— А что выйдет? — поинтересовался я, рассматривая, как двигаются её губы.

— А будет, Арсен Павлович, обычный рассказ о хорошей больнице и очень нужной услуге, но не более того. — Она нахмурилась и заглянула в чашку.

— Ну и что в этом плохого? — не понял я, наблюдая за тем, как она подносит чашку к губам.

— Да, в общем-то ничего, — она допила кофе и с легким стуком поставила чашку на стол, — только тогда у нас с вами рекламный ролик получится. А я хочу…

— Ещё? — предложил я, имея в виду «ещё кофе».

— Нет, спасибо, мне хватит, — она покачала головой и продолжила: — А я хочу, чтобы у нас с вами получилось что-то действительно стоящее. — Вздохнула и внезапно закинула руки назад, потянулась плавно, как кошка. Опустила ладони на подлокотники кресла, побарабанила по ним пальцами и покосилась на меня: — У меня первая авторская программа про русских в Эстонии интересной была, — внезапно призналась она, — и мне очень хочется, чтобы программа о «Бакулевском» получилась не хуже, а лучше. — Она резко хлопнула руками по ручкам кресла и поднялась. Подошла к окну.

— Курить хочется, — жалобно сообщила из-за плеча. — Но здесь ведь нельзя? — Она отвернулась.

И тут мне пришла в голову одна мысль... Помнится, я обещал показать ей свою жизнь в «Бакулевском»? А что, если я действительно ей её покажу? Конечно, не всю, и, разумеется, без захода на личную территорию, но это будет та самая часть, которую мало кто видел.


Покатав эту идею так и сяк, я допил чай, поставил кружку на стол и достал «Nokia». Набрал номер, послушал гудки, поглядывая на эстонку.

— Мешаю? — истолковав мой взгляд как намек на то, что меня ждет деловой разговор, она сделала движение в сторону двери, очевидно, собираясь выйти из ординаторской. Я мотнул головой:

— Нет, не надо.

— Алло? — раздался в трубке голос женщины, от которой я был без ума последние шестнадцать лет.

— Вероника Андреевна, здравствуйте, это я, — произнёс я.

— Сень, ты? Вот так сюрприз! — отозвалась женщина — единственная, кто упрямо называл меня только коротким именем. — Ну, чем порадуешь?

— Порадую я вас чуть позже, — пообещал я. — Но сначала скажите, как вы себя чувствуете?

— Держусь только твоими молитвами, — совсем молодо рассмеялась женщина, которая родилась в двадцать втором году, в двадцать лет окончила курсы медсестер и ушла на фронт, в сорок пятом получила диплом Первого московского мединститута и, отработав хирургом в больнице на Красной Пресне, в пятьдесят шестом перешла в будущий Институт грудной хирургии, чуть позже переименованный в «Бакулевский», где у неё постигал азы профессии мой «отец» и я, молодой и злой обормот. Непостижимо, но даже сейчас, когда ей было под девяносто пять, тембр её голоса был чист и звучен, и абсолютно лишен свойственных большинству пожилых людей ненужных ударений и пауз, словно призванных подчеркнуть весомость каждой выданной ими фразы. И… надо ли говорить, что я в самых дружеских отношениях с этой женщиной и её семьей?

— Приятно слышать... Вероника Андреевна, а вы на месте? — закинул удочку я, наблюдая за тем, как эстонка, прислушиваясь к разговору, покосилась на наши чашки, подумав, прихватила их и перенесла на журнальный стол, где и пристроила в стороне от чистой посуды.

«Ну, хоть какой-то прогресс в отношениях», — удовлетворенно подумал я.

— Сень, я-то на месте, но ты имей в виду, что через час за мной Андрюша приедет. Кстати, он говорил, что ты к нему сегодня в поликлинику заезжал?

— Было, — признался я, потому что Андрей Литвин был внуком Вероники Андреевны.

— А от меня что ты хотел?

— Зайти к вам на полчасика.

— То есть? — не поняла она. — Ты что, по музею соскучился?

А теперь фанфары, литавры и лавры. Но сначала короткая справка: отработав хирургом в «Бакулевском», Вероника Андреевна осталась здесь, возглавив Музей сердечно-сосудистой хирургии. А музей как раз и был тем местом, куда я собирался сводить эстонку за сведениями о «моей» жизни.

— Очень соскучился, — ответил я. — Но вообще-то я хотел попросить вас показать его одной милой девушке.

