ГОЛОС ГРИШИ:

– Как я ненавидел ее в те минуты, когда она говорила о нем! А говорила она о нем постоянно. И всегда преувеличивала его достоинства. Я готов был придушить этого переводчика! Был ли он вообще, на самом деле? Однажды она сказала:

– Он, как духи, вроде они есть, а вроде их уже и нет. Хорошо, что я не поехала домой на праздники! Все равно он встречал бы Новый год с женой, дочкой и тещей. А что я? Позвонила бы ему за ночь раз десять. А он при жене не может говорить!

– Боится?

– Да нет, просто неудобно как-то…

Я сказал:

– Хочешь, я возьму трубку и поговорю с этой теткой?

А она мне:

– Она не тетка, а его жена, понимаешь, жена, достойная женщина!

Не понять мне этой Нины.

Понятно одно – Новый год мы встречали втроем. Она, я и Терещенко.


– Прости, мама, прости. Только ты у меня есть и искусство. Остальное ничего не стоит, даже гроша ломанного. В следующем месяце, мама дорогая, вышлю тебе пятьсот рублей. Если доживу, – сказал голубоглазый Терещенко и выпил стакан водки залпом.

Он всегда просил у невидимой мамы прощения, когда рука его тянулась за стаканом. Мама, наверное, прощала, поэтому Терещенко пить не переставал.

– Что моя жизнь? Клубника прокисшая. Отдал музыке все, взамен ничего не поимел. Только меня поимели. Ладно, будьте счастливы! – Он снова поднял рюмку.

– Только не напейся раньше времени!

Нина отобрала водку у голубоглазого малодушного Терещенки, который никак не мог завязать с «зеленым змием». Она не дала ему допить, потому что они втроем подрядились работать Снегуркой, Дедом Морозом и Зайчиком. Но уже во второй по счету квартире Терещенко, которого особенно охотно угощали все хозяева, позабыл все дедморозовские слова, нес отсебятину, а к утру был так жутко пьян, что где-то отстал и потерялся. Нина с Гришей одни возвратились в пустую квартиру.

– Дай Бог, чтобы в следующий Новый год мы с любимым вместе встречали гостей в моей квартире, – мечтательно сказала девушка. – Там будет розовый будуар и большая белая гостиная. Но это если будут две комнаты. А если одна – тоже ничего. Поместимся.

– Сколько ж у тебя денег? – поинтересовался Гриша.

Нина вздохнула:

– Пока шиш с маслом. Даже на половину ванной не хватит, – честно призналась она. – Слушай, что ты считаешь чужие деньги? Давай лучше почитай про хорошие манеры. Вдруг он поведет меня к своим родственникам, а я не знаю, как правильно рыбу кушать.

– А ты ее не кушай. Скажи, что костей боишься, подавиться можешь.

– А если осетрину подадут?

– А она, что, без костей? – удивился Гриша.

– Нет, ты тупее, чем я думала! В осетрине нет костей. В какой тебя деревне воспитывали?

– Ну ты, городская, сама с гор спустилась! Думаешь, тебе все можно? – завелся Гриша.

– Что ты сказал?! Повтори!

Нина вскочила, чуть не опрокинув стол.

– Ноги моей больше не будет в этом доме!

Гриша догнал ее в прихожей:

– Ты мне нужна!

– Нужна! Тебе еще рано про это думать! Тебе сколько лет!

– Двадцать один!

– Ну не совсем, конечно, рано, но лучше не думать!

– А если я думаю?

– Ну ты про что-нибудь другое подумай! Про хорошее! – уже вполне миролюбиво сказала Нина. – Ладно, наливай чаю! Остаюсь!

…За чаем вдруг опять чуть не разревелась:

– Кому я нужна! Думаешь, я ему нужна! Слушай, я звоню, а он иногда делает вид, что вообще меня не знает. Как будто его нет и я его придумала. Ладно… Поди сюда, зайчик, я тебе подарок сделала! – Она достала из кармана салфетку с вышитым зайчиком. – Это я ему вышивала, но дарю тебе. Пусть будет. Теперь никто вышивать не умеет.

– Спасибо. Я не зайчик, я свинья. Я тебе подарка не приготовил.

Грише стало стыдно.

– Ничего, год так хорошо начался. Будет много хорошего, ты мне поверь. Ты подаришь мне слона розового цвета. Я очень хотела такого слона. Но мне его не подарили ни мама, ни папа. Папа потом умер. А маме не до меня. Слона подаришь ты… Хорошо?

– Конечно! – обрадовался Гриша. Он хотел поцеловать Нину, но в этот момент в комнату ввалился Воронков.

– Ооо! Да у нас дамы. Это как понимать, Григорий? Представь меня девушке!

– Я пойду, – резко встала с дивана Нина.

Воронков преградил ей путь.

– Ну куда же? Ну зачем же? Мадам, мы столько о вас слышали! Посидите с нами, составьте компанию, не то обидимся! А мы обиженные очень злые!

Он больно схватил ее за руку.

