– Бабуль, – нежно проворковал впавший в эйфорию Ясень, – а можно я на сеновале посплю, как раньше?

– На сеновале?! Да ты ж замёрзнешь там. Ночи-то уже холодные. А в доме я печку истопила.

– Бабушка, он же как пингвин. Ему чем холоднее, тем лучше, – засмеялась Ольга, убиравшая посуду.

– Ты что это так о будущем муже? Да ещё и своём спасителе? – рассердилась бабушка, очень уважавшая патриархальные отношения.

– Действительно! – поддакнул сияющий Ясень. – Правильно Матрёна Ильинична говорит, я ведь не просто муж. Я ведь… Я ведь… Я ведь разрушитель всех подлых замыслов коварного Павла!

Ольга посмотрела на него и прыснула. Он засмеялся тоже:

– И ладно бы белым медведем назвала или ещё кем… габаритным. А то пингвином! Безобразие, бабуль?!

– Безобразие, – согласилась Матрёна Ильинична и замахнулась белоснежной наволочкой, – вот мы тебе, озорнице!

– Ой, чувствую, будете вы теперь вдвоём меня воспитывать, – возмутилась Ольга.

– И будем! Потерпишь. Зато мы тебя вдвоём и любить будем. Смогу теперь спокойно помереть, зная, что ты в надёжных руках.

– Бабуля, не начинай, – грозно сдвинула брови Ольга.

– Ладно, не буду. Бери вон одеяло ватное и подушку. Иди, стели Серёже на сеновале, раз ему охота в холодильнике спать. Спокойной ночи, белый медведь!

– Спокойной ночи, бабушка, – ухмыльнулся Ясень и забрал у Лёльки постельные принадлежности.

Приготовив ему ложе, они с Лёлькой вышли на улицу и сели на скамейку в беседке.

– Не засну теперь, наверное.

– Так пойдём, погуляем?

– А давай! – она благодарно улыбнулась ему. – Что бы я без тебя делала?

– Вышла бы замуж за Павла Орехова.

– Он не Орехов, он Павлинин.

– Как-как?

– Представь себе, Павел Павлинин. У него фамилия отца. Ты раньше не понял, что ли?

– Что такое не везёт, и как с этим бороться… Душевная фамилия…

– Серёж, как хорошо, что ты тогда успел ко мне подрулить.

– Как хорошо, что ты в такой дождь отправилась плавать в бассейн. Сила воли и сила духа! Я бы дома дрых под пледом на твоём месте.

За ничего не значащей болтовнёй, которая, оказывается, так приятна, когда рядом человек, понимающий с полуслова, полувзгляда, полувздоха, они вышли на просёлочную дорогу и пошли задами спящей деревни, но не в сторону Ольгиной темницы, а в противоположную. Вдалеке ревели мотоциклы. Местная байкерская молодёжь закрывала сезон.

Они шли, с шумом разгоняя резиновыми сапогами лужи и держась за руки. Старые чёрные высокие сапожищи Ольгиного деда, много лет уже валявшиеся без дела, пришлись совсем впору Сергею, и бабушка, с умилением глядя, как он напяливает их и топает ногами, шепнула Ольге:

– Ну просто копия твоего деда. А я за ним сорок лет прожила как за каменной стеной.

– Сорок – это нам мало, – обнял старушку услышавший всё Ясень, – нам хотя бы полтинник здесь подавай. И вечность потом.

– Ты что? Жадина? – Лёлька вздёрнула прямые разлетающиеся брови.

– Я? Да! Я могу долго ждать, но беру исключительно только самое лучшее. И навсегда. Венчаться будем. Я тебя больше не намерен упускать. Ни до гроба, ни за ним.

– И правильно! Неча метаться, – поддакнула бабушка.

– Та-а-ак. Я смотрю, здесь Двойственный союз за моей спиной образовался? – нахмурилась Ольга.

– А ты против нас не иди. И будет Тройственный. Вернее, я так, на подхвате. С правнуками посидеть, вас погулять отпустить.

– Ну, тогда мы сейчас гулять и начнём, – поцеловал бабушку в щёку Сергей.


И вот они гуляли. Шли рука об руку. В резиновых сапогах и дождевиках, чуть не по колено в грязи.

– Романтика, – фыркнул смешливый Ясень.

– И не говори, – согласилась Лёлька, – чувствую себя героиней чёрно-белого фильма о молодых строителях коммунизма.

– А что? В масштабах отдельной семьи я очень даже за коммунистический рай. Чур, я буду председателем колхоза…

– …«Светлый путь»? Или «Заветы Ясеня»? Но я не хочу быть зоотехником! И дояркой тоже! И даже комбайнёром!

И оба захохотали в голос, спотыкаясь и скользя по грязи. И смеялись так громко, так весело, топали по лужам с таким шумом, что только в последний момент услышали сзади грохот мотоциклетного мотора. Ясень оглянулся… Нет, он не ждал опасности: они шли по самому краю довольно широкой дороги, а всё плохое было уже позади, ведь злодея Павла, вредившего им, увёз его дядя. Просто он очень любил мотоциклы и хотел посмотреть на образчик деревенского двухколёсного транспорта.

