Нет, я, конечно, знаю, что Игорь — не ангел, но он далеко и не бес, чтобы вот так беспардонно воровать у канала. Когда я почти вплотную подхожу к «предбаннику», ведущему в его кабинет, я добираюсь и до мысли о том, что лучше всего будет задать вопрос: «Ты брал или не брал?» прямо в лоб Игорю и перестать барахтаться в собственных подозрениях.

«А смысл? — резонно интересуется моё подсознание. — Ну, хорошо, предположим, ты это сделаешь. И что из этого выйдет? Во-первых, ты, так или иначе, но подставишь Ритку, потому что очень несложно вспомнить о том, кто в «Останкино» является твоим источником информации. Во-вторых, либо Соловьев в своих самых лучших традициях выкатит на тебя глаза и устроит тебе разнос, в котором будут преобладать такие пышные фразы, как «как ты могла подумать такое?» и «как ты вообще могла такое сказать?», но за которыми по факту ничего не стоит. Либо, что ещё хуже, Игорь сознается в должностном преступлении. И вот тогда у тебя будет ровно два варианта: или для успокоения собственной совести прочитать Игорю мораль и жалостливо укачать его на груди, что делать ты, по понятным причинам, не хочешь. Или ты можешь поступить так, как посоветовала тебе Марго, то есть уйти от Игоря, разом разорвав паутину из шантажа и лжи, в которую он тебя заманил. Но в этом случае Игорь всё равно на тебе отыграется — вернее, не на тебе, а на «зайце», потому что Соловьев настучит на тебя в органы опеки и попечительства и Даньку ты больше не увидишь».

Последняя мысль заставляет меня замедлить шаг и вжать голову в плечи.

«Мне нужен защитник, — с оглушительной ясностью вдруг понимаю я, — мне нужна помощь, потому что сама я не справлюсь. Да, я пытаюсь быть жёсткой и сильной, жить в царстве теней, нарочно созданном Игорем, постоянно бросаться в атаку, но я не справлюсь сама — я уже не справляюсь, потому что я устала бороться с тенями и страхами и мне очень плохо одной. И всё, что я хочу, это просто забрать «зайца» и прижаться к сильному, волевому плечу, чтобы тихо, почти беззвучно попросить: защити…»

При этих словах в моей памяти возникает только одно лицо. Оно волевое, твердое, умное, но… этот человек мне чужой. И всё, что он хотел от меня — это со мной переспать. И все, что он успел совершить — это выжать меня до капли за три дня и сделать слабой. И он точно не будет считаться со мной, и, уж тем более, не будет разбираться с моими проблемами. Почему я так думаю? Да потому что он сам так сказал, и я ему верю.

«Ну и к черту тогда. А ты — ты сама со всем справишься!» — с ожесточением думаю я и толкаю дверь, ведущую в «предбанник» Игоря.


— Привет, Игорь у себя? — бросая полушубок на ближайший стул, интересуюсь я у вечно недовольной моим появлением секретарши Ларисы.

— Да, а он тебя звал? — враждебно начинает она.

— Ещё как, — киваю и, больше не разбрасываясь по мелочам, пересекаю зону ресепшен.

Стучу в дверь кабинета и распахиваю её. Первое, что я вижу — Игорь, который вместо того, чтобы сидеть в своем кресле, или болтать по мобильному, развалившись на зеленом диване, нервозно, кругами расхаживает по кабинету.

— Привет, — ещё раз здороваюсь я и прикрываю дверь. Игорь отвечает мне кивком головы и указывает подбородком на стул:

— Присаживайся.

— Я ненадолго, мне через десять минут в «Бакулевский» уезжать, — напоминаю я. — Кстати, договор с Мэрией, Марго просила тебе передать, — протягиваю ему бумаги.

— На стол положи, я потом посмотрю, — рассеянно говорит Игорь и рассматривает мое платье. — Хорошо выглядишь, — пресным голосом замечает он.

— Спасибо, ты тоже, — отвечаю я и, пользуясь случаем, рассматриваю его.

«Интересно, и где год назад были мои глаза?» — приходит мне в голову, когда я замечаю то, чего раньше не видела. Воистину, иногда стоит не встречаться с человеком три дня, чтобы понять, что перед тобой — заигравшийся в телевизионного босса мальчик с рано поплывшим слащавым лицом и манерами, за которым — не снисходительность к окружающим, а элементарный страх не произвести на них нужного впечатления. И мне действительно его жаль. Только чем я могу ему помочь? Пойти к генеральному и поручиться за то, что он деньги не брал? Смешно. Утешить чисто по-женски? Но этого я не хочу.

