Яна Перепечина - А я смогу…

Взрослый и умный Сергей Ясенев, до ужаса влюблённый в свою бывшую жену, совершенно забыл старую истину: если хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах.

В их «шарашкиной конторе», как они с Пашкой ласково называли своё любимое детище, свою фирму, стоял дым коромыслом. Несмотря на лето, заказы шли лавиной. Да ещё многие сотрудники были в отпусках, поэтому Пашка сам орудовал аэрографом, чем давно уже не занимался. Клиенты, увидев, кто выполняет их заказы, приходили в экстаз. Потому что руки у Павла Рябинина были золотые, и об этом прекрасно знала вся мотоциклетная и автомобильная Москва. А если ещё вспомнить, что и голова у него светлая, и вкус прекрасный, то можно понять бурю восторгов и вал заказов.

Зато вся организационная и бумажная работа свалилась на Ясеня. Свалилась и погребла бы его под собой, как пить дать, если бы не Вера, их верная Вера, его младшая сестрёнка, умница и красавица, давно уже работающая с ними и добровольно взвалившая на себя добрую половину обязанностей брата и Пашки.

Да ещё Влад Серафимов вёз на себе целый воз дел. Это был тот самый Сима или, по-другому, Серый Фима, которому они когда-то возили препараты крови, спасшие жизнь их другу после тяжёлой аварии.

Влад работал с ними вот уже четыре года. Тогда они только-только встали на ноги и начали расширяться. Их дружное трио в лице Рябинина, Ясенева и верного секретаря Елизаветы Фёдоровны Шуваловой перестало справляться с пошедшими косяком заказами. И тогда они вспомнили про Серого Фиму и позвонили ему. Влад был ужасно рад. Он после института работал вохровцем на каком-то умирающем оборонном заводе и был счастлив бросить всё и перейти к ним. А через год и Вера защитила диплом. Так и собралась их команда, не менявшаяся уже три года.

Мастера, правда, тоже были те же, с кем начинали. Ни один нормальный человек уходить от фанатика Рябинина не хотел. Потому что любому нормальному человеку приятно работать с начальником, который пашет наравне со всеми. Впечатлительный Ясенев иногда называл Павла Суворовым, но сам же втайне им страшно гордился.

Павел знал о своих сотрудниках абсолютно всё, никогда не забывал о днях рождения, годовщинах свадеб, новосельях и прочих радостях. Это он придумал на Новый год снимать с работы Серого Фиму и Веру и отправлять их на офисной машине в костюмах Деда Мороза и Снегурочки поздравлять детей сотрудников. Естественно, бесплатно. Он лично звонил жёнам мастеров, если случались какие-то авралы или когда видел, что сотрудник пришёл, повесив нос из-за семейных проблем. Он никогда не отпускал внезапно заболевшего сотрудника домой своим ходом. Всегда или давал машину, или отправлял отвезти его кого-то из коллег, а то и сам добрасывал до места жительства. На дни рождения всех ждали подарки, причём не ради галочки, а выбранные с душой и желанием порадовать. Поэтому Павла не просто любили – его обожали всем их немаленьким уже коллективом. А потому неожиданный аврал восприняли с пониманием и энтузиазмом, зная, что потом и зарплаты будут «авральные».

С утра пораньше, заявившись в офис ни свет ни заря, Сергей включил компьютер и влез в почтовый ящик. Пару минут посмотрел письма, потом вскочил и кубарем, напугав их невозмутимую секретаршу Елизавету Фёдоровну Шувалову, их драгоценную королеву Елизавету, которая тоже, конечно, уже пришла, скатился вниз, в мастерские. Вихрем, хотя нет, учитывая его рост и комплекцию, скорее торнадо налетел на облачавшегося в раздевалке в рабочий комбинезон Павла и, стиснув того в медвежьих объятьях, радостно завопил:

– Рябина! В жизни не угадаешь, кто к нам едет!

Павел усмехнулся, деликатно высвободился из объятий и поинтересовался:

– Ну и кто же?

– Груша! Груша к нам едет! – завопил ещё громче Ясень и, не удержавшись, пустился в пляс, сам себе громогласно напевая:

– К нам приедет, к нам приедет Олежка Грушин да-а-а-а-а-рагой!

Звук заметался по пустой по причине раннего часа раздевалке, вырвался в мастерскую и затих в дальнем углу. Павел сделал удивлённые глаза и нараспев произнёс:

– Да ты что!

Ясень замер в движении и, так и не опустив поднятую ногу, с подозрением уставился на друга.

– Ты знал! Ты что, знал?! Откуда? Я только что в ящик влез, а письмо было ещё в непрочитанных.

– Знал, – довольно засмеялся Павел, подошёл поближе и сам опустил ногу Ясеню, – просто мне Олежка вчера вечером позвонил. Он и тебе звонил, но не застал. Вот и написал, чтобы тебе приятно было. Ну, и подробности все обещал сообщить. Когда он точно прилетает?