Именно эта любовь, смешанная с любознательностью, и спасла их. В последний момент Сергей успел дёрнуть Лёльку в сторону и отпрыгнуть сам. Рычащий мощный спортбайк, разбрызгивая грязь, пролетел мимо прямо по тому месту, где они только что шли.

– Ты что? Псих?! – закричала ему вслед испуганная Лёлька.

Метрах в двухстах от них, будто вспомнив о чём-то и решив доделать начатое, мотоцикл развернулся – вбок полетел веер грязных капель – и снова рванул на них. Лёлька замерла, в ужасе глядя на тёмную, надвигающуюся с немыслимой скоростью смерть. Вспыхнула, будто один, горящий ненавистью глаз у циклопа, фара, высветив их, в растерянности замеревших на обочине.

Сергей ожил первым и, схватив Лёльку за руку, побежал по скошенной траве к домам, туда, где были деревья, кусты и густая темнота. Это было совсем недалеко. Но нескольких спасительных секунд им не хватало. И тогда, поняв это, Сергей сильно оттолкнул Лёльку в сторону ближайшего дерева, развернулся – и шагнул навстречу мотоциклу.

Это длилось пару секунд – не дольше. Но Ольге, застывшей, открыв рот в немом, не вырвавшемся из сведённого судорогой горла крике, показалось, что долго, невыносимо долго. Так иногда бывает в страшном сне, когда и сердце-то с трудом выдерживает затянувшийся кошмар. Сергей сделал три шага, всего три шага вперёд. Ольга замерла, в ужасе глядя на него. Какая-то фантастическая коррида: человек против железного зверя. Мотоцикл летел, ревя мотором. Ольге даже показалось, что на нём никого нет и что эта взбесившаяся бездушная машина хочет убить их. Ну не мог же и вправду человек стремиться раздавить ни в чём не повинного, совершенно беззащитного себе подобного?!

– Серёжа-а! – выкрикнула всё же она. И ей показалось, что от страшного, безнадёжного этого крика даже умытая луна пошатнулась в небе. Залаяли собаки, закричал вдалеке первый петух. И в этот момент, будто нечисть по закону жанра испугалась вестника утра, железная, тяжёлая, невероятно красивая хищной красотой смерть, в паре метров от стоявшего, вскинув крупную, благородной красивой лепки голову, Сергея, вильнула в сторону, промчалась мимо и, рыча, понеслась прочь. При выезде на асфальтированную дорогу мотоцикл вдруг завалился, чуть придавив ездока. Но тот быстро сумел подняться, и двухколёсная машина скрылась в темноте, сияя светящимся рисунком на бензобаке.

Ольга рванулась к Ясеневу и быстро, так быстро, как никогда не бегала, подлетела к нему. Он стоял всё так же. Только на лбу и под глазами его она в свете луны внезапно обострившимся зрением увидела крупные капельки пота. Лёлька вцепилась в Сергея сведёнными, ходуном ходящими руками и, не веря тому, что он всё же жив, затрясла изо всех сил, повторяя:

– Ты живой?! Ты живой?!

– Ты мне на ногу встала, и я это чувствую. Значит, да, живой, – он обхватил её и прижал так сильно, что ей стало больно. Но Ольга даже не пискнула, боясь, что волшебство сейчас рассеется и она увидит на дороге мёртвое и изувеченное его тело.

– Живой, – она, наконец, заплакала, хрипло, облегчённо подвывая, – родной мой, любимый мой. Что это? Что это было?.. Он уехал?! – вдруг вспомнила она и выглянула из-за плеча Сергея в темноту. – Уехал. Да. Совсем. Господи, да что ж это такое было? Ты знаешь?

– Это был мой мотоцикл, – мёртво проговорил он.

– Что?! Как это твой? Ты бредишь?

– Да нет, Лёль, – силы покинули его, и он сел прямо на мокрую холодную траву. Она тут же примостилась рядом и с тревогой заглянула ему в глаза.

– Что нет? Как это нет?

– Нет, я не брежу. Этот мотоцикл – мой.

– Как ты мог его узнать в потёмках, да ещё когда фара била в лицо?

– Я купил его неделю назад. Новенький чёрный спортбайк «БМВ». А Рябина сказал, что он мне его распишет. Ну, аэрографию сделает. Я тоже могу, но мне до него далеко, он лучший в Москве спец. А может, и во всей стране. Я круче него не знаю… Ну и вот, он спросил, чего я хочу. Мне захотелось ночной пейзаж с луной, которая бы светилась. Есть такие краски. Он сделал, получилось что-то невероятное. Тьма, полная луна, звёзды и чуть посеребрённая их светом земля. Днём посмотришь: красиво, но ничего особенного, а ночью светится… Ну, как собака Баскервилей примерно, – он засмеялся, и Лёлька, всё ещё не верившая в реальность их спасения, облегчённо выдохнула, смеётся, значит, точно жив.

