Оставляя жадные влажные поцелуи на его скуле, я рву узел, тяну с него галстук. Он сильней прижимается бедрами, тяжело дышит и рывками задирает мой свитер вверх. Быстро проводит пальцами по резинке лифчика, ищет застежку. Сообразив, что лифчик спортивный и застежки на нем просто нет, сдергивает его с груди. Ладонь жадно сжимает холмик, он наклоняется и лижет нежную бледно-розовую ареолу. Горячий рот, ласкающий язык, влажная гладкость зубов. Легкий укус — и ладонь, прижатая между моих распахнутых ног. Я вскрикиваю, он затыкает мой рот поцелуем, и я вообще перестаю думать. В голове образовывается взрыв ослепительно-белого цвета, я зажмуриваюсь и, запрокинув лицо, несусь в бесконечную черную дыру, откуда всего миллиметр до моего окончательного падения, когда из темноты доносится его хриплый, словно надсаженный голос:

— Нет, ну его на хрен. Если это произойдет здесь, я потом себе этого никогда не прощу. Вставай, поехали.

Медленно, мучительно медленно я возвращаюсь в действительность. Открываю глаза. С трудом развожу дрожащие от напряжения ноги, которыми, оказывается, успела обнять его бедра. Он возвращает мой лифчик на место, небрежным рывком опускает мой свитер вниз. Отступает, поглядывая на меня, быстро заправляет в брюки рубашку и протягивает мне руку:

— Вставай, поехали.

— Куда? — теряюсь я, как ребенок.

— К тебе, ко мне. В гостиницу. Хоть к черту на рога — куда ты хочешь, главное, чтобы ехать туда было максимум десять минут и там была кровать, а не место, где я фактически живу и работаю.

Такое ощущение, что он брызнул мне в лицо холодной водой.

— Нет, только не так, не надо, — шепчу одними губами. — Пожалуйста, не убивай момент.

Но самое главное он всё-таки услышал.

— Что значит «нет»? — Стиснул челюсти, под кожей щек четко обозначились его желваки. — Саш, я не понимаю, это что, продолжение позавчерашней дурацкой игры?

— Я не могу, — повторяю я.

— Почему? — Наклонившись, он опирается ладонями по обе стороны от моих все ещё раздвинутых ног, заглядывает мне в глаза.

— Я тебе ещё вчера объяснила, что у меня есть жених, — мертвым голосом произношу я фразу, которую я ненавижу.

— Ах да, точно! — иронично кивает он. — Ну и как его зовут? Андрей Литвин — или, лучше, Александр Сергеевич Пушкин?

— Нет. Его зовут Игорь.

Сечин непонимающе глядит на меня, потом медленно выпрямляется.

— Так, — тянет он, — ну и кто такой этот Игорь?

— Мой начальник… он продюсер той передачи, которую я должна снять о «Бакулевском», — в конце концов признаюсь я, чувствуя себя так, словно готовлюсь спрыгнуть в обрыв.

— Что? — Сечин моргает. — То есть?

— Арсен, пожалуйста, не спрашивай ни о чем, я тебя очень прошу. Я не могу, я не имею право обсуждать это.

Сечин суёт левую руку в карман брюк. Задумчиво поглядел на меня и, потирая правой рукой подбородок, начал бегать кругами по комнате. Оборачивается:

— То есть ты хочешь сказать, что то, что у тебя есть жених — это всё-таки правда?

Я виновато киваю и пытаюсь спрыгнуть со стола, но он морщится и машет рукой:

— Не надо, не вставай.

Я киваю и съеживаюсь. Сечин нарезает по ординаторской еще пару кругов, после чего подходит ко мне и встает между моих ног.

— Тихо, — заметив, как я дернулась, предупреждает он. Кладет руки мне на колени и начинает медленно их поглаживать.

— Саша, детка… девочка, — осторожно начинает он, — если честно, то я не верю, что твой жених вообще существует.

— Почему? — искренне удивляюсь я.

— Ну, потому что … ты точно хочешь это услышать? Ну потому что не может женщина так бурно реагировать на ласку, если у неё действительно есть кто-то, кого она хочет и с кем регулярно спит, — нехотя произносит он, и я прикусываю губу. — Прости, — кается Сечин, виновато поглаживая мои ноги. — Но ты второй день подряд, практически доведя меня до состояния сумасшествия, что со мной — ты уж поверь! — случается крайне редко, пытаешься убедить меня в том, что у тебя есть где-то другой мужчина. Ладно, предположим, что он у тебя есть. А теперь давай упростим ситуацию. — Его ладони замирают на моих коленях. — Хорошо, с этого дня я буду считать, что у тебя есть жених, но я хочу, чтобы ты поняла, что его наличие или отсутствие в моем отношении к тебе ничего не изменит.

