Гриша шел по широкой московской улице – маленькая песчинка в толпе.

Город торопился, не обращая на Гришу внимания.

Ему не было дела до радостей и бед двух маленьких людей, которые только что поссорились, покинув злополучный дом.


В эти новогодние дни Гена почти не выходил из дому. И твердо решил для себя – Ире он звонить не будет. Он ей не нужен. У нее другой – это ясно.

Он клялся себе и божился, что останется просто ее приятелем. Да, так лучше. Но вечером рука сама потянулась к телефонной трубке, он механически набрал ее номер.

– Да. Говорите же…

Голос был взволнованным, но Гена молчал. И тогда она выпалила в трубку.

– Если это ты, то прошу, раз и навсегда прекрати меня преследовать. Мне больше от тебя ничего не нужно. И можешь не волноваться, от этого ребенка я все равно избавлюсь. Ты это хотел услышать?

Гена повесил трубку. Слова эти явно были адресованы не ему. Кому? Тому парню, что приезжал за ней на машине? Она говорила о ребенке… Он не ослышался?

Гена закурил, впервые за много лет, он ходил в волнении по комнате, а попугай Кеша при этом не переставал кричать свои глупости. И вдруг попугай отчетливо закричал: «Позвони! Позвони!» Надо же – это было что-то новенькое в его лексиконе! А вдруг… Вдруг он прав? И надо еще раз позвонить Ире?

Гена быстро набирал ее номер.

– Да. Я же сказала… – зло начала было Ира.

Молчать было глупо.

– Ира, прости, но это я, Геннадий. Я понимаю, что не вовремя. Мне ужасно хотелось сказать тебе в праздник какие-то хорошие слова. Но я не умею их говорить… Пусть за меня их скажет Кеша. Хочешь?

Голос Иры потеплел:

– Хочу. И даже очень!

Гена подошел к клетке с попугаем.

– Выручай, Кешка!

Попугай крикнул дежурное: «Покорми Кешу!» – но Ира на том конце провода рассмеялась.

– Ну что, Кеша – умница, правда?

– Правда, – сказала она.

– У тебя очень грустный голос.

Она не стала отрицать:

– Бывают в жизни моменты, когда не до веселья. Прости, вы с Кешей тут ни при чем.

– Ира, ты меня слышишь? Я сейчас подъеду к твоему дому, а ты спустишься вниз буквально на две минуты, – неожиданно для себя решил Гена. – Пожалуйста, прошу тебя. Не говори «нет»! Я хочу сделать тебе сюрприз.


Улица вся шатается, дома переворачиваются и падают на землю. Это потому, что Гриша пьяный. У него в руках недопитая бутылка вина. Он прикладывается к ней и улыбается жалко, глупо:

– Не нужен. Не нужен совсем никому!

Он уронил бутылку, она разбилась, красное вино разлилось по белому снегу. Точно кровь.

Гриша упал, хотел встать, но не смог – небо кружилось перед его глазами. В кружочке скачущего неба вдруг появилось лицо, потом шапка с кокардой.

– Парень! Ты меня слышишь? – спросил милиционер.

– О! Я тебя утром видел! – сказал Гриша.

– Не, не мог ты меня видеть. Я только приехал! Из другого города. К девушке своей приехал! А кому ты не нужен?

– Да ей же! Нине!

Милиционер, тоже пребывавший в подпитии, глубоко вздохнул:

– О, и мою Ниной зовут! И я тоже не нужен! Прогнала! У тебя Нина какая? Высокая блондинка?

– Нет, маленькая брюнетка. Какая разница, если мы расстались! И что теперь делать? Что?

– Страдать молча, как я страдаю! – ответил милиционер, сел рядом с Гришей в сугроб и похлопал сотоварища по плечу: – Иди домой парень, а то тебя менты заберут.

– Ты, что ль? – засмеялся Гриша.

Милиционер покачал головой.

– Не, я не смогу! Другие… Их много. Хочешь, я тебя донесу?

– Не надо! Спасибо! – Гриша пожал другу по несчастью руку.

С трудом встав, они разошлись в разные стороны.


Ира вышла из дверей подъезда, увидела машину Гены. Сердце радостно заколотилось.

Гена шел ей навстречу.

– С Новым годом!

– И тебя! Где ты праздновал?

– Честно? Просидел дома у телевизора.

– Я тоже, – вздохнула она, – правда, со мной были мама и папа.

– Я подумал, – вдруг улыбнулся Гена, – что этот сюрприз может тебя порадовать. Подойди, вот он.

Он открыл машину и… достал клетку с Кешей.

Из клетки доносилось тихое и знакомое: «Покорми…»

– Что это значит? – удивилась Ира.

– Пусть он поживет у тебя. С ним веселее. Он на тебя положительно влияет!

– Ну что ты, Гена! Ведь это же твой попугай.