– Пусти! – с трудом вырвалась Нина и бросилась в прихожую. Было слышно, как хлопнула дверь.

– Рано начинаешь! И привел без предупреждения. Мы так не договаривались! – набросился Воронков на Гришу.

Тот виновато опустил голову.

– Думаешь, я таких не знаю? – продолжал бушевать Воронков. – Чай будут приходить пить, а потом обворуют! Гляди у меня! – Потом он немного смягчился и гадко хихикнул: – Ну ты хоть ее уложил?

– Не смей! Она не такая!

Леша обалдел:

– А что ж вы с ней делаете? Песни поете?


В кафе была закрытая новогодняя вечеринка. Веселились «крутые». Нина пела для них весь блатняк, какой только знала, Гриша делал вид, что подыгрывает на гармошке. Правда, Терещенко научил его нескольким аккордикам, но это так, баловство. Просто Нине хотелось, чтобы в этот вечер она пела не одна. При Грише не так уж и приставать станут, а то ведь она этих господ знает – чуть поддадут и…

В общем, он пел и плясал вместе с ней. Для безопасности.

«Крутым» нравились песни Нины. Особенно Главному – толстому мужику с длинным «хвостом» волос и руками, унизанными перстнями. Он даже едва не заплакал:

– Как ты похожа на мою маму! Она тоже хотела петь, но папа не разрешал ей! Садись сюда, девочка. И ты, мальчик, садись. Эрик, эта девочка – украшение твоей дыры, – сказал он хозяину кафе. – Цветок, который растет на помойке. Самородок мой, не бойся, я тебя не трону! Я просто хочу помочь. Не надо никакого спасибо, ничего не надо – я от чистого сердца. Эрик знает, что сердце у меня чистое.

– Большое сердце. Доброе. Великое сердце! – подобострастно залепетал хозяин кафе.

Главный усадил Гришу и Нину возле себя, обнял. Достал две визитки.

– Дети, приходите завтра по этому адресу, и у вас больше не будет проблем. Мои дорогие, мне ничего от вас не надо! Я просто хочу помочь, потому что девушка так похожа на мою маму!

– За маму! – заревели бандиты и стали чокаться.

Нина пнула ногой под столом Гришу:

– Теперь у нас все будет!


Пустая большая квартира в новостройке. У широкого окна стоит Ира. По комнате ходит молодой человек, который встречал ее на машине возле дома Гены. Он страшно волнуется.

– Даже не знаю, что сказать. Я напуган, взволнован. В конце концов я убит! Только начал все строить – свою жизнь, карьеру, наконец эту квартиру. Для нас, для нас с тобой! И вдруг такое. Ну это так… так некстати!

Ира обернулась:

– Как ты сказал, Кирилл? Некстати? Ты хоть понимаешь, о чем говоришь?

– Я-то понимаю. Извини, Ирина, употребил не то слово. Но дело не в словах, а в ответственности, которая должна быть подкреплена поступками. Любить – это значит нести ответственность за кого-то. А все эти охи-вздохи… Сама понимаешь, уже не маленькая. А когда чувствуешь ответственность, Ирочка, становишься разумным. Я даже не побоюсь этого слова – расчетливым. Но эта расчетливость не холодная. Эта расчетливость гуманная. Вот именно – гуманная!

Ира села на подоконник.

– Оборвать жизнь – это гуманно?

– Но ведь его еще нет? Ведь он или она еще не родился! А мы? То есть я и ты – взрослые люди. И мы должны осознавать меру ответственности за этот шаг. Ты посмотри – ремонт еще не начат. У меня куча проблем на фирме. На меня сейчас давят вот так! И в этот момент… сюрприз! Ты, видишь ли, беременна! Милая моя, дорогая, хорошая, я тоже люблю детей. Но я ненавижу внезапность. И не поощряю быстрых решений!

Кирилл сел рядом с Ирой.

– Я любил тебя и люблю. Мы знакомы не один день. И казалось бы, должны понимать друг друга с полуслова.

Ира решительно спрыгнула с подоконника, ее теперь тяготила его близость.

– Ты прав. Именно «казалось бы». Но ведь этого понимания нет. Его и не было. Кто-то из великих сказал: «Иллюзии свои мы оплакиваем порой так же горько, как покойников». Это чистая правда. Терять иллюзии тяжело. Но необходимо. Я все поняла. Я ухожу.

Кирилл растерялся:

– Ира, неужели из-за этого? Все наши годы знакомства…

– И пустых обещаний, – перебила она. – Да нет, не только из-за этого. Я вообще хочу уйти.

– В такой момент! – закричал он. – Завтра придет дизайнер, надо решать вопрос с перепланировкой. В конце концов этим кто-то должен заниматься! Я постоянно занят, у меня куча проблем, а тебе на это наплевать!

Ира обернулась в дверях:

– Честно? Да, наплевать! На дизайнера, на эту квартиру, на ремонт. И… прости, даже на все то, что нас когда-то связывало. Не удерживай меня, это бесполезно.


