– А ты ещё удивляешься, почему люди считают спортсменов тупыми, – говорю я.

Райан оборачивается и широко распахивает глаза, а я продолжаю:

– На улице пятьдесят градусов[23], а ты без рубашки.

Холодный ветер гуляет по выгону, мои руки давно покрылись гусиной кожей. Да, приветствие получилось так себе, ведь теперь я не могу даже потереть их, чтобы мои слова не показались лицемерием или насмешкой.

Райан поднимает с земли майку и идёт ко мне. Утреннее солнце рельефно освещает тугие шоколадные плитки мышц на его животе. Моё сердце трепещет, как птица, отряхивающая крылья от воды. Боже, он просто великолепен. Сексуальный. Ослепительный. Мечта. Слишком идеальный для такой, как я.

– Решил остыть немножко, – говорит Райан.

Я так загляделась на его тело, что не сразу вспоминаю, о чём говорила. Райан лукаво улыбается мне, а я, к своему стыду, тут же заливаюсь краской. Что со мной такое? Почему я всё время краснею?

Райан откровенно любуется моими пылающими щеками, и моё сердце снова пускается вскачь.

– Обожаю, когда ты так делаешь, – говорит он.

«Соберись, Бет! Ты здесь не за этим». За последние два месяца Райан узнал обо мне достаточно всякого дерьма, но почему-то продолжает смотреть на меня как на принцессу. Он настоящий принц. Но я никакая не принцесса. Я не принцесса, зато я могу помочь ему стать счастливым, пусть даже потом навсегда исчезну из его жизни.

Райан убирает руку, но по-прежнему стоит мучительно близко ко мне – и по-прежнему без майки.

– Ты никогда не устаёшь от своего бейсбола? – спрашиваю я.

– Нет, – Райан наконец-то натягивает майку. – Каждое утро я просыпаюсь в шесть, пробегаю две мили, потом бросаю мяч. И мне никогда не надоедает.

Этот распорядок ему подходит. Идеально. Но потом я вспоминаю, как он сидел за компьютером. Его пальцы, порхающие по клавиатуре. Его глаза, обращённые в мир, существующий в его воображении.

– Ты пишешь каждую ночь?

Райан зарывается пальцами в мои волосы, приподнимает пряди. Ласка, от которой у меня обычно сладкие мурашки бегут вдоль позвоночника, теперь пугает. Райан прищуривает глаза, разглядывает корни моих волос, и я точно знаю, что он видит: полдюйма светлого золота.

Он отводит глаза и старательно делает вид, будто не заметил никакого уродства.

– Ты имеешь в виду тот короткий рассказ для конкурса? Да, пишу каждую ночь, – он пожимает плечами и смотрит себе под ноги. – Знаешь, я думаю, что буду делать это и после того, как допишу рассказ. Наверное, возьмусь за другой.

Здорово. Вот это воспоминание я увезу с собой: Райан, кидающий мячи по утрам и уходящий с головой в мир прекрасных слов по ночам. Я ковыряю землю носком ботинка.

– У тебя есть планы на сегодня?

– Есть, но только для нас обоих.

Я пытаюсь спрятать улыбку, но у меня ничего не получается.

– Иди переоденься и заезжай за мной через час.

Пальцы Райана скользят по моей руке, гладят розовую ленточку, всё ещё повязанную на запястье.

– Слушаюсь, мэм.

Райан

– Ты трусишка, – моя черноволосая беда рыщет по территории кампуса университета Кентукки. – Ты можешь ехать на машине через выгон, но не можешь повидаться с родным братом!

– Это разные вещи, – уточняю я. – По выгону я ехал на спор.

На территории кампуса студентов-спортсменов я всё время пытаюсь загородить собой Бет, которая разыскивает комнату моего брата. Сегодня на ней хлопчатобумажная майка, которая не только туго облегает её стройное тело, но и заканчивается на полдюйма выше пояса её джинсов с заниженной талией. Учитывая, как её гладкая кожа будоражит меня в самых правильных – то есть, простите, неправильных – местах, я готов поспорить на свой джип, что наряд Бет вряд ли получил одобрение Скотта. Не поймите меня неправильно, мне он нравится, но меня напрягает, что моё мнение разделяют все парни, снующие по кампусу. Бет – моя девушка, и я хочу быть единственным, кто не может отвести от неё глаз.

Моя девушка. Пока неофициально, но сегодня утром, садясь в мой джип, Бет сказала три главных слова.

– Я рассталась с Исайей.

Это значит, теперь она со мной, а не с ним. Сегодня днём я попрошу Бет признать это.

Она тычет пальцем в книгу.