– Бери. Кеша любит совершать добрые поступки. Быстрее, а то он замерзнет. Он южный. Пусть просто поживет рядом с тобой. Будет просить есть – ты будешь его кормить. А я… я ему буду по-хорошему завидовать.

Ира улыбнулась, принимая из рук Гены клетку.


Пьяный Гриша вошел в комнату и замер. На его кровати сидела Нина и улыбалась.

– Иди, не бойся! Мне Терещенко открыл. Я подумала, ты совсем не виноват, а я на тебя орала! Это я невезучая, Гриша, а ты тут ни при чем!

Гриша сел рядом. Нина обняла его, прижала к себе.

– Прости меня. Я не злая, просто так получилось. Посиди со мной. Только не трогай меня. Сможешь?

Он кивнул.

– Я знаю, что ты сейчас думаешь. Я тебя тоже очень люблю. Как будто ты брат мне или родственник. Понимаешь?

– И за то спасибо!

Нина уложила его на диван, прикрыла стареньким пледом. Села рядом.

– Полежи. У тебя свой магазин будет, вот увидишь! Все в твой магазин ходить будут! Ты станешь очень богатым. Потом второй магазин откроешь!

– Не хочу я магазин! – признался Гриша. – Хочу строителем быть!

– Хорошо! Будет у тебя магазин строительных материалов. Лаки, краски-замазки. Будешь богатым и счастливым. А я к тебе в гости буду ходить. Старая, толстая, с тремя детьми.

Гриша покачал головой, засыпая:

– Не хочу – толстая…

– Хорошо, – вздохнула Нина, – старая, худая-худая, со вставной челюстью…

Гриша уснул, безмятежно улыбаясь оттого, что она рядом. Нина тихо спросила саму себя:

– Интересно, а можно петь со вставной челюстью?


В кафе было безлюдно. За стойкой бара Эрик разглядывал фотографию Элвиса Пресли, пытаясь подкорректировать свои брови под элвисовские. Эрику всегда казалось, что он похож на Пресли. Попутно, занимаясь бровями, он слушал, о чем говорят Нина и Эля, сидевшие в уголке зала за столиком.

Эля ела печенье и рассказывала Нине про свою личную жизнь:

– Смирнов-то мой вот уж две недели не приходит. Расписание у него, сама знаешь, вольное. А вчера меня иностранец один, достойный обеспеченный дядька, в ресторан пригласил. Он подруги моей бывшей хахаль. Костюм у него почище, чем у Смирнова раз в пятьсот, и цветы он мне подарил сразу, без просьб и уговоров – что удивительно. Я с ним пошла. Почему нет? У меня, что, обет безбрачия? Я села и в свое удовольствие стала кушать. Иностранец смотрит на меня так ласково и говорит (он по-русски хорошо разговаривает): «О, я не знал, что вы такая прожорливая!» Я говорю: «Да, прожорливая. А чем мне еще с вами заниматься? К тому же я в ресторане, можно сказать, сто лет не была. Не Смирнову же меня в ресторан водить!» Он поинтересовался, кто есть Смирнов? Я сказала, что не знаю даже, как честно ответить. Он догадался, говорит: «Наверное, ваш бой-френд». Я ему объясняю, что бой Смирнов только по мозгам, а по возрасту давно уже не бой. У него у самого два боя четырнадцати и шести лет. А насчет того, какой он френд – таких френдов… Ну иностранец-то танцевал весь вечер очень уважительно и только целовал руки. А потом заказал мне устриц. Дрянь величайшая и перевод денег. Лучше бы деньгами дал на новые туфли. А потом, того, провожать поехал. На своем авто. На улице метель, ветер воет! Иностранец говорит: «Хотите, ко мне в гостиницу? У меня шикарный номер». Я объясняю, что он ошибся и я уже по возрасту никак не подхожу для девушки на ночь. Он смутился и давай кудахтать – какая, мол, я замечательная и как он мечтал бы построить со мной семью. Главное, я чувствую – не врет. А я не соглашаюсь! Он спросил, куда меня отвезти. «К Смирнову», – говорю. Ну он везет меня в наше кукуево. Два часа ехали. Подъезжает к смирновскому дому. Спрашивает: «Это что, коттедж вашего бой-френда?» Я говорю: «Это хрущоба моего бой-френда». Разглядел он эту хрущобу и робко погладил меня по руке. Больше ничего себе не позволил… Понимаешь – ни-че-го! Я поднялась к Смирнову, а там пьянка. Еле уговорила заглянуть ко мне завтра хоть на часок. Он утром пришел. Трезвый, злой. Потребовал сто рублей взаймы (это так называется), про ресторан узнал – орал, обозлился! Собака на сене… Побил по злобе всю посуду у меня в доме и был таков. Скажи, он же меня любит, раз посуду бьет?

– Ну, конечно, – ободрила подругу Нина.