– Через две недели. Рейс и время тоже написал. Надо будет встретить.

– Конечно… – Павел задумался. – Знаешь что, давай-ка заказы на время его приезда перестанем брать. Должен быть и у нас отпуск, как ты думаешь?

Вместо ответа Ясень подскочил к телефону, висевшему на стене в мастерской, резво потыкал в кнопки и завопил:

– Вера! Верунь! Ну-ка повесь объявление и на сайте сообщи, что мы с какого? – он повернулся к Павлу, тот ответил:

– С первого августа.

– С первого августа… и по какое?

– По первое сентября.

– По первое сентября заказы на кастомайзинг и аэрографию принимать не будем. Пусть обращаются в сентябре. Ну, или пишутся в очередь. Да, пусть записываются.

– А что случилось? – Вера щекой прижала трубку и застучала клавишами.

– Сядь, а то упадёшь! К нам приезжает Груша! Наш драгоценный Олежек!.. Ты что? Ты где? Эй! Что так у тебя грохнуло? Ты там вправду, что ли, упала?! Ну, ясен пень, брата не слушала! Я ж тебе говорил сесть!

– А автосервис? – спросила Вера придушенным голосом.

– Нет, сервис работает. А вот кастом и тюнинг уходят в отпуск. И ты тоже, – он вопросительно глянул на друга, тот согласно кивнул. – Поняла? Умница моя! Вся в старшего брата. То есть в меня. – Он чмокнул трубку и, донельзя довольный, обернулся к Павлу. – Ну?

– Что «ну»? Что там с Верой?

– Говорит, трубку уронила. Но голос такой, будто на проводе чуть не повесилась. Тоже рада, наверное… Ещё раз спрашиваю: ну?!

– Ещё раз отвечаю: что «ну»?! Теперь за работу. Нам за две недели все уже поступившие заказы надо выполнить. Не можем же мы уйти в отрыв, не разобравшись с ними?

– Не можем, – согласился погрустневший Ясень, душа которого уже начала было петь при мыслях о приезде Грушина и отпуске длиною в месяц. А тут начальство с его занудством! Душа обиженно замолчала. И второе лицо на фирме поплелось работать.

Олег прилетел солнечным тёплым днём. Ясень с Рябиной, смеха ради купив охапку идиотских гвоздичек, завернув их в газетные кульки и написав здоровущий плакат, топтались в зале прилётов аэропорта Домодедово.

Их друг появился одним из последних. Ясень толкнул Павла и хрюкнул:

– Опять, наверное, всем помогал и всех пропускал.

Грушин близоруко оглядел зал и вдруг увидел плакат. Глаза его полезли на лоб и тут же в них заплясала такая радость, что Ясень не выдержал, отбросил дурацкий плакат, на котором намеренно вкривь и вкось было выведено:

РОДИНА-МАТЬ В ЛИЦЕ СЫНОВЕЙ (В КОЛИЧЕСТВЕ ДВУХ ШТУК) СО СЛЕЗАМИ НА ГЛАЗАХ ВСТРЕЧАЕТ СВОИХ ГЕРОЕВ (В КОЛИЧЕСТВЕ ОДНОЙ ШТУКИ)! –

и кинулся к другу.

Худенький и невысокий Олег, тоже побросав своё имущество в количестве двух необъятных чемоданов на колёсиках, рванул навстречу Серёге и Пашке. Здание аэропорта огласилось дикими воплями:

– Груша! Груша ты наш!

– Ясень! Рябина! Дорогие вы мои! Любимые!

Серёга облапил друга, приподнял его над полом и на весь зал прилётов продекламировал:

– Висит Груша, нельзя скушать!

Когда, отпихнув друга, обнимать Олега начал Павел, Ясень выдал на-гора следующий шедевр:

– Наш Павлуша обнимает Грушу!

Потом подумал немного, отодвинул Рябинина, подхватил чемоданы Олега и закончил:

– Отпихну Павлушу, обниму сам Грушу! Ну, пойдём-ка, Груша, на дворе-то лучше. На улице к тому же вздохнёт уставший Груша.

Олег хохотал, держась руками за онемевшие щёки. Потом застонал и попросил Павла:

– Лунь, уйми ты его! Я помру сейчас от смеха!

– Что значит «уйми»?! – возмутился Ясень. – Нашу песню не задушишь, не убьёшь!

– Я так понимаю, что мой приезд некстати?

– Почему?

– Да потому что ты решил меня уморить ещё здесь, в здании аэропорта. Видимо, хладный труп тебе нужней живого друга.

– Нет, ты посмотри на себя! Ты там занудой, что ли, стал, в этом оплоте капитализма?

– Ясень, ну, правда, уймись! Ты что разошёлся-то? – вступился за Грушина Павел.