При фразе о «милой девушке» Аасмяэ обернулась, и наши глаза наконец встретились. Только у этой «милой девушки» был такой неприязненный взгляд, что я, по идее, должен был нервно закурить в сторонке. Но поскольку я, в отличие от нее, не курил, то я быстро ей подмигнул. Аасмяэ, растерявшись, моргнула, но уже через секунду водрузила на своё лицо то самое каменное выражение, которое я успел окрестить про себя: «Напоминаю, что мы друг другу совершенно посторонние люди».

«Не выйдет, — мысленно покачал головой я, — не получится, потому что я уже у тебя на крючке».

— И чем твоя милая девушка занимается? — заинтересовалась Вероника Андреевна.

— Журналистикой. Она в «Останкино» работает.

При этих словах эстонка прикусила губу, завела назад руки, оперлась ладонями о подоконник и принялась задумчиво есть меня своими большими глазами.

— Так, совсем интересно, — протянула Вероника Андреевна. — А тут она что делает?

— Передачу о «Бакулевском» снимает, — наивным голосом сообщил я.

— А ты как в это влип? — поразилась она. — Это же не твой стиль!

— Потом расскажу, — увернулся я.

— Конечно, уж ты расскажешь, — согласилась Вероника Андреевна, — ты же у нас ещё тот трепач! Ну — ладно, — решилась она, — веди сюда свою журналистку… А кстати, скажи хоть, как её зовут?

— Александра Аасмяэ, — официально представил «свою» журналистку я. Услышав это, «моя» журналистка хмыкнула и, побарабанив пальцами по подоконнику, отвернулась к окну.

— Спасибо, Вероника Андреевна, через пять минут мы к вам спустимся, — пообещал я, спрятал трубку в карман и встал.

— Саш, пойдемте, — позвал я. — Обещаю вам одно потрясающее знакомство.

Полагая, что этого приглашения вполне достаточно, чтобы заинтересовать её, я подошёл к шкафу, стащил с плечиков свой халат, надел и, хлопая себя по карманам в поисках ключа от ординаторской, внезапно сообразил, что Аасмяэ даже не тронулась с места. Я удивленно поднял голову.

— Арсен Павлович, — разглядывая меня, с непередаваемыми интонациями произнесла она, — знаете, я всё смотрю на вас и всё понять никак не могу: это у вас такой стиль общения за долгие годы выработался, чтобы людей постоянно в напряжении держать, или это вы для меня так стараетесь?

Повисла пауза. Откровенно говоря, неприятная. Аасмяэ, успев за одну секунду продемонстрировать мне со всей стервозностью женской натуры, что у неё помимо ног и груди есть ещё острые когти, надменно усмехнулась краешком рта. А я, разглядывая её, вдруг подумал о том, что за эти два дня ни разу не задал себе, в общем-то, вполне нормальный вопрос: а есть ли у неё кто-нибудь? Кто-то, с кем она спит? Кто-то, кто, видимо, дал ей право считать, что она жёстче, сильнее, и что её позиция всегда будет сверху, потому что он — слабак?

— Хотите поговорить на личные темы? — медленно произнёс я. Она самоуверенно кивнула. — В таком случае, ответ такой: это дело вашего восприятия. Потому что я отвечаю только за то, что я делаю, а не за то, как поймут это другие. А теперь мой вопрос, — я шагнул к ней, оперся ладонью о косяк окна, рядом с которым она пристроила свою голову, а заодно, и запер её корпусом своего тела в ловушку, — что изменилось после той сцены на лестнице, в телецентре, которая произошла вчера?

Пауза — и эстонка отпрянула.

— Ничего, — быстро выдала заготовку она.

— Ну да, я так и понял, — кивнул я, разглядывая её глаза. — Ещё есть вопросы на личные темы?

— Нет. Уже. — Распрямив плечи, она попыталась выбраться из западни, созданной из моего тела и руки, но я мягко перехватил её за локоть и вернул обратно. Аасмяэ качнулась, уселась обратно на подоконник (вернее, грациозно на него плюхнулась) и, вскинув голову, царапнула взглядом мой подборок (выше она просто не доставала). — У меня больше нет вопросов, — ледяным голосом повторила она. — А теперь, может, вы уже отойдёте?

— Отлично, раз нет, — я легко её отпустил. — В таком случае, раз мы все обсудили и даже успели поговорить на личные темы, предлагаю объявить перемирие и для начала перейти на «ты». Ты как, не против?

Повисла ещё одна пауза. На этот раз, удивленная.

— Нет, я не против, — неожиданно быстро согласилась она и, черканув по мне взглядом, вдруг загадочно произнесла: — Да, забавно… Позиция вечного превосходства… Самое интересное, что даже зная об этом, я не была готова, что ты это выкинешь.

