Мы вышли в длинный коридор второго этажа, где на стене между дверями в классы висели картинки с Лениным.

Вожатая начала рассказывать по порядку: вот он, ещё совсем юноша, утешает мать после казни брата Александра словами «Мы пойдём другим путём».

А тут он в группе товарищей из подпольного комитета…

В школе было тихо, мы проходили мимо молчащих дверей, за которыми шли уроки, и только мы одни, как тайные сообщники, вышли из обычного течения школьной жизни и словно бы приобщились к жизни подпольщиков, следуя за негромким голосом вожатой, что вела нас от картинки к картинке.


Потом снова пришла весна и опять проступили проталины вдоль подъёма к Кварталу от школы новобранцев и я, подымаясь из школы домой, обгоняю незнакомую девочку одного, примерно, со мною роста. Наверное, из параллельного четвёртого класса.

Я оглядываюсь на её лицо, преисполненное полным незамечанием меня.

Надо ей показать, что я имею вес в окрýге, ведь у меня тут, между прочим, имеется знакомая шайка, как у разбойника Робин Гуда.

Обернувшись налево, я на ходу делаю красноречивые знаки руками в направлении Бугорка, по ту сторону растаивающего катка.

Руки мои сигналят разбойникам:

«Ну, что ж вы так неосторожно? пригнитесь-ка получше, а то заметят ведь.»

Так что, если эта задавака туда посмотрит, то никого уже не будет видно.


В другой раз, когда снега уже вовсе не было, я шёл тем же путём, только хорошенько прижмурившись, но не полностью, а до узенькой щёлочки, до соприкосновения ресниц, когда видишь мир как бы сквозь крылья стрекозы, и я уже не шёл по дороге, а словно летел над ней в маленьком вертолётике, который видел на рисунке в «Весёлых Картинках», потому что хоть у меня и миновал дошкольный возраст, я иногда заглядывал в этот малышовский журнал.

И тут мне вспомнилось как Котовский, из кино в Клубе части, говорит заносчивому помещику:

– Я – Котовский!

Хватает того и вышвыривает через оконные стёкла помещичьей усадьбы.

И я тоже хватаю руками наглеца за грудки и отшвыриваю его через кювет у дороги.

Мне так нравиться говорить про себя: «я – Котовский!» и быть таким сильным, что я повторяю эту сцену несколько раз, шагая вверх к домам Квартала. Всё равно ведь никто не видит.

Дома мама сказала, что они с соседкой ухохатывались, глядя из её окна на мои швырки непонятно кого.

Но я ей так и не признался, что я был Котовским.


А в конце апреля нас приняли в пионеры. Приём состоялся не в школе, а перед входом в Дом офицеров, потому что там белокаменная голова Ленина на высоком пьедестале.

Накануне вечером мама нагладила мне брюки через марлю, белую рубашку парадной формы и алый треугольник пионерского галстука.

Эти вещи она повесила на спинку стула, чтоб утром всё было наготове.

Когда в комнате никого не было, я потрогал ласковый шёлк пионерского галстука. Мама говорила, что он куплен в магазине, но разве такие вещи продаются?


Утром светило яркое солнце. Мы, четвероклассники, стояли лицом к строю всех школьников.

Алые галстуки висели у нас на правой руке, согнутой в локте перед грудью. Воротники наших рубашек отвёрнуты кверху, чтоб старшеклассникам было удобней повязывать нам наши галстуки; но прежде мы хором торжественно поклялись перед лицом своих товарищей – горячо любить свою родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия…


А за неделю до конца учебного года я заболел.

Мама думала, что это простуда, велела мне лежать в постели, но ничем не могла сбить жар и, когда температура поднялась до сорока градусов, она вызвала скорую помощь из больницы, потому что ещё через два градуса температура стала бы смертельной.

Я был слишком вял, чтобы гордиться или пугаться, что за мной одним приехала целая машина.


В больнице сразу определили, что это воспаление лёгких и начали сбивать температуру уколами пенициллина через каждые полчаса.

Мне было всё равно.

Через сутки частоту уколов снизили до одного в каждый час. На следующий день ещё на час реже.

В палате лежали взрослые больные из солдат срочной службы.


Через неделю я уже гулял во дворе больницы и весь четвёртый класс вместе с учительницей пришли меня навестить и отдать табель с моими оценками.

