Едва не отключаюсь, чувствую дыхание на своей щеке — осаждает наземь.

— А вот теперь соедини всё вместе, хотя это ещё довольно неполный список… И попробуй сама себе объяснить, как можно испытывать такую разнообразную гамму чувств, в присутствии человека, который тебе безразличен? И усиленное домашнее задание, так сказать на отлично.

— Попробуй хоть раз представить себя на моём месте, задуматься над тем, что чувствую я, и после этого найти хоть одно весомое оправдание тому, почему я до сих пор не свернул тебе шею!

Нервно сглатываю, переворачиваясь на спину и смотря ему прямо в глаза.

Купальник медленно сползает вниз, потеряв сдерживающие, заботливо развязанные мужем веревки. Логика в ступоре. Разум заходится истерическим смехом, явно демонстрируя принадлежность к мужской солидарности.

С довольной улыбкой кидает крем к моим рукам, иронично заявляя:

— Грудь и живот намажешь сама, я обещал тебя не трогать.

Выпаливаю сгоряча, от обиды:

— Да пошел ты!

Поднимаю крем и швыряю в след уходящему мужу. С замиранием сердца наблюдаю, как тюбик пролетает буквально в сантиметре от его головы. Даже не оборачивается и, смеясь, завершает:

— И твое желание дерзить тоже многого стоит. Кстати, дорогая, обед на веранде.

1:0… Или 10:0??? Выиграл в сухую! Разгромил, даже не дав открыть счет. На своём поле, используя банальную комбинацию… Вызнал бурную реакцию болельщиков и судей. Вытеснил напрочь соперника из турнирной таблицы!

Падаю в подушки, усмехаясь своей неопытности вести подобные беседы, пытаясь натянуть злополучный купальник, вновь оттягивая время, чтобы не идти в дом.

Ем, не чувствуя вкуса, словно нахожусь где-то далеко от этого места. Не замечаю пения птиц, легкого бриза, качающего деревянные качели внизу, запаха орхидей, растущих на террасе, свежести фруктов, лежавших на тарелке огромной горой.

«Попробуй представить себя на моём месте и подумать, что чувствую я.»

Усмехаюсь… Я бы свихнулась, хоть на минуту рискнув влезть в его шкуру. Сколько всего успела натворить, думая лишь о себе. Принося взамен… ничего, кроме пренебрежения и боли. Паршиво чувствовать себя ничтожеством… Особенно, когда на самом деле им и являешься. Сколько времени гоняю мысли по кругу? Жалея его, дочь… вызывая отвращение к себе…

Вечереет. Солнце клонится к закату, а на тарелке ещё полно еды. Не лезет. Всё-равно, что бумага. Без запаха, вкуса… серая масса, которую для чего-то надо проглотить. Приоткрывается дверь. Проходя мимо, словно приветствуя, проводит рукой по моим волосам. Садится напротив.

Саркастический тон:

— Чем занимаешься?

Копаюсь вилкой в тарелке в надежде во что-то её воткнуть. Поднимаю голову.

— Думаю.

Кивает.

— Это иногда даже полезно.

Улыбаюсь.

— Ты слишком многого требуешь от своей блондинки жены.

Выдыхает спокойно.

— Ничего. Осилишь.

Тянусь к сигаретам, вдыхая дым. Вновь отрешаясь от всего и всех, нахожусь в укромном уголке подсознание, куда не проходит ни запах, ни свет, куда нет входа ничему, кроме вихря мыслей, окружающих, окутывающих, ослепляющих своим напором и силой. Вечер. Побережье утонуло во мраке. На трассе, словно светлячок, одиноко горит блеклая лампа. Вдалеке, разрезая водную гладь и перемещаясь по кругу, светит маяк. Тишина, и лишь маленьких крабы бегают по бесцветному песку, едва шурша клешнями, обозначая своё присутствие рядом. Вроде как ты тут не одна и не надо корчиться от сводящего сердце одиночества.

Ухожу в спальню, закрываю дверь. Не включая свет, долго лежу, кутаясь в плед. Не нахожу удобного места на огромной кровати. Спрятанная балдахином от пробивающегося из окна света луны, ворочаясь, нервничая лишь сильнее от неспособности уснуть. Усталая. Изможденная. Дрожащая изнутри. Не стоило всё-таки долго лежать на палящем солнце. Крем может и спас, но до конца не помог. Мучаюсь, изнемогая ещё в течение часа, так и не найдя обещанного мужем удобства в широкой и красивой кровати.