— Тебе нравятся любовные треугольники? — грустно усмехаюсь я.

— Нет, — качает он головой, — нет. Просто у нас с тобой может быть только один треугольник: ты, я и моя постель.

— То есть? — насторожившись, я поднимаю голову.

— Ну… — тянет он, хмурится и снова отходит в сторону. Кружит по комнате, поглядывая на меня, и наконец возвращается.

— Хочешь предельно честно? — подождал, пока я кивну. — Ладно, хорошо, тогда так: я не хочу ни серьёзных, ни длительных отношений.

— Страх однажды проснуться женатым? — фыркаю я.

— Скорей, желание сохранить то, что имею, — говорит он без улыбки. — Меня просто не интересуют серьезные и длительные отношения или как там еще это называется, потому что за этими отношениями всегда скрывается обязаловка.

— А поточней? — Я медленно убираю ноги.

— А поточнее, — не замечая моего движения, режет он, — пойми, я не хочу никого обидеть, но каждая женщина, что была у меня, почему-то всегда сначала пыталась привести в порядок мою жизнь, потом — все, что меня окружает в ней. Сначала меня старались «понять», потом — заставить «взглянуть непредвзято» на моих друзей и знакомых. Далее я слышал, что «нам нужно стать ближе», а кончалось это тем, что меня начинали исправлять в попытке связать меня, причем я постоянно слышал рассказы о каких-то «очень хороших людях», которым я обязательно должен помочь, плюс сплетни о беременности счастливых в браке подруг и вскользь брошенные намеки о детях. Я все понимаю, но мне это не надо, и максимум, что я могу сделать, это дать женщине, которой я более-менее доверяю, ключи от своей квартиры. О том, что не надо рассчитывать со мной на что-то более перспективное, я обычно даю понять на первом или втором свидании. Но поскольку ты со своим женихом меня где-то даже опередила, — он криво усмехается, — то и я не вижу смысла дальше скрывать: меня, откровенно говоря, больше устраивает то, что у тебя есть жених, чем то, что его нет.

И тут до меня доходит мысль, которую он пытается до меня донести.

— Потому что в случае наличия у меня жениха ты будешь уверен в том, что я не буду за тебя цепляться? — медленно договариваю за него я, и Сечин кивает:

— Точно. Хотя и с небольшой оговоркой: в этом случае мы — ты и я — будем знать, где все началось и где всё закончится. И как только ты говоришь мне, что ты больше не хочешь со мной продолжать или что у тебя завтра свадьба, то я тебя отпускаю, и ты больше ко мне не возвращаешься.

Пустота. Вот то, что сейчас окружает меня: пустота, абсолютная.

Нет, не то что бы я на что-то надеялась или строила на него далеко идущие планы, но то, что он только что произнес, почему-то причиняет мне боль. Пытаясь в себе разобраться, я прищуриваюсь и перевожу взгляд за окно, где в черном небе медленно разливаются золотисто-розовые разводы заката. Луч солнца, идущего на посадку за МКАД, скользнул на подоконник, прогулялся по комнате, проехался по его точеному профилю, очень красивым губам, идеальным плечам, и я вдруг подумала о том, что Сечин чем-то напоминает классический портрет Дориана Грея. Красивая оболочка — внешность, манеры, профессия, где он давным-давно выиграл свой главный приз, а внутри — душа в шрамах и морщинах. И если тронуть её пальцами, то она наверняка шершавая от неверия и непонимания, что он, выбирая такой подход к женщине, навсегда остается один. А еще я подумала о том, что всю эту нашу историю надо заканчивать и, желательно, прямо здесь и сейчас, потому что я не хочу с ним вот таких «отношений».


— Прости, я не хочу, — говорю я.

— Ты рассчитывала на большее? — Пожимаю плечами. Он раздраженно трет переносицу. — Саш, этого я не могу. Ты не знаешь, кто я.

«Почему? Знаю, — думаю я. — Ты тот человек, который решил, что у него есть великий дар получать удовольствие от одиночества».

— И я не могу. Не хочу, понимаешь? — абсолютно искренне отвечаю я.

Он смотрит на меня ещё пару секунд, потом кивает:

— Ну нет — значит нет. Как говорится, хозяин — барин. Впрочем, если вдруг передумаешь, то милости прошу, — с иронией добавляет он и даже делает приглашающий жест рукой.

«Я-то, может, и передумаю, — с неожиданной злостью думаю я. — Зато у тебя больше не получится меня трогать».

Самое интересное, что мысль о том, как этого добиться, пришла мне в голову ещё пару часов назад, в телецентре, когда я обдумывала сценарий своей передачи. И хотя я никогда не играла в шахматы, мне почему-то кажется, что то, что я собираюсь сделать, похоже на ход шахматиста, выставляющего для защиты фигуры самую обычную пешку.