– Но я ещё мотик не забрал. Мы часто наши агрегаты на работе оставляем. У нас отапливаемые боксы, охрана… А сегодня кто-то на нём хотел нас убить. Я рисунок увидел. Это точно он, мой мотоцикл. Второго такого нет. Это Пашкин принцип: он не делает дублей.

– Я рисунок не заметила. От страха, наверное. Я только фару видела, и всё… Послушай, но это же бред какой-то. Кто мог хотеть нас убить?

– Твой Павел Павлинин, – пожал плечами Сергей.

– Он не мой. И его увёз Иван Николаевич.

– Да я тоже ничего не понимаю, не сердись, это я так, отхожу. Не каждый день нас давят, правда?

– Серёж, что делать-то будем, а? – она всегда была такая… деятельная. Он помнил это, и ему это страшно в ней нравилось. В самые трудные моменты она не складывала лапки, а боролась до последнего. Другая бы села в уголочек и рыдала. А Лёлька, его Лёлька… Нет, ну, она тоже плакала, конечно, она же женщина, а не бронетранспортёр. Но недолго, совсем чуть-чуть плакала. А потом решительно вытирала слёзы и гордо вскидывала подбородок. Один раз только она почему-то сдалась. И он сдался вслед за ней. Слабак! Именно этот раз стоил жизни им и их маленькому ребёнку. Мальчику или девочке. Только вот ему и Лёльке Господь дал второй шанс. А они своему собственному, родному, крошечному человечку этого самого шанса не дали.

Сергей снова стиснул Лёльку и глухо сказал:

– Жить будем. Нам помирать нельзя. Мы ещё долги не отработали.

Она отстранилась и внимательно посмотрела на него. В глазах засветилось понимание:

– Будем.

– Пошли домой, – он встал и подал ей грязную ладонь, – мы опять мокрые насквозь, что о нас подумает бабушка?


Бабушка, увидев утром их сырые, развешенные на верёвках джинсы и свитера, даже если и подумала что-то, то ничего не сказала. Они встали поздно, долго уминали тончайшие кружевные блины с яблочным вареньем и пили чай с мятой. Потом Сергей помог Ольге убрать со стола и скомандовал:

– А теперь поехали.

– Куда?

– Будем ловить нашего мотоциклиста.

– И я с тобой?

– А как же. Я теперь без тебя никуда. Буду отдавать долги. И тебе тоже. Или ты не хочешь?

– Ещё как хочу!

– Вы что, ночевать не приедете? – всполошилась бабушка.

– Не знаем ещё, бабуль. Если в десять нас не будет, то не ждите. В Москве переночуем. Но завтра вернёмся, непременно.

– Ох, непоседы! Всё вам на месте не сидится.

– Мы к свадьбе готовимся, бабуль, – в момент примирил её с действительностью хитрый Сергей.

– А, ну это дело нужное, – заулыбалась она. Но из дому без увесистого свёртка с провиантом их не выпустила, чем очень угодила гурману Ясеню.


– Куда мы едем? – спросила Ольга, когда они уже проезжали через Балашиху.

– Ко мне на работу. Начнём плясать оттуда, а там посмотрим.

– Ты хочешь узнать, на месте ли мотик и как его могли взять?

– Именно. Как и кто. Понять бы ещё, за что. Кому мы что сделали?

– Или ты один.

– Да. И это тоже вариант. Я утром проснулся и всё лежал и думал. Никак не могу понять, кому мог так насолить. Кроме чу́дного юноши Павла Павлинина никто больше в голову не лезет. Но тот был нейтрализован… Может, это дядя Боря за то, что мы не оценили его широкий жест с «Кровавой Мери»?

– Или за то, что не рукоплескали, когда он блистал в роли самого себя во время следственного эксперимента?

– Неплохая версия, кстати.

– Ты думаешь?

– А что? Вполне жизнеспособная. Так и вижу, как под покровом ночи дядя Боря в линялых, вытянутых на коленях трениках лезет через кованый забор нашей конторы. В руках его монтировка, при помощи которой он планирует завести мотоцикл.

– А на голове чёрные колготки тёти Зины!

– Точно! Штопанные в трёх местах красными нитками.

Они посмотрели друг на друга, не выдержали и расхохотались.

– Действительно, шикарная версия.

– Согласен, особенно если учесть, что других нет и не предвидится.


К «Авто&мотошику» они подъехали часа в три дня. О вчерашнем дожде напоминали только огромные лужи. Солнце светило так празднично, так многообещающе, точно перепутало конец сентября с маем. Лёлька в молочного цвета длинном шерстяном платье и в светлых же ботиночках на каблуках была хороша неимоверно. Сергей засмотрелся на неё, улыбаясь блаженной улыбкой.