— Лен, Господи, ну до всего тебе дело, — вздыхает брюнетка. — Может, это та девушка, а может, не та. А может, это вообще его пациентка. Или к нему в ординатуру опять решили кого-то подкинуть. Тебе-то что, я никак не пойму?

— В ординатуру? — не верит шатенка. — В таком запущенном виде?

При этих словах моё настроение, и так бывшее на отметке «так себе день», стремительно скатывается к градусу «всё отвратительно». Но происходит это не от того, что позволила в мой адрес шатенка (справедливости ради надо сказать, что в ее замечании есть доля истины), а потому, что брюнетка, которая действительно очень хороша собой, с таким рвением защищала Сечина. Сообразив, что в довершении ко всему у меня развивается ещё и комплекс неполноценности, отягощенный приступом мелочной ревности, я расправляю плечи и независимо забрасываю на плечо свой рюкзак. Когда до двери ординаторской остается всего каких-то два шага, сердце предательски пускается вскачь, в висках начинает стучать, а кончики пальцев стремительно наливаются жидким и вязким льдом. На секунду замираю под дверью, делаю вдох и выдох, приказываю себе успокоиться и барабаню костяшками в дверь.

— Открыто, — доносится из-за двери безмятежный до невозможности голос Сечина.


Распахиваю дверь. Первое, что я вижу: драгоценный Арсен Павлович без меня не скучал и ожиданием явно не мучился, потому что сидит он за столом, за которым два дня назад пила кофе я, и, водрузив на нос очки в стильной стальной оправе, всеми десятью пальцами в быстром темпе набивает что-то в компьютере. Перед ним на столе стоит знакомая мне белая чашка, над которой клубится дымок с ароматом хорошего чая. И второе: то ли он где-то был, то ли куда-то собрался, но халата на нем нет, зато есть чёрный костюм с чёрным галстуком и отлично выглаженной белой рубашкой. И, в отличие от меня, он, блин, выглядит на пятерку.

Останавливаюсь на пороге, прищуриваюсь, молчу.

— Привет, — бросив на меня быстрый взгляд, преспокойно кивает он, — проходи и дверку прикрой. Кстати, хорошо выглядишь.

— Привет, спасибо, ты тоже, — отвечаю зловещим голосом я и берусь за дверную ручку. Замечаю, что в замке торчит ключ. Значит, выйти отсюда можно. Так что я до щелчка захлопываю дверь и бросаю рюкзак на стул. Поворачиваюсь к Сечину: — Можно спросить, почему ты телефон не берешь?

— Служебный или мобильный? — интересуется он, разглядывая что-то в мониторе компьютера.

— Мобильный.

— Не знаю, не слышал. А ты что, звонила?

«Звонила. Ровно три раза», — мысленно истерю я, а вслух говорю:

— Звонила.

— Зачем?

— Ну… хотела предупредить, что задерживаюсь, — не очень убедительно вру я. Судя по тому, как иронично приподнялась его бровь, он мне тоже не очень верит.

— Бывает, — тем не менее, легко соглашается он. — Слушай, посиди минут десять, ладно? Хочешь, кофе попей. А я пока кое-что закончу, и мы сразу же займемся твоими делами.

«Да безусловно! Только сначала я кое-что выясню про твои фокусы в поликлинике». Промолчав, иду к журнальному столику.

— Я тебе, кстати, подарок купил, — глядя в компьютер, с легкой улыбкой говорит он, — посмотри, вон, стоит рядом с чайником.

«Он купил мне подарок? Надо же…» Удивленно поискала глазами и нашла белую кружку. Взяла ее в руки, повертела туда-сюда. Обычная, стандартная ёмкость, чуть поменьше, чем у него, действительно, новая и, кажется, даже вымытая. И все бы ничего, если бы только на кружке не был нарисован цветастый дятел, который с забавным остервенением в круглых глазах пристроился долбить дерево. Моргнув, растерянно кручу кружку, и тут до меня доходит весь смысл его послания. «То есть я — дятел, который постоянно выносит ему мозг?» — думаю я и поднимаю на Сечина глаза, которые — я прямо чувствую! — наливаются бешенством.

— Нравится? Не благодари, мне тоже понравилось. Забавный дятел, не смог устоять, — он глядит на меня с мягкой насмешкой.

«Ну что мне с ним делать? Устроить ему скандал из-за какой-то кружки? Или — дать ему сдачи, купив в ответ зеленую сувенирную жабу, которую я недавно видела в торговом центре? Будет как раз под цвет его глаз… А, может, мне лучше сделать вид, что я намек не заметила?»