«Не понял…»

На всякий случай, подождал продолжения, но Аасмяэ (вернее, Саша, раз уж мы с ней перешли на «ты») отлепилась от подоконника, одарила меня ещё более загадочной улыбкой и, на ходу поправляя свой хвост, направилась к двери. Мысленно сделав себе зарубку чуть позже обязательно вытащить из неё смысл фразы о превосходстве, я закинул её сумку себе на плечо и распахнул дверь. Эстонка юркнула в образовавшийся проём и, стоя за моей спиной, принялась наблюдать, как я выключал в ординаторской свет и запирал дверь кабинета.

— Так куда мы идем? — всё-таки поинтересовалась она. Я обернулся:

— Увидишь.


На этот раз поездка на лифте прошла куда веселей. Она довольно мило трепалась о своем недавнем путешествии в Таллинн (кстати сказать, я тоже там был, но не в канун Нового года, как она, а лет десять назад). Разглядывая её выразительное лицо, с которого наконец исчезло то напряженное выражение, которое меня доставало, я мысленно поздравлял себя с тем, что, фигурально выражаясь, вскрыл нарыв, назревший между нами ещё вчера.

Под аккомпанемент её голоса и моих коротких ремарок, которыми я по мере сил расцвечивал её рассказ о городе, в котором она родилась, мы доехали до третьего этажа. Вместе, почти бок о бок, пересекли безлюдный мраморный темный холл и подошли к стеклянным дверям, за которыми горел свет и где, опираясь на палочку, стояла Вероника Андреевна.

— Мой мальчик, — засмеялась она и потянулась ко мне, едва доставая белой, похожей на шар седого одуванчика, аккуратной прической до моего плеча.

— Да уж, — усмехнулся я и наклонился. Сухая ручка с двумя неизменными кольцами обвилась вокруг моей шеи, губы прижались к щеке, и я ощутил знакомое тепло её уже почти невесомого тела.

Опустив меня, Вероника Андреевна с интересом посмотрела на Сашу.

— Это и есть Александра Аасмяэ, — вежливо начал я и почувствовал, как эстонка по-свойски чуть отпихивает меня в сторону. Удивленно вскинул бровь, посторонился и дал ей дорогу. Аасмяэ дружелюбно протянула Веронике Андреевне ладонь и представилась:

— Саша.

— Очень приятно, — кивнула Вероника Андреевна, не сводя с неё глаз, похожих на голубые бусинки. Судя по всему, эстонка произвела на неё впечатление, потому что Вероника Андреевна добавила: — Саша — это прекрасное имя. Кстати, так мою старшую дочку зовут. Ну, а я Тригорина.

— Как в «Чайке»? — моментально нашлась «моя» журналистка.

— Точно, как в «Чайке» … А вообще-то приятно узнать, что нынешнее поколение молодежи ещё читает Чехова. И хотя фамилии у нас с этим центральным персонажем его комедии одинаковые, я не так утомлена жизнью, как он, — усмехнулась Вероника Андреевна и покосилась на меня: — Да, Сень, что я хотела тебе сказать насчет моего Андрюшки. Ты с ним не очень, потому что он…

Взаимопонимание с женщиной — это великая вещь, особенно если перед тобой умная женщина. За секунду прочитав в моих глазах, что при «моей» журналистке тему Андрея Литвина лучше не развивать, Вероника Андреевна тут же изобразила накативший на нее приступ склероза.

— Господи, и что я хотела? — она задумчиво закатила глаза. — Ну, ладно, не важно. Вспомню — скажу… А вы, Сашенька, пойдемте со мной и помогите мне: я женщина пожилая, — добавила эта хитрюга. В ответ «Сашенька» абсолютно непринужденным жестом продела под локоток ее ручку, и миниатюрная пара удалилась в направлении к «Via sacra» — начальной точке экспозиции музея.


Посмотрев им вслед, я усмехнулся, покачал головой и пристроил сумку на стол. Сам уселся на стул и достал телефон. Просматривая звонки и занимаясь своими делами, я периодически вскидывал глаза, наблюдая за тем, как Тригорина просвещает эстонку:

— Основателем Института грудной хирургии, позже переименованного в «Бакулевский», был советский ученый, академик Александр Николаевич Бакулев, который происходил из древней вятской фамилии и стал одним из основоположников нейрохирургии в СССР. Позже Институт возглавил академик Бураковский, который специализировался на лечении врожденных пороков сердца у детей раннего возраста. Кстати, мы с Бураковским ровесники. А вообще, Сашенька, это был выдающийся человек, — донеслось до меня.