Брошенная, словно невеста в своем красивом убранстве в день свадьбы, нелюбящим женихом. Завернувшись в плед, ступаю босыми ногами по прохладному полу, чувствуя отголосок холода, пронизывающий насквозь. Дрожу, пытаясь совладать с собственными эмоциями, побороть нерешительность, усмирить самолюбие, гонящее в неприглядную, одинокую постель. Отодвигаю дверь, слыша легкий скрип колесиков по полозьям. Звук тихо работающего телевизора, транслирующего незнакомый фильм…

— Не спится? — спрашивает с мягкой улыбкой.

Дрожа всем телом, сильнее запахивая плед в попытке сохранить драгоценное тепло, подхожу к нему. Аккуратно заправленный темным постельным белый диван, стоящий у светлой стены, словно воздушное безе, политое густым шоколадом, невесомое и аппетитное, в отличие от моей кровати, вызывающей одну неприязнь. Полулежа опирается на подушки, внимательно прослеживая взглядом каждый мой шаг. Такой расслабленный и в тот же миг собранный. Присаживаюсь на край, подгибая под себя ноги, и пытаюсь укутать их в мягкий плед. Касается щеки рукой, становится слишком задумчивым.

— Ты вся дрожишь.

Киваю.

— Меня знобит.

Кожа на спине горит огнём, а внутри, будто, огромный кусок льда, поражающий поверхность инеем.

— Иди сюда, — произносит ласково, слегка приподняв уголки губ.

Ложусь рядом, свернувшись клубочком. Укутавшись в кокон не спасающего от холода пледа.

Поджимаю губы, усмиряя стук клацающих зубов.

Нежно касается пальцами лба, констатируя с грустной ухмылкой:

— Всё-таки сгорела.

Утыкается в волосы, раскинутые по подушке, глубоко вдыхая, обдавая горячим дыханием открытую шею. Меня слегка передергивает от разницы температур.

Разворачивает плед, усиливая дрожь обволакивающим холодом, хватаюсь за край, пытаясь сохранить ускользающее тепло.

Фыркает.

— Учись доверять, я тебя быстрее согрею.

Отпускаю руки. Накрывает своим одеялом, убирая разделяющую тела ткань.

Прижимается крепко, оплетая ногами, скрепляя замком руки на моей груди, даря своё тепло, будто специально накопленное ради меня. Успокаиваюсь, благодарно принимая.

Чувствую размеренное дыхание, отражающееся от кожи, блуждающее в волосах и окутывающее спокойствием. Согреваюсь, перестав содрогаться, и, удерживаемая на плаву крепкими объятиями, плавно проваливаюсь в сон. Впервые за долгое время, чувствую себя настолько легко. Вижу во сне эпизод из раннего детства… Мама, нежно держащая меня в своих хрупких руках, баюкает песенкой при тусклом свете ночника после ночных детских кошмаров. Уверяет родным, ласковым голосом, что это лишь игра воображения, которая не имеет ничего общего с реальной жизнью. Мама всегда рядом и защищает от всего и вся. А снился мне огромный кролик в красной жилетке, с большой корзиной сочной моркови, пытающийся утянуть меня в устрашающую нору под высоким, нависающим над зеленой поляной деревом. Игра воображения, обратившая персонажа Кэрролла в ужасного монстра, преследующего детские сны. Я просыпалась с отчаянным криком, судорожно хватая воздух, и находила утешение лишь в согревающих маминых руках, бархатном голосе, утешающем и дарующем вожделенный покой.

Мне было всего пять лет… сейчас двадцать шесть, но за эти десятилетия я так ни разу и не открыла устрашающую сказку, не решаясь вновь столкнуться глазами с кошмаром, оставшимся в памяти маленькой девочки. Осторожно обходя все эти годы любое упоминание о бедняжке Алисе, попавшей в искаженную реальность, оставляющее холодок в несозревшей душе…

И вот опять то же чувство. Глотая слезы, топящие тихие всхлипы, я чувствую мамины руки, защищающие от терзающих подсознание картин. Мягкие прикосновения, ласкающие щеки, вытирающие текущие ручейки, убирающие налипшие волосы с лица. Тихий родной голос, полушепот, почему-то меняющий тембр… Глотая ставший тяжелым воздух, приоткрываю глаза.

Начинает светать. Вижу слегка освещенный профиль мужа, гладящего по волосам. Крепко прижимается ко мне, встревоженным взглядом блуждая по остаткам моего сна.

Подавляет дрожь в теле обеспокоенным голосом:

— Тише, родная, я здесь, всё хорошо.

Затуманенными глазами смотрю на него, пытаясь улыбнуться.

— Что тебе снилось? — спрашивает не спеша, нарушая хрупкое пространство.

Отвечаю честно:

— Мама и детство.

— И поэтому плачешь?

Грустно улыбаюсь.