– Есть! – Бет записывает номер комнаты Марка на своей ладони. – Спорим, тебе слабо́ поговорить со своим братом?

– Что ты понимаешь в спорах?! – говорю я, прожигая взглядом какого-то наглеца, засмотревшегося на талию Бет. – Ты не можешь вызвать меня на «слабо», если я не отказался от предыдущего спора.

Она изгибает бровь.

– Хочешь поговорить о семантике?

Я кладу руку на её бедро и прижимаю к стене.

– Это слишком умное слово, Бет. Может, объяснишь?

Она лукаво улыбается, в её глазах появляется откровенное желание, но вместо того, чтобы раствориться во мне, как я готов раствориться в ней, Бет отталкивает меня и подныривает под мою руку. Какой-то парень выходит из корпуса, и Бет бросается к двери, чтобы успеть войти прежде, чем она снова захлопнется.

– Тут и объяснять нечего! Ты, наверное, дурачок, если надеешься выпутаться с помощью болтовни.

Она жестом указывает мне на вход, я вхожу.

– Я надеялся не на болтовню. Я рассчитывал на поцелуи. Ты хоть знаешь, как давно мы не целовались?

– Поговори со своим братом, и я тебя поцелую. Ещё как.

– Может, перейдём сразу ко второй части, без первой?

Она пропускает мои слова мимо ушей, уставившись в схему корпуса, висящую на стене.

– Я официально вызываю тебя на спор! Слабо поговорить с братом?

Я складываю руки на груди и выпрямляюсь. Теперь дело серьёзное. Бет по всем правилам бросила мне вызов.

– Отлично. Что мне будет, если я выиграю?

Она наклоняет голову, её чёрные волосы водопадом падают вниз. В глазах блестят озорные искорки.

– А чего ты хочешь?

Тебя. Но я ни за что не позволю себе сказать это вслух.

– Хочу быть с тобой до конца дня. Никаких телефонов. Никаких друзей. Только ты и я.

– Забились.


Бет виртуозно разводит охранника, сидящего перед входом на этаж Марка. Я бы назвал его идиотом, если бы не помнил, что точно так же она не так давно развела меня на поездку в Луисвилл. К моему ужасу, Бет решительно подходит к комнате моего брата и стучит, даже не спросив, готов ли я. Последняя надежда на то, что Марк сейчас на занятиях, испаряется, когда дверная ручка поворачивается и в проёме вырастает огромная фигура.

Бет ослепительно улыбается.

– Как делишки, Марк? Как сыграли с Флоридой?

Он нерешительно улыбается, переводит глаза с меня на Бет и обратно.

– Я дважды снёс квотербека. Ты что, не смотрела новости?

Бет пожимает плечами.

– Не-а. Я просто сделала вид, что меня интересует футбол, – надо же было с чего-то начать. Ладно, я жду в коридоре.

Она разворачивается и неторопливо удаляется туда, откуда мы только что пришли. Я продолжаю смотреть ей вслед даже после того, как захлопывается дверь. Бет притащила меня сюда, но я до последнего не верил, что она бросит меня одного в самый ответственный момент.

Марк отходит от двери и натужно улыбается.

– Заходи.

– Ага.

Я подражаю его тону. До этого лета нам с Марком никогда не приходилось притворяться.

Комната Марка выглядит так же, как в прошлом году. Судя по висящим на стенах постерам «Звёздных войн», и сосед у него остался прежний.

– Где Грег?

– На занятиях. Чего-нибудь выпьешь? – он открывает холодильник. – Воды, «гаторэйд»?

Во рту у меня сухо, как в пустыне, но я не хочу продолжать эту комедию.

– Нет.

Марк захлопывает холодильник и садится на нижнюю койку. Натянутая улыбка сходит с его лица, я засовываю руки в карманы. Все эти хождения вокруг да около неприятны и мне, и ему. Я хочу, чтобы всё было как раньше. Марк был первым, кому я рассказал, как впервые «кинул ноу-хиттер»[24], собрал свою первую звёздную команду и поцеловал девушку. Сейчас я даже не могу придумать, что сказать дальше.

– Как мама с папой? – спрашивает Марк.

Как мама с папой? На этот вопрос я могу ответить. Я сажусь на диванчик около кроватей.

– Нормально. Папа работает. Расширяет бизнес, собирается баллотироваться на пост мэра.

– Ого!

– Ага.

Ого.

– А мама?

– Как всегда, вся занята своими клубами и разными общественными мероприятиями. Обеды. Ужины. Чаепития, – я замолкаю, обдумывая, как сказать то, что я собираюсь ему сказать. – Она по тебе скучает.

