– Да там уж опустят в землю Матвея Бида, прежде чем вы успеете дойти до кладбища, – сказал он, когда его сын подошел к нему. – Лучше было бы, если б они похоронили его утром, когда шел дождь[15], а теперь нет вероятности, что выпадет хоть капля; вон и месяц лежит точно челнок. Посмотрите! Это верный признак хорошей погоды. Есть много примет, да они неверны, а по этой всегда сбываются.

– Конечно, конечно, – сказал сын. – Я надеюсь, что теперь хорошая погода удержится.

– Помните, что скажет пастор, дети, помните, что скажет пастор, – сказал дед черноглазым мальчуганам в штанах по колено, чувствовавшим, что у них в карманах было несколько мраморных шариков[16], которыми они надеялись поиграть украдкой во время проповеди.

– Прощай, дедушка, – сказала Тотти, – Тотти идет в церковь. У меня надеты бусы. Дай мне пиперментик.

Дедушка, задрожав от смеха при этой выходке своей «хитрой, крошечной девчонки», медленно перенес палку в левую руку, державшую ворота открытыми, и медленно всунул палец в тот карман жилета, на который Тотти устремила глаза с выражением совершенной уверенности и ожидания.

И когда все прошли, старик снова прислонился к решетке, наблюдая, как они шли по дорожке вдоль домовой изгороди и чрез отдаленные ворота, пока они не исчезли за поворотом изгороди. Изгороди в то время совершенно скрывали от взоров все предметы, даже в лучших фермах; а в то послеобеденное время шиповник раскидывал свои розовые венки, черные псинки были в полном желтом и пурпуровом блеске, бледная жимолость выросла так, что ее нельзя было достать, распускаясь над остролистником, и, наконец, ясень или сикомора местами бросали свою тень через дорогу.

У всяких ворот встречались знакомцы, которым приходилось отойти в сторону и дать им дорогу, у ворот домовой изгороди было полстада коров, стоявших одна позади другой и понявших чрезвычайно медленно, что их обширные фигуры могли быть на дороге, а тут, у дальних ворот, стояла кобыла, державшая голову над забором, а позади ее караковый жеребенок, обративший голову к боку матери и, по-видимому, все еще приводимый в большое замешательство слабостью своих ног. Дорога проходила вполне чрез собственные поля мистера Пойзера, пока они не достигли большой дороги, которая вела в селение; мистер Пойзер устремлял проницательный взор на скот и на урожай в то время, как они шли, между тем как мистрис Пойзер имела на все встречавшиеся им предметы беглые замечания. Женщина, управляющая сырней, содействует много к увеличению оброка, таким образом, ей смело можно дозволить иметь свое мнение о скоте и его «содержании» – упражнение, которое усиливает ее понятия в такой степени, что она вполне чувствует себя в состоянии давать мужу советы и в других вещах.

– А вот и короткорогая Салли, – сказала она, когда они вышли за домовую изгородь, и она заметила кроткое животное, которое лежало, пожевывая жвачку и смотря на нее сонными глазами. – Я начинаю ненавидеть один вид этой коровы, и говорю теперь, как говорила три недели назад: чем скорее мы освободимся от нее, тем лучше; ибо у нас есть та небольшая желтая коровка, которая не дает и вполовину столько молока, а между тем я получаю от нее вдвое больше масла.

– Ну, ты не похожа на всех других женщин, – сказал мистер Пойзер, – они любят короткорогих, которые дают так много молока. Вот жена Чоуна требует от мужа, чтоб он не покупал другой породы.

– Какая же важность в том, что любит жена Чоуна?.. Бедное глупенькое существо, у которой столько же ума, как у воробья. Она возьмет редкую цедилку, чтоб процедить свиной жир, и потом удивляется, что проскакивает сор. Довольно насмотрелась я на ее дела – и знаю, что уж больше никогда не возьму служанки из ее дома… где все кверху дном… И когда войдешь к ним, то никогда не узнаешь, понедельник или пятница: стирка тянется у них до конца недели. Что ж касается сыра, то я знаю довольно хорошо, что он прошлый год поднялся, словно хлеб в жестянке. А потом она всю вину сваливает на погоду, все равно если б люди стали на голову и потом свалили бы вину в этом на сапоги.

– Ну, Чоун хочет купить Салли, таким образом мы можем освободиться от нее, если ты хочешь, – сказал мистер Пойзер, тайно гордясь расчетливостью своей жены. Действительно, недавно в рыночные дни он не раз восхвалял ее проницательность в отношении короткорогих.