— Я слишком редко говорила ей спасибо, а она всегда была рядом, даже в те моменты, когда я, не желая того, обижала её.

Нежно поглаживает по волосам.

— Так ещё не поздно всё изменить. Ведь пока мы живы, при желании всё возможно.

Переворачиваюсь, утыкаясь носом в тяжело вздымаемую грудь.

— Перед тобой я тоже во многом виновата. Прости.

Отвечает молчанием, нарушая тишину лишь движением губ, остановившихся где-то в районе затылка.

Не выдерживая паузы, отклоняюсь и, разрывая скрепление рук, вылезаю из теплой постели. Накидываю его толстовку, лежащую рядом, хватаю сигареты, телефон и иду на веранду.

— Что собралась делать? — слышу выроненное вслед.

— Позвоню маме.

— Лиз, разница четыре часа, ты лишь её напугаешь ночным звонком.

Усмехаюсь.

— Тогда напишу смс.

— Может лучше утром?

Качаю головой.

— Именно сейчас, пока так накрывает. Давно пора научиться благодарить.

Смотрит с нескрываемой грустью.

— Тебя погубит твоя импульсивность.

Стою, не шелохнувшись, начав по привычке от нервов прикусывать губы, зачем-то тихо произнося глазам напротив:

— Я тебе не изменяла…

— Чисто физически, — поправляет зевающий разум.

Не услышав ответа, ухожу прочь, топить голос подсознания в белом табачном дыме.

Предрассветное зарево.

Сижу на влажном песке, крутя в руках телефон. Отправила банальное смс со словами любви, слишком редко произносимых в обычной жизни. Мы так редко благодарим близких, вечно оставляя всё на потом… Забываем об этом, думая, что ещё успеем… А потом рыдаем, глотая пыль у могил, будто слёзы могут что-то исправить, донести нашу любовь, давно похороненную в шкафчиках памяти. Не облаченную вовремя в поступки и слова, обесцененную в безразличие при взгляде со стороны.

А мамы прощают нам всё. Редкие звонки и желание прервать разговор из-за более важных дел… Наши капризы в период взросления. Прощают, вытирая горькие слёзы, залечивая нашу душу своей безграничной любовью. А мы в ответ обижаем, не замечая своей вины… Помню, я пришла к ней рыдая, уткнувшись с порога в каштановые волосы, пахнущие корицей и свежей ванильной выпечкой. Разрывалась изнутри слезами. Всхлипывая, как маленький ребенок, в свои двадцать два.

Не дав сказать и слова, обреченно выпаливая с порога:

— Мам, я беременна… я не знаю, что делать. Не хочу. Не планировала. Не готова!

Она усадила на стул и, стоя передо мной на коленях, стянула с ног длинные сапоги. Вытерла ласковой рукой слёзы, грустно улыбаясь, не замечая ручейков, скатывающихся по своим щекам. Ласковым, дрожащим голосом сказала:

— Дай Бог тебе никогда не попасть в такую ситуацию, когда твоя дочь придет просить благословение на убийство своего ребенка.

Мы проревели, обнявшись, больше часа, в полном молчании, пока истерика не угасла сама собой. Умыв меня, как в детстве, повела отпаивать горячим чаем со свежими булочками.

Осторожно спросила:

— Ты ему сказала?

Безразлично киваю в ответ, пряча взгляд, упираясь в рисунок обоев, словно он интересует меня намного больше, чем данный разговор.

— И что? Не поверю, что муж послал тебя на аборт, пусть ребенок и получился случайно.

— Нет, — нервно смеясь, качаю головой. — Он сказал, что нормальной замужней женщине никогда не придет в голову избавиться от своего ребенка… но у меня учеба, другие планы… мне ещё рано… — почти кричу. — Я никогда не стремилась стирать пеленки и безвылазно сидеть дома!

Лезу за сигаретами, разгребая завалы сумки непослушными руками. На что мама отвечает, утешая взглядом и ласково улыбаясь.

— Знаешь, если бы я в своё время решила, что учёба дороже, мы б с тобой сейчас здесь не сидели. Это твоя жизнь. Но ни ты, ни он этого себе не простите. Взвесь всё и заканчивай курить. Дай себе хоть небольшой шанс.

С того разговора я не тянулась к сигаретам больше года, послушно выполняла все наставления врачей. Улыбалась, глядя на мужа, которого приводил в восторг мой буквально по дням растущий живот. Завораживали пиночки… И пыталась хоть немного прочувствовать всё это самой.

Я ждала дочь, где-то в глубине души… но, по большей части, порой даже забывала о своём положении, натыкаясь на улыбки знакомых, расспросы. Лишь переводя взгляд вниз, буквально вспоминая о причине всеобщего сюсюкания.