Марк откидывается назад, опускает руки между коленями, сцепляет пальцы.

– Отец обо мне вспоминает?

На лице Марка проступает такая надежда, что мне больно на него смотреть. Я могу ответить «да», попусту обнадёживая его, или сказать правду. Но я не хочу ни того, ни другого.

– Ты когда-нибудь хотел заниматься чем-нибудь, кроме футбола?

Марк трёт костяшками пальцев подбородок, потом берёт с кровати книгу и бросает мне. Я ловлю её в воздухе. «Программа занятий по физическому воспитанию».

– Я специализируюсь на физвоспитании.

– С каких пор?

– С… – Марк барабанит сцепленными пальцами. – Да всегда.

Я с напускным интересом пролистываю книжку и бросаю её обратно.

– Я думал, ты учишься на доктора.

– Это отец так хотел. Он рассматривал моё обучение в университете как всего лишь ступень на пути в Национальную футбольную лигу. По его плану, медицинское образование было страховкой для меня на случай травмы. Мама всегда хотела, чтобы один из нас стал доктором. А папа вот так угождает ей.

Стол Марка выглядит так же, как в прошлом году: ноутбук, док-станция для айпода. После первой игры Марка в университете мама попросила кого-то сфотографировать нас всех на поле. Эту карточку Марк повесил на стену рядом с расписанием. Некоторые вещи не меняются. А другие – меняются.

– Ты ненавидишь футбол?

– Нет. Я люблю футбол и хочу играть. Вообще-то я хочу стать футбольным тренером в средней школе. Папа знает об этом, хотя не одобряет. Раньше я думал, что если буду играть, если и дальше буду притворяться… – он осекается и замолкает.

Я приехал сюда. Я начал этот разговор. И я смогу закончить эту фразу за моего брата.

– Тогда они примут тебя таким, какой ты есть?

Марк кивает.

– Да.

Мы оба молчим. В животе у меня всё сжимается и переворачивается, как будто я плыву на лодке, которая вот-вот пойдёт ко дну. У меня была идеальная жизнь, я наслаждался каждым днём. Два коротких слова Марка: «Я – гей» – перевернули мой мир вверх дном. Возможно, я понимаю, почему он уехал. Возможно – нет. Но в любом случае мой гнев никуда не делся, и раз уж я начал это дело, то закончу.

– Ты меня бросил.

– А что, по-твоему, мне оставалось делать? – с обидой отвечает он. – Я не могу изменить себя!

Мне нужно вскочить. Двигаться. Ударить что-нибудь. Швырнуть. Я встаю.

– Что тебе оставалось делать? Что угодно, только не бежать! Ты сказал, что раньше притворялся. Почему ты не захотел притворяться дальше? Или почему не захотел остаться и бороться, почему ты даже не попытался уговорить маму и отца разрешить тебе остаться?

Марк спокойно смотрит, как я меряю шагами его маленькую комнату. Потом откашливается.

– Когда-нибудь ты сам поймёшь, что отец и мать всю жизнь управляли и манипулировали нами. Ты увидишь, как они с самого детства заставляли нас верить в то, что их мечты – это наши мечты. Они контролировали каждый наш вздох. Попробуй ответить себе на один простой вопрос: ты знаешь, кто ты такой сам по себе, без мамы с папой?

Вчера за ужином мама сидела напротив Гвен и настойчиво просила меня ухаживать за ней весь вечер. Точно так же она попросила меня позаботиться о Гвен, когда мне было пятнадцать. После того первого ужина мама мягко посоветовала мне пригласить Гвен на свидание – я так и сделал.

Но бейсбол – это мой выбор. Моя жизнь. Так было всегда. Отец понимает эту игру. Именно поэтому он контролирует каждый шаг моей бейсбольной карьеры: тренеры, игры, лиги. Чёрт побери, ради меня он даже спорит с судьями! Он делает это всё только для меня!

Ведь правда же?

Забота родителей, их тревога, настойчивость – всё это делается только из любви ко мне. Но вчера они оба совершенно спокойно запретили мне встречаться с Бет, даже не поинтересовавшись моими чувствами к ней. Они просто приказали, не ожидая ничего, кроме послушания.

– Ты так мне дырку в ковре протрёшь, – говорит Марк.

Нет, Марк ошибается. Он должен ошибаться!

– Я хороший бейсболист.

Это так. Я лучший.

– Да, конечно. Отец всё сделал с умом. Он не заставлял нас заниматься тем спортом, к которому у нас нет способностей. Он не спеша присматривался к нам и выбрал для каждого тот вид спорта, в котором мы могли добиться успехов. Вопрос в другом: для кого ты играешь, Райан? Для себя или для отца?