– Фу! – с интонациями Карлсона обиделся Сергей. – Вокруг меня одни зануды. С одним я работаю с утра до ночи, плюс дружу. Второго ждал-ждал. Думал, отведу я душу с моим любимым Грушей. А он тоже за-ну-да!

Они дошли уже почти до «Ауди» Павла. Павел тащил волоком ставший ненужным плакат, а Ясень вёз чемоданы, не давая Олегу даже приблизиться к ним. Грушин, счастливый и возбуждённый, на ходу выкладывал последние новости. Примолкший было Ясень, увидев огромную лужу, не высохшую ещё после вчерашнего дождя, не утерпел и выдал:

– Подожди, Павлуша! Обойдём-ка лужу, я немного трушу: а вдруг намочим Грушу. Кстати, милый Груша, как ты находишь суши? Сейчас умнём мы суши, хлебнём саке к тому же – отметим приезд Груши.

– Серёга! – простонал Олег. – Что это было?

– Это? – удивился стихотворец. – Это гимн, это ода, это мадригал в одном флаконе! Я так рад тебе, что чувства мои невозможно передать прозой. Поэтому я перешёл на стихи.

– А-а-а, а то уж я подумал, что ты заболел. Спасибо, конечно, но, может, всё-таки вернёмся к прозе? А то у меня окончательно онемеют щёки, и я не смогу есть твои хвалёные суши. А ещё послушай: от стыда у Груши покраснели уши, пожалей ты уши смеющегося Груши.

Ясень захохотал в голос, чем очень напугал горстку пожилых японских туристов, имевших несчастье грузиться в автобус по соседству с разбушевавшимся стихотворцем. Низкорослые пенсионеры втянули головы в плечики и с ужасом смотрели на русского богатыря, громогласного и весёлого. Друзья с горем пополам погрузились-таки в машину, смеясь и рыдая от хохота попеременно, и отправились праздновать приезд долгожданного Груши. Суши и прочие японские изыски пошли на ура. Про саке Ясень упомянул лишь ради красного словца, пить излишне горячительные напитки в их компании было не принято. В конце праздничного ужина, вполне соответствующего последним гастрономическим веяниям, Олег ностальгически поинтересовался:

– Ребят, а как там наша пельменная?

«Своей» они называли небольшую забегаловку неподалёку от института. Там кормили недорого и при этом очень даже съедобно. Они всей толпой особенно любили здоровущие, кособокие, не очень привлекательные внешне, но невероятно вкусные пельмени, поэтому и кафешку величали «пельменной», хотя на самом деле она называлась забавно, но не всем понятно. Впервые увидев её, Олег, оторопев от полёта креативной мысли рестораторов, вслух озвучил название:

– «Морильня червячков»… Это что ж означает? Мы, посетители, надо полагать, червячки. И местная еда нас заморит. В смысле, уморит… Надо ж было так выпендриться. Пойдёмте отсюда подобру-поздорову.

– Это всего лишь означает, что здесь можно заморить червячка, – посмеялся над версией друга сообразительный Павел, – пойдём, заморим?

– И правда, рискнуть, что ли?

Они зашли и больше за все годы учёбы «Морильню» ни на что не променяли. И Олег в сытой и спокойной Германии чаще всего вспоминал именно о тех благословенных временах, когда они после пар бежали в «свою» пельменную и лопали пельмени в самых разных видах и в огромных количествах.

– Представляешь, цела пока! Сами удивляемся!

– Да вы что? И название не поменяли?

– Не-а!

– А поехали туда?

– Что, соскучился по нормальной пище на неметчине? – посочувствовал Ясень. – Поехали, бедолага! Хотя я тебе скажу, Олеж, что жена Пашки, наша Злата, пельмени лепит такие, что я уже давно готов у них в Никольском поселиться окончательно и бесповоротно. Останавливает только нежелание стать приживалом.

– Да ты что?! Пельмени лепит? Сама? В наше время?

Павел гордо кивнул, а Ясень, обожавший Злату, расцвёл:

– Ты не представляешь, что это за пельмени! У Златы дед с Алтая и бабушка из Сибири, так она и научилась. Так что, если будет тебя спрашивать, чем тебя угостить, проси пельмени! Не ошибёшься…

Потом они поехали в «Морильню», после по другим местам боевой славы и наконец, под вечер уже, добрались до Никольского, где жили Рябинины. У Олега родственников в Москве не осталось. Отец умер, ещё когда они учились в институте, а маму он перевёз к себе в Германию, как только устроился там и немного обжился. Сейчас она с ним не приехала, отправилась в Англию, к своей школьной подруге, перебравшейся туда. Квартиру они сдавали. Скромный Грушин порывался остановиться в гостинице, но друзья так протестовали, что коллегиально решили всё-таки, что в Никольском дорогому гостю из Германии будет гораздо лучше.