Увы! это облегчение, кажется, должно окончиться в ту же минуту, как оно началось. Хетти казалось, будто усыпляющие сновидения перешли только в другое сновидение: что она была в лачуге и над нею стояла ее тетка со свечою в руках. Она задрожала под взглядом своей тетки и открыла глаза. Свечи не было, но в лачуге был свет раннего утра, проникавший в отворенную дверь. Она видела над собою лицо, смотревшее на нее, но то было незнакомое ей лицо, принадлежавшее пожилому человеку в блузе.

– Что вы тут делаете, молодая женщина? – грубо спросил человек.

Хетти под влиянием действительного страха и стыда задрожала еще хуже, чем дрожала в своем минутном сновидении под взглядом своей тетки. Она чувствовала, что была уже как нищая: ее нашли спящей в этом месте. Но, несмотря на свой трепет, она так горячо желала объяснить человеку свое присутствие здесь, что нашла слова сразу.

– Я сбилась с дороги, – сказала она. – Я иду… на север… сошла с дороги на поля, и меня застигла ночь. Не укажете ли вы мне дорогу в ближайшую деревню?

Она встала, произнося эти слова, поправила свою шляпку и потом взяла корзинку.

Человек устремил на нее медленный, бычий взгляд и в продолжение нескольких секунд не отвечал ничего. Потом повернулся, пошел к двери лачужки, остановился только тогда, когда дошел до двери, и, вполовину повернувшись к ней плечом, сказал:

– Да, я могу показать вам дорогу в Нортон, если хотите. Но зачем вы сходите с большой дороги в сторону? – прибавил он тоном сурового выговора. – Будьте осторожны, не то, чего доброго, попадете еще в беду.

– Да, – отвечала Хетти, – я не буду более делать это. Я буду оставаться на большой дороге, если вы будете так добры и покажете, как мне попасть на нее.

– Зачем же вы не остаетесь там, где указательные столбы и где можно людей спросить о дороге? – сказал человек еще угрюмее. – Ведь всякий, посмотревши на вас, подумает, что вы просто дикая женщина.

Хетти чувствовала страх при виде этого угрюмого старого человека и испугалась еще более при его последнем выражении, что она походила на дикую женщину. Когда она последовала за ним из лачуги, то решила дать ему полшиллинга за то, что он укажет ей дорогу, тогда он не будет предполагать, что она дикая. Когда он остановился, чтоб показать ей дорогу, то она опустила руку в карман, чтоб приготовить полшиллинга, и, когда он отвернулся, не простившись с ней, она протянула к нему монету и сказала:

– Благодарю вас. Не возьмете ли вы это за беспокойство, которое я вам причинила?

Он медленно взглянул на полшиллинга и потом сказал:

– Мне не нужно ваших денег. Вы лучше бы поберегли их, а то у вас их украдут, если вы будете таскаться по полям как сумасшедшая.

Человек оставил ее, не произнеся более ни слова, а Хетти продолжала свой путь. Наступил новый день, а она должна продолжать свое странствование. Бесполезно было думать о том, чтоб утопиться: она не могла решиться на это, по крайней мере до тех пор, пока у нее оставались деньги на прокормление и сила продолжать путь. Но приключение, случившееся с нею при пробуждении в это утро, увеличивало ее страх при мысли о том времени, когда у нее выйдут все деньги; тогда ей придется продать корзинку и платья и она действительно будет походить на нищую или на дикую женщину, как говорил тот человек. Страстная радость о жизни, радость, которую она ощущала ночью, когда бежала от мрачной холодной смерти в пруде, исчезла теперь. Жизнь в настоящее время, при утреннем свете, под влиянием этого жесткого, изумленного взгляда, который устремлял на нее тот человек, также была полна ужаса, как и смерть, она была даже еще хуже, то был ужас, к которому она чувствовала себя прикованной, от которого она отступала назад, как отступала от черного пруда, и от которого, однако ж, не могла найти никакого убежища.

Она вынула деньги из кошелька и посмотрела на них. У нее было еще двадцать два шиллинга. С ними она проживет еще несколько дней, или с их помощью она скорее достигнет до Стонишейра, где была Дина. Мысль о Дине представлялась ей гораздо яснее теперь, когда опыт ночи с трепетом отвлек ее воображение от пруда. Если б нужно было пойти к Дине, если б никто, кроме Дины, не мог узнать о том, Хетти решилась бы пойти к ней. Нежный голос, сострадательный взгляд могли привлечь ее к себе. Но потом должны будут узнать другие, и она не могла более бежать к этому позору, как не могла бежать к смерти.

