— Спасибо, я оценила, — серьезно кивнула я. — А у тебя как всё прошло?

— Где? — не понял Данила.

— Там, в смотровой.

— Ах там, — Данька поморщился, и на его лице появилось до боли знакомое мне выражение. — Ну, в общем, он заставил меня трижды отжаться и на тренажере побегать.

— То есть как, отжаться и побегать на тренажере? — замерла я. В голове пронеслось, что Литвин не должен был, не имел права так поступать, потому что Даниле это категорически запрещено, и что это вообще за врач, и что сейчас я вернусь к нему в кабинет и устрою там такой скандал, что все взгляды «зайца» по сравнению с этим покажутся детской щекоткой.

— Гы, попалась, — жизнерадостно хихикнул Данила.

Я без сил плюхнулась на диван. Данька виновато шлепнулся рядом. Я отодвинулась. Он толкнул меня локтем в бок.

— Саш, ну это правда было смешно, — заскулил «заяц». — Ты бы лицо своё видела в этот момент.

— Я тебя когда-нибудь убью, — мрачно пообещала я.

— Ага. О, во! А знаешь, что было самое прикольное там, в смотровой?

— Что? — потирая ладонью лоб, нехотя отозвалась я.

— Их там действительно было двое.

— Кого?

— Ну, там, в смотровой, куда этот врач меня отправил, находился ещё один мужик, — терпеливо объяснил Данька. — Только этот мужик был там не вживую, а в мониторе компьютера. Он из компьютера разговаривал.

— В смысле? — окончательно запуталась я. — С каким мужчиной в компьютере разговаривал Добры… то есть Андрей Евгеньевич?

— А-а, тебе, значит, можно, а мне нельзя? — оживился «заяц».

— Не отвлекайся, — одернула его я, — объясни по-человечески, что там было?

— Не отвлекаюсь. Короче, смотри: когда Добры… то есть когда Андрей Евгеньевич разложил меня на столе, он прицепил ко мне присоски и проводки. А тот мужик… то есть, дядька в компьютере, который, видимо, находился в какой-то другой комнате, или в этом здании, или я вообще не знаю где, начал снимать показания. ЭКГ, АД… ещё какую-то фигню, — Данька небрежно пожал плечами. — Потом они немного поспорили, потому что Андрей Евгеньевич упирался, и тогда этот дядька перешел на заумную медицинскую тарабарщину, и Евгеньевич сдулся. А поскольку компьютер и монитор, из которого этот дядька вещал, были у меня за спиной, то я его не видел. Вот.

И тут меня как подбросило...

— Даня, — стараясь говорить ровным голосом, начала я, — а как он разговаривал?

— Кто, Андрей Евгеньевич?

— Нет, тот дяденька. Из монитора. Какой у него голос?

— Какой? Ну, такой, низкий, — растерялся Данька.

— Низкий, но не бас, как у Андрея Евгеньевича, да?

— Типа того, — «заяц» кивнул.

«Та-ак…»

— Такой приятный низкий голос. С такими спокойными интонациями, точно этот дяденька абсолютно уверен в том, что он говорит, — продолжила я свои изыскания.

— Ну ты закрутила! — Данька восхищенно почесал нос. — Но вообще да, похоже.

— А как Андрей Евгеньевич его называл? — выстрелила я контрольным.

— А никак.

— Точно? Уверен? — я даже расстроилась. — Неужели ни одно имя не прозвучало?

— Ну, тот доктор называл Литвина Андреем.

— А Андрей Евгеньевич его как называл?

— Да никак он его не называл! — рассердился Данька и с подозрением уставился на меня: — А ты почему спрашиваешь?

— Да так, интересно, — ответила я и поднялась с дивана, думая о том, что я, кажется, знаю, как имя этого «дяденьки», потому что я встречала только одного человека с подобным голосом, только одного мужчину, который мог так мастерски играть в прятки, и только одного проходимца, который мог с легкостью это выкинуть.

Вы тоже знаете, кого я имею в виду? Вот именно, Сечина!