– Конечно, кто возьмет глупенькую жену, тот может скупать короткорогих, уж если вставить голову в болото, то пусть за нею идут и ноги. Кстати, говоря о ногах, вот вам ноги, – продолжала мистрис Пойзер, когда Тотти, спущенная в это время с рук, так как дорога в этом месте была суха, шла, переваливаясь с боку на бок, впереди отца и матери. – Вот форма-то! А у нее такая длинная нога – она вся в отца.

– Конечно, она будет вроде Хетти чрез десять лет; только у нее глаза такого цвета, как у тебя. Я не помню, чтоб у кого-нибудь в нашем семействе были голубые глаза; у моей матери были глаза черные, как черная слива, точь-в-точь как у Хетти.

– Ребенок нисколько не будет хуже от того, что у нее есть кое-что и не так, как у Хетти. И я вовсе не желаю, чтоб она была уж чересчур красива. Хотя, что касается этого, люди с светлыми волосами и с голубыми глазами бывают так же красивы, как люди с черными волосами и глазами. Если б у Дины был хотя побольше румянец на щеках и если б она не надевала на голову этого чепца методисток, который может испугать даже ворон, то люди считали б ее столь же красивою, как Хетти.

– Нет, нет, – сказал мистер Пойзер, с некоторой презрительною выразительностью, – ты не знаешь, в чем состоят достоинства женщины. Мужчины никогда не стали бы ухаживать за Диной так, как за Хетти.

– Какое мне дело, за чем бегают мужчины? Можно хорошо убедиться, знает ли большая часть из них, какой им сделать выбор: взгляните только на их бедных неряшливых жен, ведь это просто куски газовых лент, никуда негодных, когда полиняли.

– Ну, ну! Ты, по крайней мере, не можешь сказать, что я не умел сделать выбор, женившись на тебе, – сказал мистер Пойзер, который обыкновенно решал незначительные супружеские споры комплиментом подобного рода, – а ты была гораздо милее Дины десять лет назад.

– Я никогда не говорила, что женщине необходимо быть дурной для того, чтоб быть хорошею хозяйкою в доме. Вот Чоунова жена довольно дурна для того, чтоб скислось молоко без помощи сычуга, но другой экономии уж нельзя и ждать от нее. Что ж касается Дины… Бедняжка, она не будет мила, пока ее обед будет состоять из простого хлеба и воды и она будет отдавать все, что у нее есть, тем, которые нуждаются. Она иногда выводила меня из терпения, и, как я говорила ей, она действует прямо против Священного Писания. Оно говорит: «Люби ближнего, как самого себя»; но я говорила: «Если ты любишь ближнего не больше самой себя, Дина, то ты сделаешь для него довольно мало. Ты, может быть, думаешь, что он не умрет и не с полным желудком». Э! я хотела бы знать, где-то она находится в сегодняшнее воскресенье?.. Сидит, чай, с этой больной женщиной, к которой она вдруг так настоятельно хотела отправиться.

– Ах, жаль, право, что она забрала себе в голову такой вздор, когда могла оставаться с нами все лето, есть вдвое против того, что ей нужно, и мы не стали бы беднее от того. Она не делает никакой помехи в доме, сидит себе спокойно за своим шитьем, как птичка в гнездышке, и всегда с величайшею готовностью бежит сделать что-нибудь полезное. Когда Хетти выйдет замуж, ты будешь очень рада, если Дина будет у тебя постоянно.

– Что тут думать об этом! – сказала мистрис Пойзер. – Просить Дину, чтоб она пришла жить здесь спокойно, как другие люди, все равно что манить летающую ласточку. Если что-нибудь могло склонить ее к этому, то я уж непременно склонила бы ее, потому что я говорила с ней об этом по целым часам, да еще и бранила ее, ведь она дитя моей родной сестры, и я обязана сделать для нее то, что в состоянии сделать. Но эх, бедняжка, лишь только она сказала нам «прощайте», села в телегу и обратила ко мне свое бледное лицо, которое заставляет всегда думать, что ее тетка Юдифь возвратилась с неба, как мне уж стало совестно, когда подумала о выговорах, которые ей делала; иногда невольно приходит на мысль, что она имеет средство знать истинные дела лучше других людей. Но я никогда не соглашусь, будто причина этого только в том, что она методистка, все равно как я не соглашусь и в том, будто белый теленок бел оттого, что он ест из одного корыта с черным.

– Нет, – сказал мистер Пойзер, тоном, походившим на ворчание собаки, насколько то позволяло его добродушие, – я не имею хорошего мнения о методистах. Только торговые люди делаются методистами. Ты никогда не увидишь, чтоб фермер был заражен их причудами. Иногда вотрется к ним и работник, который не слишком то смышлен на дело, и примется там проповедовать и прочее, как, например, Сет Бид. Но видишь, Адам, у которого голова умнее всех в нашем околотке, знает, что лучше; он держится старой церкви, а то я не стал бы поощрять его в ухаживании за Хетти.