Она должна идти все далее и далее и ждать, пока большая глубина отчаяния не придаст ей решимости. Может быть, смерть и сама придет к ней, потому что она с каждым днем все менее и менее была в состоянии переносить усталость. А между тем так странен образ действия нашей души, которая влечет нас посредством тайного желания именно к тому, чего мы опасаемся, – Хетти, выйдя из Нортона, спросила самую прямую дорогу на север к Стонишейру и шла по ней весь день.

Бедная, блуждающая Хетти с округленным детским личиком и с выражавшеюся на нем жесткой, нелюбящей, отчаявшейся душой, с узким сердцем и узкими мыслями, в которых есть только место для ее собственного горя, она испытывает это горе с более сильной горечью! Сердце мое обливается кровью, когда я вспоминаю, с каким трудом она волочит свои усталые ноги или сидит в телеге, бессмысленно устремив глаза на дорогу перед собой, никогда не думая или не заботясь о том, куда ведет этот путь, пока голод не разбудит ее и не заставит желать близости деревни.

Какой будет конец всему этому? Какой будет конец ее путешествия без цели, в стороне от всякой любви, когда она заботится о человеческих существах только по своему тщеславию и привязана к жизни, только как привязан к ней раненый, преследуемый охотниками зверь?

Да избавит Бог вас и меня быть первою причиной такого горя!

XXXVIII. Поиски

Первые десять дней после отъезда Хетти прошли в семействе на господской мызе так же спокойно, как другие дни; так же было и с Адамом, при его ежедневной работе. Они ожидали, что Хетти останется вне дома неделю или десять дней по крайней мере, может быть, и немного более, если Дина решилась возвратиться с ней, потому что тогда что-нибудь и могло задержать их в Снофильде. Но по прошествии двух недель все стали несколько удивляться тому, что Хетти не возвращалась. Вероятно, она нашла больше удовольствия быть вместе с Диной, чем могли предполагать это. Адам, с своей стороны, с большим нетерпением ожидал возвращения Хетти и решил мысленно, если она не приедет на другой день, в субботу, отправиться в воскресенье утром за ней. Дилижанс не ходит по воскресеньям; тронувшись в путь еще до рассвета и, может быть, встретив на дороге телегу, он мог прибыть очень рано в Снофильд и привезти Хетти на другой же день, и Дину также, если последняя отправится с ними. Уж для Хетти было время возвратиться, а он имел возможность потерять понедельник только для того, чтоб привезти ее назад.

Его план одобрили вполне на ферме, когда он пришел туда в субботу вечером. Мистрис Пойзер убедительно просила его не возвращаться без Хетти, потому что она гостила уж слишком долго, если взять во внимание все, что нужно было еще приготовить к половине марта; да и одной недели было очень достаточно для того, чтоб отдохнуть и поправиться здоровьем. Что ж касалось Дины, то мистрис Пойзер не очень-то надеялась, что им удастся привезти ее с собой, разве если они убедят ее в том, что народ в Геслопе был вдвое несчастнее людей в Снофильде.

– Впрочем, – сказала мистрис Пойзер в заключение, – вы можете сказать, что у нее осталась всего одна тетка, и так похудела, что стала почти тенью; кроме того, все мы, может быть, после будущего Михайлова дня переселимся за двадцать миль отсюда и умрем с горя среди чужих людей, оставив детей круглыми сиротками.

– Ну, полно, – сказал мастер Пойзер, решительно не имевший вида человека, сокрушаемого горем, – дела вовсе не так дурны, как ты говоришь. У тебя такой славный цвет лица теперь, и с каждым днем ты поправляешься все больше. Но я был бы рад, если б Дина приехала к нам, потому что она помогла бы тебе справляться с детьми. Удивительно, право, как они привязаны к ней.

Таким образом с рассветом дня в воскресенье Адам отправился в путь. Сет проводил его мили две, потому что мысль о Снофильде и о возможности возвращения Дины в эту страну не давала ему покоя, и прогулка с Адамом при холодном утреннем воздухе (оба были одеты в свои лучшие платья) возбуждала в нем воскресное спокойствие. То было последнее февральское утро с нависшим серым небом и легкою изморозью по зеленым сторонам дороги и на темных изгородях. Они слышали журчание полного ручейка, стремившегося с холма, и слабое щебетанье ранних птичек. Они шли молча, хотя им и было приятно оттого, что они были вместе.

– Прощай, брат, – сказал Адам, положив руку на плечо Сета и смотря на него с чувством, когда они намеревались расстаться друг с другом. – Я желал бы, чтоб ты прошел со мной всю дорогу и был так счастлив, как я.