Подумав, выбираю вариант номер три.

— Спасибо, — небрежно благодарю я и присаживаюсь на диван, отодвинув оставленную там кем-то газету. Насыпала в «дятла» кофе, долила кипяток, размешала всё ложечкой, позвенела ею и покосилась на Сечина. Обаятельное лицо, очки, которые, кстати, ему идут, хорошая модная стрижка, которая, черт бы его побрал, ему тоже к лицу.

Прихватив кружку, откидываюсь на спинку дивана.

— Не хочешь спросить, где я вчера была? — начинаю я.

Бросает на меня быстрый взгляд:

— Нет, не хочу.

— А почему? — закидываю ногу за ногу.

— Потому что, судя по твоему возбужденному виду, ты сама мне это сейчас расскажешь.

На этой фразе, брошенной им то ли случайно, то ли нарочно (что, кстати, скорей всего!), в моей голове всплывает незабываемая сцена с парковки. Я в его руках. Я извиваюсь. Я хочу большего. Я просто его хочу, и… одернув себя, поджимаю губы и прячусь за кружкой с дятлом:

— Я вчера в пять вечера была в одной поликлинике.

Мерный стук пальцев по клавиатуре и быстрый кивок:

— Рад за тебя. Надеюсь, у тебя всё хорошо со здоровьем?

— Что-то сердце с утра покалывает, — в тон ему отвечаю я.

— Могу по дружбе тебя осмотреть, — легкая ухмылка.

— Спасибо, не надо. Я лучше к другому врачу запишусь.

— Валяй.

— А где ты вчера был?

— Во сколько? — Он поднимает на лоб очки и рассматривает сложный трехмерный график на мониторе компьютера.

— В пять вечера, — скрипучим голосом напоминаю я.

— Ах да, точно. Тогда здесь.

— И чем ты занимался?

— Делами, — рука с длинными пальцами опускается на серебристую «мышку» и аккуратно и ловко подправляет график.

— Делами — это, прости, какими? — отпиваю из чашки.

— Делами — это консультировал тяжелобольного. — Опускает очки на нос и любуется на свой график.

— В телемедицинском центре? — выстреливаю я ему в лоб.

— Точно. — Он снова принимается быстро печатать, добавляя текст к графику.

— Отлично, — я со стуком ставлю кружку на журнальный столик. — Тогда, может, подскажешь мне, кто такой Андрей Евгеньевич Литвин?

— Ну, — Сечин пожимает плечами, — судя по всему, человек, раз у него есть имя, отчество и фамилия.

«Он что, издевается?» Растеряв последние остатки терпения, вскакиваю, подхожу к его столу, опираюсь о стол руками и наклоняюсь — так, чтобы видеть его лицо.

— Арсен, посмотри на меня, — требую я.

Зеленовато-карие, подсвеченные голубым светом монитора, глаза поднимаются, проезжаются по моей груди, обнаженной шее, приоткрытым губам и останавливаются на уровне моей переносицы. Сечин откидывается в кресле, его руки продолжают спокойно лежать на клавиатуре. — Пожалуйста, ответь мне всего на один вопрос: это ты устроил к нему Данилу?

— К нему, это к кому? — уточняет он.

— К Литвину!

— А почему такие выводы? — указательный палец принимается гладить серебристую клавишу.

— Почему? Да потому что к Литвину меня направил Савушкин, который рекомендовал мне тебя. А ты… — и тут я осекаюсь. «А действительно, — проносится в моей голове, — к Литвину меня отправил именно Валерий Иванович». Растерянно гляжу на Сечина. А на его губах расцветает знакомая мне усмешка.

— Ну, — подбадривает он меня, — дальше. Я тебя внимательно слушаю.

Я медленно выпрямляюсь, впиваюсь зубами в мякоть щеки. Как доказать то, что я чувствую? По факту, у меня нет ничего против него — просто я журналистка с профессиональным чутьем, отточенным за годы работы в «Останкино» почти до идеального. «А по совместительству, ты ещё и глупая девочка, которая решила взять его на слабо, и вот теперь истеришь и действительно становишься похожей на дятла».

Я отворачиваюсь и отхожу к окну, чтобы не расплакаться от обиды.

— Саш? — осторожно зовет он меня, наблюдая за мной.

— Ничего, всё нормально… Пожалуйста, извини меня… Просто день был тяжелым. — Смотрю в окно и слышу, как за моей спиной откатывается его кресло. — Не надо, — прошу я, — я уже успокоилась.