– А ты думаешь, он еще придет? – с надеждой спросила Эля.

– Обязательно! Куда он денется? Рано или поздно придет отдавать сотню. Или еще одну занимать… – засмеялась Нина.

Эля тоже повеселела:

– Ну правильно, и я так думаю! Слушай, а чего у тебя нового?

– А, так! – махнула рукой Нина. – На радио ходила, записи свои носила – послушали, говорят – не формат.

Эля не поверила:

– Да ладно тебе! Это я не формат! – она показала на свои бока и огромную грудь. – Во какой неформат. А ты-то чё, ты нормальная. Селедок им, что ли, подавай? Какие-то сумасшедшие на этом радио сидят, ей-богу!


Сдавая выручку Ахмеду, Гриша пересчитывал деньги.

– Вот и все, мне надо идти.

– Подожди. Давай один раз чай пьем, – вдруг остановил его угрюмый Ахмед.

Он сам налил чаю себе и своему работнику. И даже пирог отрезал.

– Ешь! Думаешь, Ахмед бессердечный. У Ахмеда сердце есть. Раньше болело часто. Когда шестнадцать лет было, девушку любил, соседа дочку. Ее замуж отдали за городского, богатого. А я кто? Я бедный был. За того замуж пошла. Плакал много-много. Не спал много-много. Теперь деньги есть, жена есть, пять детей есть. Счастья нет у Ахмеда! Знаешь, какой был тот девушка? Как ручеек! Сейчас толстая стала. Прошлый год был дома, видел. Толстая – все равно красивая! – Он вздохнул. – Иди, Гриша, иди.

Гриша вышел из ларька. Ахмед остался пересчитывать деньги. Теперь у него была одна радость – деньги считать…


ГОЛОС ГРИШИ:

– У каждого своя история про любовь. И не у всех счастливая. Несчастных историй больше. Прав был тот милиционер из сугроба. Надо страдать молча, так уж по жизни придумано. Я вижу Нину каждый день – чего еще надо! И за это спасибо…


Гриша и Нина шли домой с пакетами, полными продуктов. В этот день оба получили зарплату и решили ни в чем себе не отказывать.

– Потом мы с ним всегда сидели в темноте кинозала и целовались. Это было так здорово! – вспоминала Нина про своего любимого.

– Хорошо, что ваш кинотеатр закрыли! – сказал Гриша, потому что больше всего на свете он ненавидел эти воспоминания.

– Вот такие сволочи, как ты, и закрыли, – обозлилась Нина. – Говорят, он убыточный, только наше кино там идет. А все американское кино хотят смотреть. Я иногда думаю – хоть бы в этой Америке такой кризис начался, чтобы они больше ни одного кино не сняли! Но разве у таких паразитов может быть кризис! Они вот этим живут. – Нина постучала себя по лбу.

– А ты?

– А я… Я чувствами. Хотя, наверное, это неправильно.

Во дворе нищий старик в изношенной беретке читал стихи. Они остановились, чтобы послушать.

– Едет верхом Дон Педро

Вниз, по траве пригорка,

Ай, по траве пригорка

Едет и плачет горько.

Не подобрав поводья,

Бог весть о чем тоскуя

Едет искать по свету

Хлеба и поцелуя!

Ставни, скрипя вдогонку,

Спрашивают у ветра,

Что за печаль такая

В сердце у Дона Педро?

– О! Много вкусных вещей! Хлеба и поцелуя! – увидев их, воскликнул нищий.

– Дядя, ты что, есть хочешь? – спросила Нина. – Вот, возьми! – И протянула целый батон колбасы.

– Это ваши стихи? – спросил старика Гриша.

Но тот от колбасы отмахнулся, а на Гришу посмотрел с презрением.

– Неуч! Поколение неучей! Это Лорка!

– Кто такая Лорка? – не поняла Нина.

– О ужас! Федерико Гарсия Лорка. Испанский поэт. Великий поэт!

– Испанский! – Нина даже вздрогнула. – Возьмите же колбасу, у нас еще есть. Вас как зовут?

Старик еще презрительней хмыкнул и протянул визитку.

…Придя домой, они прочитали ее: «Доктор искусствоведения Куликов Леонид Алексеевич».

– Вот это да! – удивилась Нина. – Доктор – это профессор, я знаю. Чтобы профессор был попрошайкой… Интересное время!

– Наше время! – сказал Гриша. – А профессор не попрошайка, он живет неподалеку. Наверное, у него нет никого, ему просто одиноко, вот он и читает на улице стихи!

– Надо было ему хоть банку тушенки дать, – вздохнула Нина. – Все-таки я дура! Всех мне жалко, а кто бы меня пожалел… Все, все, хватит! Никому больше ни копейки не подам! К черту! Запомни, и ты не подавай!

– Ладно, – согласился Гриша. – Давай быстрей готовить, а то ребята придут, в момент все сожрут.