И хотя поверить в то, что он, Литвин, а до кучи, и Савушкин спелись, было практически невозможно, я все же допускала подобную мысль, хотя казалась она почти фантастической. И действительно, а не слишком ли большая компания врачей собралась для лечения одного «зайца»? И если Сечин решил мне помочь, то почему он мне ничего не сказал? Не хотел, чтобы я была ему чем-то обязана? А почему, собственно? И, кстати, если он действительно решил мне помочь, то зачем же тогда он два дня назад устроил мне тот жуткий разнос в телецентре «Останкино», когда я всего лишь попыталась пристроить к нему Даньку на телеконсультацию? И что это вообще за игры такие, когда Данилу отправляют в поликлинику к Литвину, но при этом ни Савушкин, ни Литвин не удосужились мне сообщить, что в обследовании примет участие специалист из телемедицинского центра, который так засекречен, что его — ах и увы! — нельзя называть по имени, хотя всем известно, что в нашей стране профильный центр по кардиологии есть только в «Бакулевском»!


Вот такие вопросы и вертелись в моей голове, когда я везла Даньку домой. И эти же вопросы крутились в моей голове дома. И ровно те же вопросы задала я себе сегодня, когда сидела в бизнес-центре и вместо того, чтобы думать о сценарии, битый час впустую втыкала в монитор. Но одна только мысль, что Сечин мог в своих лучших традициях выставить меня идиоткой, бесила меня, выводила из себя и откровенно злила.

«Да кто ты такой, в конце-то концов? — стиснула зубы я. — Почему рядом с тобой все мои города разом взлетают на воздух? Тебя не раскусила Марго, ты не вскрылся там, на ток-шоу, ты ловко отбился от меня в кафетерии телецентра и отшутился в «Бакулевском», но при этом ты на один щелчок пальцев можешь вытащить из меня все эмоции. Но так не бывает и так больше не будет, потому что я с тобой разберусь и выясню, кто ты и что ты».


— Саш, три. Обедать в «Джонку» пойдешь? — отвлекает меня от зубовного скрежета голос Тани.

— Что? — подняла голову, бросила взгляд на часы. Действительно, уже три. — Нет, Тань, не успеваю. Меня в пять в «Бакулевском» ждут.

— А, ну тогда я Димку на обед позову, — тянет она, наблюдая, как я выключаю компьютер и сметаю в сумку ключи от машины.

— Позови, позови, — застегнув сумку, я поднимаюсь. — До завтра, Тань.

— До завтра, Саш.

Обхожу столы бизнес-центра, перегородки, сгрудившихся у принтера журналистов и быстрым шагом иду к лифтам. «В «Бакулевский»-то я сегодня приеду, — мрачно думаю я, — но черта с два я поднимусь к тебе в ординаторскую! Сам ко мне в вестибюль спустишься».


***

Спустя два часа я с искривленным от злости лицом стою в вестибюле «Бакулевского» и в третий раз за последние десять минут задаю все тот же вопрос охраннику:

— Почему вы не можете вызвать ко мне Сечина? Это что, так сложно? Не понимаю.

— Девушка, милая, — утомленно вздыхает парень, — я вам тоже в третий раз повторяю: пропуск у вас есть, паспорт есть, этаж шестой, кабинет — шестьдесят девять, я вас не держу — ну так идите к нему! От меня-то вы что хотите?

— Позвоните ему и попросите его спуститься, — в четвертый раз требую я.

— Так, короче, — в глазах у охранника появляется стальной блеск, — у вас есть номер его телефона?

— Предположим, — осторожничаю я.

— Вот тогда сами ему и звоните. И договаривайтесь обо всем, что вам только угодно. А в мои инструкции это не входит. Тут вообще сотни людей работают, и если я начну всем звонить… — охранник пожимает плечами и отворачивается.

— Он мобильный не берет, — жалуюсь я. — Какой у него служебный?

Парень прищуривается:

— За справками — в бюро пропусков.

— Я уже там была, и мне его номер не дали, — в качестве доказательства предъявляю пропуск охраннику.

— Ну так и поднимайтесь к нему! — злится он.

— Спасибо, — со всем отпущенным мне природой сарказмом благодарю я, разворачиваюсь на пятке кроссовки и отхожу от него, спиной чувствуя его колкий, недобрый взгляд.

На ходу достаю из кармана iPhone и нажимаю на вызов. «Черт тебя подери, да возьми же ты трубку!» — мысленно скандалю я. Гудок, второй, третий, и на седьмом гудке мой звонок автоматически сбрасывается. «Упертый, мерзкий, редкостный…» — сквозь зубы бормочу я и без сил приваливаюсь спиной к прохладной колонне, облицованной мрамором. Самое интересное заключается в том, что ещё два дня назад я считала себя вполне миролюбивым существом, но сейчас, окажись передо мной Сечин, я с превеликим бы удовольствием кинула в него что-нибудь тяжёлое.