Она шла по городу, украшенному елками и новогодними гирляндами. Но на душе было скверно. Она не любит Кирилла – это понятно. Он всегда относился к ней лишь как к удобной вещи – это она тоже поняла. Ей ужасно нравится Гена – потому что Гена умеет понимать. Гена не эгоист. Гена – ее «половинка».

Но как быть, если она ждет ребенка от Кирилла?


Сидя за кухонным столом, Терещенко опять писал письмо маме, проговривая его вслух:

– Мама дорогая, одна ты у меня, за шо тебе огромное человеческое спасибо – ты родила меня, дурака. Пить я бросил, поняв, что через это все мои несчастья. Меня посещает добрая девушка. И мы поженимся. И вместе приедем к тебе. Только ты, мама, раньше не помри…

Ясное дело, он врал. Не было никакой девушки и рядом стояла бутылка водки, к которой Терещенко старался не прикасаться. По крайней мере, пока писал маме это письмо…

В кухню зашел Гриша.

– О, Гриня! Гармошка-то сгодилась? – обрадовался Серега.

– Сгодилась, – грустно ответил Гриша. – Нина теперь в гору пойдет, ей толстый обещал.

– А то ж плохо разве? В Наклонном зале Дома Союзов петь будет. А то в самом Кремле!

– В Колонном зале, Серега! Она про меня напрочь теперь забудет, хоть и не шибко помнила.

– Гриня, да разве ж тебя можно забыть? – Терещенко обнял друга. – Сидай, выпьем! Прости, мама!

Он придвинул к себе водку. И отложил письмо до лучших времен.


В подсобке кафе Нина рассказывала любимому (то есть портрету любимого):

– Теперь у нас, точно, все будет! И квартира, и машина! И дети! Этот толстый такой могущественный! Вот увидишь, он поможет мне!

Нина достала из-под вороха тряпок копилку, вытащила из выреза платья деньги – весь сегодняшний гонорар, сунула их в копилку. И на радостях поцеловала портрет.

– Ты слышал? Завтра. Завтра все начнется. Осталось совсем немного. Потерпи. И мы будем жить с тобой как настоящие люди!


Витая лестница красивого подъезда в центре города. По ней поднимаются Гриша и Нина.

– Только ты не вмешивайся, – предупредила она. – Я буду сама говорить. Вообще, я не знаю, зачем ты пошел!

– Пожалуйста, я могу и уйти, – обиделся Гриша.

– Э, брось! Уйти! Хитрый какой! Одну меня оставить? Мало ли что! Ты мужчина – или нет?…Хотя, конечно, видно сразу – люди они очень порядочные. Не обманут. Вот эта квартира. С Богом! Звони!

Гриша с силой нажал на кнопку звонка.

Дверь открыл… милиционер.

– К кому? Документы!

Нина опешила:

– Мы… Мы…

– Мы дверью ошиблись, – соврал Гриша, – нам этажом выше надо!

– Документы есть? Понятыми будете! – заявил милиционер.

– Какими понятыми? – дрожащим голосом спросила Нина.

– Обыкновенными. Хозяев здешних сегодня утром взяли. Вчера у них прощальная гастроль была. А сегодня, как в песне поется, «И всю контору скопом замели». Документы у вас есть?

– Вы хотите сказать, что их забрали в тюрьму?… И надолго? – не поверила ушам Нина. – Всех-всех? И большого толстого тоже?

– И большого! И толстого! – улыбнулся веселый милиционер. – Он же главный был, его первым и забрали.

Гриша схватил Нину за руку:

– Мы не можем понятыми, мы торопимся. Нас внизу ждут!

Он потащил ее вниз по лестнице. Потом они бежали, унося ноги подальше от злополучного дома. Наконец Нина остановилась и стала кричать на Гришу:

– Это все ты! Сам говорил, что невезучий.

– Ну говорил!

– Из-за тебя все! Все мои надежды рухнули. Ты приносишь одни неприятности! С тех пор, как ты появился, у меня ничего не выходит! Я знала! Из-за тебя! Уйди-уйди! Уйди от меня!

Гриша молча развернулся и обреченно зашагал, ничего не замечая вокруг.

Она прогнала его. Она не хотела его видеть…


ГОЛОС ГРИШИ:

– Хорошо бы скорее состариться и помереть. Не нужен я ей. По-любому. А кому я нужен? Воронков мне никто. У матери таких, как я, еще трое. Нужен был бы, не отпустила. Никого кроме Нины нет у меня. А ей до меня дела нет. Да и она никому не нужна. У нее ведь тоже никого. Кроме него, почти придуманного. И кроме меня, которого она совсем не любит. Как странно – Нина рядом, чувствуешь ее запах, а дотронуться нельзя. Это самая страшная из всех придуманных пыток. И Москва – это тоже пытка. Ты ее полюбил, а она тебя – нет. Ты со всей душой, а тебе – пошел вон. Много таких. Счастья вокруг полно. Но оно не твое. Живешь тут, вроде как в лотерею играешь. Все покупаешь билетики и все не можешь выиграть. И все надеешься… А выход, выход где?