится утром; во-вторых, чтобы провести вас туда, нужно получить разрешение главврача, а он его вряд ли даст. Что касается телемедицинского центра, то это я обещаю устроить, но не сегодня, а завтра. Вернее, послезавтра, — исправился я, потому что на завтра у меня были другие планы.

— Знаете, а я вот тоже сижу и думаю, с чего начать? — задумчиво протянула Аасмяэ и бросила короткий, быстрый взгляд в мою сторону. — Вообще-то, до посещения «Бакулевского» я считала, что можно построить сценарий по типу POV.

— Это как?

— Ну, снять передачу как повествование от лица человека, который вызывает доверие. Например, можно взять симпатичную женщину, или представительного мужчину… или даже подростка, и рассказать, как герой программы попадает к вам в «Бакулевский». Показать его глазами, как проходят обследование и диагностика, как назначается лечение. Но что-то подсказывает мне, что если я пойду по такому пути, то интересной передача не выйдет.