Мне было неловко и, почему-то, стыдно и я, вместе с мальчиками нашего класса убежал за угол больницы. Но потом мы вернулись и девочки вручили мне подарок от класса – книгу «Русские Былины», которую мне читала баба Марфа, но только совсем новенькую.


Вот так понемногу и начало всё как-то повторяться в жизни.


Летом нас опять повезли в пионерский лагерь к привычным столовой, бараку, линейкам, «мёртвому часу», родительским дням.

Но кое-что поменялось. Как полноправного пионера, меня зачислили в третий отряд и нас, вместе с первым и вторым, возили из лагеря купаться в озере. Просто надо подождать одну неделю и чтобы в этот день не зарядил дождь с утра.

Мы дождались, погода тоже не подкачала и нас повезли на озеро Соминское в машинах с брезентовым верхом.


Дорога шла всё лесом, по просеке, и мы перепели все какие знали пионерские песни и мою любимую «ах, картошка объеденье…», и не слишком любимую «мы шли под грохот канонады…» и вообще все, а дорога никак не кончалась, и меня укачивало на её кочках.

Потом те, кто сидел у квадратного окошечка прорезанного в передней брезентовой стенке закричали, что впереди над просекой что-то заяснело и мы выехали на заросшую травой поляну на берегу озера.

В воду мы заходили по-отрядно, а потом нам кричали выйти на берег, чтоб запустить следующий отряд.

Вода была тёмной, а дно мягковато липким.


Сперва я просто подпрыгивал, стоя по грудь в воде, а потом научился плавать, потому что мне дали надувной резиновый круг и показали как надо грести руками и бить ногами.

Вскоре нас перестали выгонять из воды. Я выпустил воздух из спасательного круга, но всё равно сумел проплыть метра два.

Когда в конце дня всем крикнули выходить на берег, потому что уезжаем, я ещё пробултыхался напоследок – убедиться, что умение остаётся при мне и с чувством выговорил в уме:

– Спасибо тебе, Соминское!


В другой раз нас повезли на озеро Глубоцкое.

Старшеотрядники говорили, что там лучше – есть пляж и дно песчаное.

Ехать туда пришлось ещё дольше, но зато автобусом по ровной дороге и меня не укачивало.

Озеро оказалось просто огромным; говорят, оно соединяется с другими озёрами, по которым ходит катер и где есть Муравьиный остров.

На том острове муравьиные кучи – в рост человека, а ещё там есть монастырь и если кто-то в нём провинится, то его связывают и бросают на какой-нибудь из муравейников. Муравьи думают, что это нападение и за сутки от наказанного остаётся лишь начисто обглоданный скелет.


Но с места купания никаких катеров и островов видно не было.

А дно и впрямь оказалось песчаным, только по нему надо долго брести, пока кончится мелководье.

Выбредая обратно, я глубоко разрезал ногу на ступне возле пальца.

Кровь шла очень сильно и на берегу мне забинтовали рану. Бинт пропитался кровью, но не выпускал её выливаться.

Всех предупредили быть осторожнее, а потом кто-то из взрослых нашёл половину разбитой бутылки в песчаном дне и забросил её подальше к середине озера, но меня это не утешило.

На обратном пути я даже начал всхлипывать в автобусе, но кто-то из воспитателей оборвал меня: «ты парень, или тряпка?» и я прекратил скулёж и в дальнейшей жизни стыдился стонать от боли.


Два раза за смену нас возили в баню в соседней деревне.

Первый раз я пропустил – вернулся в палату отряда взять забытое мыло, а когда прибежал к столовой автобусы и машины уже уехали.

В лагере стало тихо и пусто: только поварихи в столовой да я. Делай что хочешь, ходи куда хочешь: можно даже в палатки первоотрядников с четырьмя железными койками на некрашеных досках пола, где по брезентовым стенам играют резные тени листвы ближайших деревьев.

A я почему-то вскарабкался на будку без крыши, но зато с железной бочкой поверх дощатых стен.

Это душ воспитателей и вожатых. Воду в бочку заливали вёдрами и она нагревалась там солнцем.


Все два часа безлюдья я провёл на той будке, бродя по узким брусьям вокруг бочки, пока не вернулся весь лагерь.

А второй раз я не пропустил, но баня мне не понравилась – никаких ванн, а мыться надо из тазика с ушками, который наполняешь из двух больших кранов в стене – в одном обжигающий кипяток, в другом холодная вода. Не сразу и сообразишь из какого сколько надо набрать в тазик, а сзади подгоняет очередь с пустыми тазиками в руках.