– Ну бог ты мой, – сказала мистрис Пойзер, оглянувшись в то время, как ее муж говорил, – посмотрите, где Молли с детьми! Ведь они отстала от нас на целое поле. Каким образом могла ты позволить, чтоб они сделали это, Хетти? Поручить надзор за детьми тебе все равно что кукле. Сбегай назад и скажи им, чтоб они догнали нас.

Мистер и мистрис Пойзер находились теперь на конце второго поля; они поставили Тотти на верхушку одного из больших каменьев, которые служили в Ломшейре дорожными столбами, и стали поджидать отставших, между тем как Тотти с самодовольствием повторила:

– Шалуны, шалуны мальчики… а Тотти умница.

Дело было вот в чем: эта воскресная прогулка по полям была большою радостью для Марти и Томми; в их глазах за изгородями происходила вечная драма, и они, как пара эспаньолок или такс, не могли удержаться, чтоб не останавливаться и не поглядывать туда украдкой. Марти решительно уверял, что видел овсянку в ветках большого ясеня, и в то время, как он с удовольствием поглядывал на него, он прозевал хорька с белой шейкой, который пробежал через дорожку и с страшным жаром был описан младшим Томми. Потом маленький зеленый чижик, только что оперившийся, порхал там по земле, припрыгивая; казалось, его можно было поймать очень легко, но ему удалось скрыться под кустом ежевики. Хетти нельзя было увлечь, чтоб она обратила внимание на эти вещи; итак, лета вызвали в Молли ее готовую симпатию; она с открытым ртом смотрела, куда ей ни показывали, и говорила: «Ах Господи!», когда думала, что от нее ожидают удивления.

Молли заторопилась с некоторым испугом, когда Хетти возвратилась к ним и закричала, что тетка сердится; но Марти побежал вперед, крича изо всей мочи: «Мама, мы нашли гнездо пестрой индейки!», инстинктивно догадываясь, что люди, имеющие добрые вести, никогда не встречают худого приема.

– А! – сказала мистрис Пойзер, и в самом деле забывая всю дисциплину при этой приятной нечаянности. – Вот умник. Ну, где же оно?

– Вон там, в этакой яме, под изгородью. Я увидел первый, когда смотрел на чижика, а она сидела на гнезде.

– Надеюсь, ты не спугнул ее, – сказала мать, – а то ведь она бросит гнездо.

– Нет, я ушел тихонько-претихонько и шепнул Молли, не правда ли, Молли, ведь я шепнул тебе?

– Хорошо, хорошо. Теперь пойдемте, – сказала мистрис Пойзер. – Ступайте впереди отца и матери и возьмите маленькую сестрицу за руку. Нам теперь надобно прямо идти. Хорошие мальчики не бегают за птичками в воскресенье.

– Но, маменька, – сказал Марти, – ведь вы говорили, что дали бы полтинник, кто найдет гнездо индейки. Вы дадите мне полтинник, а я положу его в мою кружку.

– Мы это увидим, душенька, если ты пойдешь теперь, как следует идти хорошему мальчику.

Отец и мать обменились выразительной улыбкой, вызванною находчивостью их первенца, но на круглом лице Томми виднелось облачко.

– Мама, – сказал он, плаксиво, – у Марти все прибавляется денег в кружке, а у меня нет.

– Мама, и Тотти хочет полтинник в кружку, – сказала Тотт и.

– Ш-ш-ш! – сказала мистрис Пойзер. – Ну, есть ли у кого-нибудь на свете такие шалуны-дети? Никому из вас никогда не видать больше кружки, если вы не поторопитесь идти в церковь.

Эта страшная угроза произвела желанное действие, и три пары маленьких ножек прошли по двум остававшимся участкам полей без серьезной остановки, несмотря на небольшой прудок, наполненный головастиками, иначе «лягушонками», на которых мальчики посматривали с выразительным вниманием.

Сырое сено, которое приходилось снова раскладывать и повертывать завтра, не представляло приятного зрелища для мистера Пойзера, часто во время уборки хлеба и сена испытывавшего некоторое сомнение насчет пользы дня отдыха, но никакое искушение не было в состоянии принудить его заняться полевою работою в воскресенье, хотя бы и весьма рано утром, ибо разве у Мисаила Гольдсворта не пала пара быков, когда он вздумал пахать в страстную пятницу? Это было доказательством, что работать в священные дни грех, а Мартин Пойзер твердо решил, что он не захочет нарочно впасть в грех, какого бы то ни было рода, так как деньги, добываемые таким образом, не принесут счастья.