В итоге, просто сажусь на стул и смотрю на Игоря, ожидая, что он мне скажет.

— Как у тебя в «Бакулевском»? — остановившись передо мной, издалека начинает он.

— Спасибо, сегодня переходим к пошаговой разработке сценария, — вполне честно отвечаю я.

— Уже? — удивляется Игорь, но, судя по выражению его глаз, ему это неинтересно.

— Соловьев, слушай, — вздыхаю я, — мне через десять минут кровь из носу надо уйти, иначе я опоздаю. Димка, кстати, ждет меня в машине, внизу.

Да, я отправила Абгаряна туда, чтобы Игорь не попытался отложить нашу поездку.

— Ничего, подождет, — пренебрежительно бросает Игорь. Я поднимаю брови. — Ладно-ладно, сейчас пойдешь, — Соловьев морщится. — Я, собственно, что хотел от тебя… Скажи, а ты не хочешь отказаться от съемок в «Бакулевском»? Предположим, передать это проект Афанасьевой или ещё кому-нибудь …

— То есть? — Я даже выпрямляюсь на стуле. — Зачем? Бюджет ведь подписан, проект одобрен, а руководство уже придумывает, кому потом можно продать показ этого фильма, если он выйдет стоящим. — («А он таким выйдет, я тебе обещаю…»). — Игорь, зачем, объясни? Я не понимаю.

— Ну, я подумал, что это может ускорить наш отъезд в ЕС, — преспокойно произносит Игорь, чем глушит меня, как рыбу динамитом. Такое ощущение, что я всплываю брюхом наверх. И точно так же, брюхом наверх, всплывает рядом со мной наше с Игорем прошлое, в котором было не только плохое, но и хорошее.

«Господи, — проносится в моей голове, — как же всё просто. Как же просто вот так, вдруг узнать, что вас давно ничего не связывает. И все, что осталось тебе — это элементарная жалость к нему — к тому, кто хочет сбежать, ухватившись за тебя, как утопающий за соломинку...»

— Зачем? — говорю я вслух.

— Зачем «что»? — Игорь раздражается и делает вид, что не понимает.

«Зачем ты брал деньги?» — очень хочется спросить мне.

— Зачем ты хочешь уехать сейчас, если мы с тобой договаривались подождать до лета?

— У меня изменились планы, — ледяным голосом отрезает Соловьев. — Вчера я разговаривал с генеральным о своем повышении… — («То есть?.. И кто врет, он или Марго?») — и понял, что мне ничего больше не светит. Свои активы с точки зрения роста карьеры я выгреб полностью и дорос до потолка. — («Да ты же сам ещё месяц назад меня уверял с пеной у рта, что тебе обещали должность вице-президента!») — К тому же, позволь напомнить тебе, что в стране сейчас кризис, заплаты падают, затраты растут, а дальше будет только хуже, потому что…

Но — что дальше, я уже не слушаю. «И почему все всегда приплетают страну? — думаю я. — Причем тут страна, Господь Бог, псевдо-завистники и почему у одних все всегда получается, а у других вечно все виноваты? Соседи, недоброжелатели, коллеги, злой рок и Бог знает, кто ещё…» Но, по большому счету, сейчас мои философствования ни к чему, так что я просто качаю головой:

— Нет, до лета я помочь тебе ничем не смогу.

— Почему? — на полном скаку осекается Игорь.

— Потому что без Данилы я никуда не уеду.

— Ах да, хорошо, что напомнила, — Игорь фальшиво смеется, прихватывает стул и садится напротив меня. — Совсем забыл, — поправляет пиджак, преувеличенно-аккуратно раскладывает на груди галстук. — Знаешь, что я сделал вчера, вечером? Я подал документы на усыновление Данилы.

Пауза. После чего в моей голове буквально возникает взрыв. И если раньше я просто плавала брюхом вверх, то сейчас мне кажется, что меня подкинуло в воздух и выбросило на берег, приложив о землю с высоты метров в двести.

— Ты… что ты сделал? — не веря ушам, спрашиваю я.

— Документы подал, — со снисходительной улыбкой повторяет Игорь и, кажется, с удовольствием наблюдает за выражением моего лица, на котором сейчас одно потрясение. — Ну, что ты окаменела?

— Ещё раз: ты — что ты сделал? — медленно повторяю я.

— О Господи, да документы на усыновление подал! Я же тебе обещал? — манерно вздыхает Игорь и откидывается на спинку стула. Расставляет ноги, постукивает подошвой ботинка о пол, изгибает брови: — Мы же так с тобой договаривались?