В конце смены в лагере устраивали прощальный костёр. Для него отводилось место на дальнем краю поля позади столовой, где опять начинается лес.

С утра, после завтрака, старшие отряды шли в тот лес, через временный проход в колючей проволоке, и заготавливали сухой валежник для костра. Заготовка продолжалась и после обеда, так что к вечеру на поле вырастала груда из сухих ветвей и сучьев выше человеческого роста.


В послеужинных сумерках эту груду поджигали с разных концов и она высоко пылала под наши хоровые песни и марши баяниста.

Директор и воспитатели о чём-то спорили громкими голосами. Директор соглашался и отдавал распоряжение своему шофёру. Тот отвечал: «как знаете», уходил в сторону лагерных строений и приезжал обратно на «газике», из которого доставал железную канистру.

Детям приказывали отойти от костра и шофёр плескал на огонь из канистры.

Жирный клуб красно-чёрного пламени с гулом взмётывался в ночную тьму, метра на три – не меньше, и снова опадал до следующего выплеска.


Наутро мы садились в автобусы и нас везли домой.

Но окончание лагерной смены не означало конец лета.

И снова Речка, и снова лес, игры в «войнушку», казаки-разбойники, в «американку» и «12 палочек». И всё новые приключения из библиотеки части.


Однако, помимо прогулок по дальним планетам и таинственным островам, которые совершались лёжа на боку перед раскрытой на диване книгой, я гулял ещё и по лесу.

Причины случались разные: то соседский Юра Зимин позовёт собирать заячью капусту, а мне очень интересно – какая у зайцев капуста? Кисленькая, но вкусно, только больно уж листочки махонькие.

Или сестра Наташа сообщит, что на болоте, позади соседнего квартала, голубики видимо-невидимо! Один мальчик целый бидон принёс!

Тут уж меня обуревал дух соревнования – не уступать же какому-то одному мальчику!


Но чаще я бродил один и почти без цели, ну, если не считать поиск ствола можжевельника пригодного для лука. Или сбора зелёных шишек сосны для всяких поделок – воткнёшь в шишку четыре спички и это уже ноги, а на торчащую кверху спичку насадишь шишку помельче и – вот тебе лошадка, осталось только хвост приделать.

За шишками надо залазить на молодые сосны с нежной светло-коричневой корой, которая шелушится и липнет к ладоням бесцветной смолой, а та через несколько минут чернеет на коже, а на штанах остаётся белыми пятнами.

Сосны качаются от ветра и от твоего веса. Зато молодые шишки такие красивые: зелёные, плотные – будто лакированные.

А на старых больших соснах шишки серые и разъерошенные врастопырку.

Зелёные на них тоже бывают, но на концах длинных веток, куда не дотянуться, а ветку не согнуть – слишком толста.


Среди мальчиков новые занятия расходятся как эпидемия. Не успеешь и глазом моргнуть, а все уже увлечены подрывным делом.

Изготовить мину проще простого: наливаешь в бутылку воды на три четверти, сверху впихиваешь клок травы, а на неё насыпаешь синеватые кусочки карбида. Их полно в железной бочке на строительстве пятиэтажки по ту сторону Квартала. Солдаты-чёрнопогонники тебе и слова не скажут.

Теперь бутылку надо плотно закупорить выструганной из дерева пробкой, перевернуть горлышком вниз и воткнуть в какую-нибудь кучу песка или грунта.

Готово.


Осталось дождаться когда карбид в бутылке, вступив в реакцию с водой, начнёт выделять газ и создаст там такое давление, что бутылка взорвётся с громким хлопком, разбрасывая в стороны песок и свои осколки.

Просто надо проявлять осторожность и не порезать пальцы, когда выстругиваешь пробку. А когда, сидя на земле, вбиваешь пробку в заряженную бутылку, то нельзя стискивать бутылку между ног; у меня одна треснула и отскочившее горлышко глубоко распороло кожу на правой ляжке, где кончаются шорты.


Из-за чтения книг я здорово отставал от движения общественной жизни. Например, в то же самое лето, отложив на диване распластанную вверх корешком книгу, я вышел во двор и – изумился: его пересекали разновозрастные мальчики, волоча обрезки досок и брусков.

Я подбежал расспросить: что? как?