– Я доволен, Адди, да, я доволен, – сказал Сет весело. – Я, верно, останусь старым холостяком и буду заботиться о твоих детях.

Они расстались друг с другом, и Сет медленно пошел домой, мысленно повторяя один из своих любимых гимнов. Он очень любил гимны.

Dark and cheerless is the morn

Unaccompanied by thee:

Joyless is the day's return

Till thy mercy's beams I see:

Till thou inward light impart,

Glad my eves and warm my heart.

Visit, then, this soul of mine,

Pierce the gloom of sin and grief –

Fill me, Radiancy Divine,

Scatter all my unbelief.

More and more thyself display,

Shining to the perfect day[19].

Адам пошел гораздо скорее. Если б кто-нибудь ехал по окбурнской дороге при восходе солнца в это утро, тот непременно с удовольствием посмотрел бы на высокого, широкоплечего человека, шедшего так прямо и такою твердою поступью, как воин, и смотревшего веселыми, проницательными глазами на темно-синие горы, которые мало-помалу показывались на его дороге. Редко в жизни Адама его лицо было в такой степени свободно от всякого облачка заботливости, как в это утро; и это отсутствие всякой заботы, как обыкновенно случается с людьми, обладающими таким пытливым, практическим умом, какой был у Адама, еще более заставляло его замечать окружавшие его предметы и искать в них чего-нибудь такого, что могло бы послужить ему материалом для его любимых планов и замысловатых соображений. Его счастливая любовь, сознание, что он с каждым шагом все более и более приближался к Хетти, которая так скоро будет принадлежать ему, производили на его мысли такое же влияние, какое свежий утренний воздух производил на его чувства: они придавали ему сознание благосостояния, при котором деятельность была наслаждением. По временам его чувства порывались к ней как-то сильнее, и тогда исчезали для него все другие образы, кроме Хетти; вместе с этим он чувствовал чудную благодарность, что все это счастье давалось ему, что наша жизнь на этом свете заключала в себе столько прелести. Наш друг Адам имел набожное сердце, хотя, может быть, и не слишком любил набожные беседы, и его нежность почти была схожа с благоговением, так что трудно было взволновать их отдельно. Но когда чувства его излились таким образом, деловые мысли возвращались с большей силою. В это утро они были направлены на планы, каким образом можно бы улучшить дороги, находившиеся в таком жалком состоянии во всей стране, и на соображение всех выгод, которые могли бы произойти от усилий каждого деревенского джентльмена, если б он вознамерился улучшить пути в своей собственной области.

Ему показалось очень недальнею эта прогулка, десять миль до Окбурна, миленького городка в виду синих гор, где он позавтракал. Затем страна становилась все голее и голее: не было более скатывавшихся по склонам лесов, не было деревьев с широко раскинувшимися ветвями близ частых домиков с хозяйственными принадлежностями, не было густых изгородей. Серые каменные стены пересекали скудные пастбища, и печального вида серые каменные дома были разбросаны на далеком расстоянии на изрытой почве, где были прежде руды, которые теперь иссякли.

«Голодная страна, – думал Адам. – Я скорее пошел бы на юг, где, говорят, земля плоска, как стол, чем прийти жить сюда. Впрочем, если Дине нравится жить в стране, где она может быть большим утешением для людей, то она поступает хорошо, выбрав именно эту часть, потому что на нее должно смотреть, будто она сошла прямо с неба, подобно ангелам в пустыне, чтоб подкрепить тех, которым нечего есть».

Когда он наконец подошел к самому Снофильду, то ему казалось, что город приходится «товарищем стране», хотя река, протекавшая по долине, где стояла большая фабрика, придавала приятную свежесть более низким полям. Угрюмый, каменный, не защищенный природою город лежал на склоне крутой горы. Адам не пошел теперь прямо туда, потому что Сет сказал ему, где найти Дину: она остановилась в хижине с соломенной крышею, не доходя до города, неподалеку от фабрики, в старой хижине, выходившей на дорогу стороною и имевшей впереди небольшой участок земли, засеянный картофелем. Здесь жила Дина у четы уже преклонных лет. Если б Адам случайно не застал дома Дину и Хетти, то он мог узнать, куда они отправилась или когда снова возвратятся домой. Дина, может быть, вышла на какую-нибудь проповедь и, пожалуй, оставила Хетти дома. Адам против воли надеялся на это; и когда он увидел пред собою хижину, узнав ее по выходившему на дорогу боку, на его лице невольно засияла улыбка, неразлучная с надеждой на близкую радость.