Почему я с таким упорством пытаюсь вытащить его в вестибюль, спросите вы? А очень просто: я боюсь подниматься к нему в ординаторскую. Дверь туда, как мне помнится, запирается, а поскольку у меня, как у каждой нормальной женщины, есть чутье и интуиция, то я догадываюсь о том, что там может произойти.

«Сечин своё не упустит!»

Поразмыслив над тем, каким образом всё-таки вытащить его в вестибюль, где помимо нас будут люди, кошусь на электронные часы, висящие над центральным входом. На табло уже 17:10. То есть у меня есть ещё пять минут, чтобы подняться к Сечину, или же драгоценный Арсен Павлович, по всем законам жанра для опоздавших, может легко меня проучить и вообще отказаться от помощи в съемках. И вот тогда мне придется звонить уже Игорю и плакаться, что я потеряла в «Бакулевском» свой единственный контакт, а Игорь сначала устроит мне выволочку, после чего прилетит сюда разбираться и спасать ситуацию, где и выяснится… А, собственно говоря, выяснить Соловьев может многое, если ему взбредет в голову проверить график моего перемещения по «Бакулевскому» и записи с камер парковки.

«Если они там, конечно, есть… Нет, это уже полный идиотизм, конечно». Сообразив, что у меня, по всей видимости, начинается паранойя, машинально тру лоб. Но поскольку часы на табло отщелкали ещё две минуты, то я отдираю от холодной колонны свою замерзшую спину и обреченно плетусь обратно к охраннику, который при виде меня подбирается.

— Девушка, — металлическим голосом начинает он, — я вам русским языком говорю в пятый раз, что я не буду никому звонить. Я…

— Вот, держите, — сую ему паспорт и пропуск. Охранник прямо светлеет лицом.

— Ну вот, давно бы так, — хвалит он меня и даже открывает мне турникет: — Проходите.

— Мм, спасибо, — огрызаюсь я и направляюсь к лифтам.

Честно говоря, вместо кнопки шестого этажа очень хочется выбрать третий, прийти в музей, найти там добрую Веронику Андреевну и от души нажаловаться ей на Сечина. Но поскольку эта мысль по меньшей мере абсурдна, бью костяшкой пальца по кнопке с шестеркой. Лифт под похоронный марш, играющий в моей голове, птицей взмывает вверх и доставляет меня на этаж ординаторской.


Выхожу из лифта и осторожно выглядываю в коридор. Внимание привлекает стойка ресепшен, предназначенная для дежурных медсестёр. В прошлый раз, когда я здесь была, за ресепшен никого не было, а сейчас стоят сразу две девушки. Одна — невысокая шатенка примерно моих лет с суетливым лицом и неуместным маникюром (переливающийся золотом лак виден даже от лифтов), которая вполголоса рассказывает что-то потрясающей брюнетке с таким лицом и фигурой, о которых можно только мечтать. Призывно изогнувшись и опираясь бедром о белую столешницу стойки, брюнетка рассеянно рассматривает свои ногти и слушает шатенку.

— Сечин… позавчера… и прямо здесь! Нет, ну ты себе представляешь? — долетает до меня взбудораженный голос шатенки.

«Ну вот и сплетни о нас по «Бакулевскому» пошли», — с тоской думаю я.

— Лен, — не дослушав шатенку, усмехается брюнетка, — ты сколько лет знаешь Арсена Павловича?

— Ну, года три, по-моему.

— То есть ты три года знаешь, что это его бесит, и всё равно нарываешься? Да? А зачем?

Шатенка хмурится и обиженно выпячивает губу. Сообразив, что девушки обсуждали то, что ко мне никак не относится, я буквально выдыхаю и делаю шаг к ординаторской. Заметив меня, девушки оборачиваются. Шатенка выкатывает на меня любопытные глаза. Брюнетка вежливо улыбается, но спрашивает с прохладцей в голосе:

— Простите, а вы к кому?

— К Сечину, в ординаторскую. — Машу в воздухе пропуском.

— А-а, — успокаивается брюнетка и дружелюбно кивает: — Проходите, он как раз там.

Пересекаю коридор, подхожу к двери и слышу шёпот шатенки:

— Слушай, такое ощущение, что это Аасмяэ. Из телевизора.

— Какая Асмяя? — не догоняет брюнетка, делая типичную ошибку в моей труднопроизносимой фамилии.

— Ну, Аасмяэ, с МУЗ-ТВ. Я ещё её хит-парады любила смотреть. Только если это она, то в жизни она так себе. Не причесана, не намазана… И хвостик какой-то крысиный на голове.