— Оно и видно. — Он в два шага подходит ко мне. Делаю попытку отойти в сторону, отстраниться, но мне на талию уже легли две его твердых ладони.

— Не надо, не трогай меня, — успеваю предупредить я, когда он с неожиданной силой разворачивает меня к себе и, легко оторвав от пола, точно это не у меня рост метр семьдесят семь и не я вешу пятьдесят восемь килограмм, усаживает меня на свой стол. Его проницательные глаза, приближенные стеклами очков, оказываются совсем рядом.

— Что произошло вчера, что ты так завелась? — он удерживает меня за талию. Испуганно кошусь на дверь. — Не бойся, ты её и захлопнула. Помнишь, щелчок был? Замок сломан, и теперь отпереть дверь можно только изнутри. В крайнем случае, слесаря вызовем… Так что случилось? Или это я тебя так чашкой с дятлом прижал? — Он виновато улыбается и принимается медленно, вверх-вниз, водить ладонями по моим плечам, по рукам, упирающимся в столешницу, с которой я безуспешно пытаюсь спрыгнуть. Заметив мои корчи, он придвигается ближе, буквально ввинчивается бедром между моих ног и раскидывает их в стороны. — Так что случилось?

Голос совсем тихий. От этого шепота — трескучий мороз по коже, мурашки по спине, комок в груди и знакомый жар в низу живота, заворачивающийся в тугую пружину. Я знаю, что это такое.

— Не надо, — пытаюсь защититься я.

— Почему?

Отвожу глаза. Стянув с носа очки, он бросает их на свой стол, прижимает к моей щеке теплую ладонь, большим пальцем медленно водит по скуле, указательным — по мочке уха и чувствительной ямочке за ним, где так остро ощущаются прикосновения.

— Саш, посмотри на меня. — Я качаю головой. — Саш, я все равно от тебя не отстану. Так что произошло?

«Но ведь и ты мне правды не скажешь!»

Хватаюсь за лацканы его пиджака, сама не понимая, что я хочу сделать: то ли оттолкнуть его, то ли притянуть ближе. Его зрачки расширяются, ресницы вздрагивают, и на лице проступает скрываемое им напряжение. Что за этой маской мужчины, который привык себя контролировать? Этого я не знаю, но его взгляд бьет меня, словно током, точно между нами шарахнуло двести тридцать вольт, и мы превратились в две шаровые молнии, стремительно всасывающие друг друга глазами, несущиеся друг к другу.

— Саш, ты мне ответишь?

— Нет. — Разжимаю пальцы. Через секунду я его отпущу.

— А знаешь, ты совершенно права: на хрен все разговоры. — Отступив, он в два рывка стягивает пиджак, который, совершив кульбит, приземляется на соседнее кресло.

— Ты что делаешь? — ошеломленно шепчу я.

— Ничего. Всё, хватит. Иди сюда.

Перехватив мои запястья, он забрасывает их на свои напряженные плечи. Ловит меня за затылок и, сломив мое сопротивление, впивается в мои губы. То, что начиналось как поцелуй, ровно через секунду превращается в схватку. Он с силой берет мой рот. Я отвечаю ему и ногтями впиваюсь в мускулы его рук, ходящие под тканью рубашки. Царапаю его шею, затылок, жадно кусаю в губы, пробиваясь туда языком. Он с шипением выдыхает воздух, хватает меня за талию и, продев пальцы в петли на поясе моих джинсов, рывком насаживает меня на себя.

— Ты… — я теряю дыхание, впервые по-настоящему ощутив его возбуждение.

— Нет, это сделала ты. Господи боже, как же ты пахнешь, — шепчет он в мои губы. — От этого запаха и лица с ума можно сойти.

Впиваясь в мой рот, он резко делает бедрами всего одно поступательное движение. И — всё. Я больше не могу с этим справиться. Потерявшись в ощущении его близости, прячу лицо у него на шее, давлю стон в крохотной, точкой, родинке под его подбородком и запускаю пальцы под ворот его рубашки.

«Всего один раз, — бьется и мечется в моей голове, — пусть это будет всего только раз. Я хочу этого. Я могу, я имею право себе это позволить, потому что, чтобы хотеть мужчину вот так, как хочу его я, нужно сначала десятки раз мысленно кончить с ним до контакта. И это было у меня только с ним. И я никогда не пожалею об этом, потому что это будет всего один раз, а я сделаю так, что никто, никогда и ничего не узнает».

— Ты меня задушишь, — шипит он, силясь улыбнуться. — Галстук стащи. Или воротник мне расстегни.