— Мы договаривались, что сначала я ребенка вылечу! — моментально вскипаю я и, стараясь держать себя в руках (а заодно, и не вцепиться ногтями в лицо Игоря), кладу ногу на ногу.

— Отлично, вылечишь его в Эстонии, — усмехается Игорь. Судя по тону его голоса, мое поведение его забавляет. Но недолго, потому что я кладу ладони на подлокотники стула и, постукивая ногтями по кожаной обивке, говорю:

— Не получится, дорогой. Данилу через пару недель операция ждет.

У Игоря, который этого явно не ожидал, расширяются зрачки.

— Мда, проблема, — задумчиво цедит он.

— Да, проблема, — передразниваю я. — А потом у ребенка будет длительный реабилитационный период. И ни в какую страну я Даньку не повезу до тех самых пор, пока он не встанет на ноги.

Я говорю это, старательно подбирая слова, пытаясь не нагнетать лишнего, может, даже спустить ситуацию на тормоза, сохранив ровный тон и такую же ровную позицию. «Главное — не поддаваться истерике, что бы он ни говорил и как бы себя ни вел», — напоминаю я себе. Меня тут словно и нет — так, одно изображение. Потому что сама я в другом месте: там, где до зубовного скрежета, до вопля и до брызнувших из глаз слез я ненавижу себя за то, что мальчик с больным сердцем стал предметом для торга. Как стал и моим сильным плечом и рукой, за которые я цепляюсь, чтобы не дать человеку, который полгода назад сломал меня, ещё раз меня разрушить. А ещё я думаю о том, что случись этот разговор с Игорем три дня назад, и я бы, скорей всего, дала Соловьеву выплеснуться. Спросила бы, из-за чего он так спешно хочет сменить российский паспорт на эстонский? Пожалела бы его или, вообще, промолчала и не мешала ему плыть по волнам вранья и придуманного им сценария.

Так я сделала год назад. Так бы я сделал позавчера, вчера, но — не сегодня. Потому что сегодня мне плевать на его угрозы, а ещё потому, что я от него очень устала.


— Игорь, — я медленно поднимаюсь со стула и, обхватив ладонями кожаную спинку, задвигаю стул обратно к столу, — послушай меня, — тру лоб, — я все понимаю: и то, что у тебя кризис, и что ты хочешь поскорее уехать, и что идея купить в Таллинне недвижимость давным-давно свила гнездо у тебя в голове, и что на канале у тебя, видимо, появились проблемы. Но я тебе русским языком повторяю: Я. Никуда. Не уеду. И до тех пор, пока Данила не встанет на ноги после операции, которую ему проведет врач, которого я видела и которому я имею все основания доверять, все твои телодвижения относительно усыновления — пустой звук, потому что… — я поворачиваюсь к нему, — я костьми лягу, но сделаю так, что ты не сможешь спекулировать на Даниле. Кстати, так, чисто для сведения: органы опеки и попечительства всё равно у него спросят, хочет ли он, чтобы ты его усыновил, а он скажет, что не хочет.

— Предпочитаешь оставить его в детдоме? — Игорь тоже поднимается со стула и с высокомерным видом сует руки в карманы брюк. Переваливается с пятки на носок — примерно так, как делал Сечин вчера в ординаторской «Бакулевского». Только тогда мы с ним обсуждали не Даньку, а Димку. А ещё этот человек никогда не пытался меня шантажировать.

— Я, Игорь, предпочитаю на текущий момент оставить все, как есть, — отвечаю я. — Хочешь — продолжай собирать документы. Но только попробуй… — я упираюсь рукой в стол, — только попробуй хитростью или обманом использовать ребенка, как способ умотать из страны. Потому что тогда я настучу на тебя в службы ЕС, и тебя за границу даже в турпоездку не выпустят.

— Ты… ты белены объелась?! — вскрикивает Игорь. Его глаза темнеют, лицо наливается алой краской. — Ты… ты соображаешь, что ты говоришь? Ты кому грозишь?

— Да, безусловно, — киваю я. — И если это все, что ты хотел мне сказать, то на сегодня наш разговор окончен.

Разворачиваюсь и, не оглядываясь на Игоря, который стоит в центре своего нарядного кабинета и беззвучно хватает ртом воздух, берусь за ручку двери. Позади меня раздается грохот перевернутого стула, быстрые, явно взбешенные шаги, и Игорь резко хватает меня за запястье.

— Руки, — голосом, который меня саму напугал, напоминаю я и оборачиваюсь, чтобы увидеть, как Игорь разгоняет другую руку — то ли чтобы влепить мне пощечину, то ли чтобы оторвать меня от двери. Прищуриваюсь: — Только попробуй.