— Да, ещё… Арсен, — начинаю я, — мне для съемок в «Бакулевском» понадобится сценарист. Можешь сделать пропуск на Абгаряна Дмитрия Юрьевича? Данные его паспорта я тебе смс-кой пришлю.

«Вот мой щит от тебя».

— Опля, — медленно произносит Сечин и даже отступает. Пару секунд изучает меня своими умными зеленоватыми глазами. — А я-то всё думал, и чем ты мне нравишься? — насмешливо тянет он.

— Ну и чем же? — Я кладу ногу на ногу.

— Да тем, что у тебя, что ни день, то новый туз в рукаве, — отрезает Сечин. — Так, ну и какие у этого парня будут здесь функции, позволь спросить? Твоей персональной дуэньи?

— Это сценарист, — холодно напоминаю я, — я с ним вообще-то работаю. И этот проект я тоже собиралась делать с ним.

«Правда, Димка ещё не знает об этом. Но убедить Игоря дать мне в помощь Димку — это минутное дело. А Абгарян, который должен мне после провала ток-шоу, не сможет мне отказать».

— Конечно, конечно, — наблюдая за мной, хмыкает Сечин, и в его глазах начинает разгораться привычный циничный азарт. — Саш, всё, что ты хочешь, только скажи! И я, конечно же, сделаю ему пропуск. — Он сует руки в карманы и, разглядывая меня, начинает раскачиваться с пятки на носок.

— На завтра, сделай, пожалуйста, — тихо прошу я и отворачиваюсь.

— Окей. А можно, в таком случае, и я сегодня отложу нашу экскурсию по «Бакулевскому»? Не в силу того, что ты так успешно подкосила меня, а потому, что… ну, просто нет смысла дважды показывать одно и то же.

— Конечно, — шепчу я.

— Тогда, поскольку сейчас уже семь и мой рабочий день закончился, а мы с тобой выполнили всю намеченную на сегодня программу — и даже несколько больше — то ты не против, если мы попрощаемся и разойдемся по домам? — он продолжает ерничать.

— Нет, я не против. — Спрыгиваю со стола. Он резко кивает и идет собираться.

Я пересаживаюсь на диван и наблюдаю за ним, чувствуя кожей, нервами, сердцем, как он от меня закрывается. Нет, он не играет и не делает это нарочно — просто он с каждым мгновением, с каждым своим движением уходит от меня все дальше и дальше, возвращаясь туда, что когда-то Марго так метко окрестила «линией Тетрис». Сечин словно включил реверс и теперь возвращает на место ряды, которые я успела разрушить.

— Арсен, послушай, я… — зачем-то пытаюсь оправдаться я.

— О, Саш, не напрягайся! — он бросает на меня из-за плеча тот насмешливый взгляд, которым два дня назад убивал меня в кафетерии телецентра. — Честно, я не собираюсь тебе как-то мстить, вредить, шантажировать и уж тем более срывать твои съемки. Снимешь ты свою передачу о «Бакулевском», не переживай. Я же тебе обещал?

— Я не об этом. Я… — моя вторая попытка объясниться с ним тоже приводит к нулю, потому что он принимается искать свой пиджак и устало предлагает:

— Саш, пошли по домам, а?

— Хорошо, — киваю я, окончательно поняв, что он меня не услышит.

Беру рюкзак, иду к двери. Смотрю, как он вынимает из шкафа дубленку. На его лице полное спокойствие — не показное, не маска, а абсолютное равнодушие. То есть в его глазах нет вообще ничего, понимаете? Словно ему стало легче, что я сама поставила точку в нашей истории. И она для него уже прожитый день, который заперт в ящик, ящик утоплен в море, а ключ от него потерян. Прихватив дубленку и свой белый халат, он толкает для меня дверь, но его глаза — снова поверх моей головы. Выхожу из ординаторской, он выключает свет и прикрывает кабинет.


— Подожди минуту. — Не дожидаясь, когда я кивну, он разворачивается и быстрым шагом идет к ресепшен, где за стойкой сидят всё те же девушки: шатенка с суетливым лицом и брюнетка, у которой самая потрясающая внешность, какую я когда-либо видела. Замерев у двери ординаторской, я смотрю, как Сечин, перегнувшись через стойку, протягивает шатенке халат и ключ, что-то ей говорит и поворачивается к брюнетке. Та встает и, плавно покачивая бедрами, охотно отходит с ним в сторону. Он с улыбкой бросает ей пару фраз, и на её лице появляется мягкое, нежное и даже мечтательное выражение. Как сквозь пелену, я слежу за тем, как он с той же улыбкой протягивает к ней руку и по-свойски треплет ее по плечу. Потом он возвращается ко мне, а она продолжает смотреть ему вслед всё с той же удивительной нежностью.