— Моего мужа нет здесь, — со спокойной обреченностью заявила Агнесса, думая о том, как вовремя и, наоборот, не вовремя пришли эти люди. — Человек, которого не видели… служит у меня. Есть еще женщина, служанка, она приходит днем. Думаю, нет нужды обращаться в полицию, — устало добавила она, — бумаги в порядке и… это ведь мой дом!

— Да, конечно-конечно, — поспешно проговорил мужчина, отвечая на содержащийся в последних словах слабый вызов, — вы в своем праве. Извините, что побеспокоили. Всего хорошего!

Дама, стоявшая за его спиной, сухо кивнула. По-видимому, догадки ее подтвердились полностью. Агнесса видела, как младшая боязливо оглянулась: взгляд ее, хранивший то же выражение скрытого любопытства, с опаской пробежал по окнам.

Агнесса закрыла дверь. Прежде чем подняться в спальню, где остался Джек, задержалась на минуту возле зеркала. На нее смотрело в спешке небрежно причесанное существо в пеньюаре с неплотно запахнутыми полами, сочетающее в лице своем выражение, полной растерянности с выражением полного понимания происходящего. Агнесса знала, почему это так: даже если человек все понимает, он далеко не всегда может ответить на вопрос, что ему делать дальше.

Она вернулась туда, где оставила Джека. Он уже оделся и имел весьма решительный вид. Агнесса огляделась кругом: она понимала теперь, что и особняк потеряла тоже, больше ей не придется здесь жить. Во всяком случае, с Джеком. Жить с ним — значит во всех отношениях жить вне закона.

— Что им нужно, Агнес?

— Это соседи, — отвечала она, присаживаясь на край кровати. — Дом очень долго пустовал, и теперь их заинтересовало, кто в нем вдруг поселился. Я сказала, что это мой дом, и даже показала бумаги. Надеюсь, они больше не придут.

— Ты хочешь остаться здесь? — спросил Джек. Агнесса ничего не ответила, но по глазам ее можно было догадаться: о том, чего хочет, она предпочтет не говорить.

Джек вдруг приподнял ее рывком, поставив на ноги, и заговорил срывающимся голосом, но в то же время с такой отчаянной решимостью, какой она могла бы позавидовать, если б ее собственная вчерашняя решимость не была бы еще сильней.

— Моя девочка, нам нужно уехать отсюда, из этого дома, из этого города, даже, пожалуй, из этой страны! Уехать, бежать! Вот видишь, — он негромко и невесело рассмеялся, — я опять зову тебя бежать со мною! Только теперь уже не смогу сказать, что у тебя будет все, я ничего не могу предложить, кроме себя и своей любви, ничего! Кто я такой, ты прекрасно знаешь, и я знаю, что ты можешь ответить, но я скажу тебе другое: нас всегда что-то разделяло, с самого начала, но это не помешало нам любить друг друга. И если раньше ты могла совершить ошибку потому, что была очень молода, не знала ни жизни, ни людей, ни любви, то теперь… Значит, это все-таки не ошибка и не обман: мы действительно предназначены друг другу! Клянусь, я сделаю все, что ты скажешь, лишь бы остаться с тобой! Уедем туда, где мы сможем быть счастливы, да… Бог мой, с тобой я буду счастлив где угодно!

Она молчала; он провел по ее волосам рукой, и Агнессу вдруг с новой силой охватила боль и тоска по утраченным временам.

— Я никогда не смогу принадлежать тебе всецело, как прежде, Джекки, — сказала Агнесса, — и если ты действительно любишь меня так сильно, ты должен это понимать.

Она не ответила или пока не ответила отказом, и Джеку этого было достаточно.

— Да, я знаю. Тебе нужно съездить за Джессикой и… другого ребенка ты тоже, конечно, можешь взять с собой..

Агнесса покачала головой.

— Нет, я плохая мать своим детям. Я никогда не смогу объяснить им того, что случилось, и никто мне их не отдаст!

— Но Джессика — наша с тобой дочь.

— Она уже много понимает и в немалой степени принадлежит не другим, а самой себе. Я не знаю, как объяснить тебе…— Агнесса умолкла, не в силах больше говорить спокойно.

Несколько минут Джек стоял молча, глубоко задумавшись, потом произнес:

— Я тебя понимаю.

Агнесса много раз слышала эту фразу от другого человека, совсем другого, но, как ни странно, эти слова прозвучали сейчас точно так же. Она прислонилась к плечу стоящего рядом.

— Ты женщина, — снова заговорил Джек, — и тебе, конечно, трудно так сразу привыкнуть. Но Джессика никогда тебя не разлюбит, я уверен, и плохой матерью не будет считать. А потом, может быть, с твоей помощью так же полюбит меня… Агнес! — Он обнял ее. — Если я в чем-то виноват перед тобою…

— Нет! — перебила она. — В своей жизни я совершала только такие поступки, в которых некого винить, кроме себя, самой!

Джек очень надеялся, что в ближайшие дни, которые они проведут уже по-настоящему вместе, ему удастся склонить Агнессу к нужному решению. Он говорил себе, что подождет, если потребуется, день-два, неделю, даже месяц — неважно; он чувствовал себя так, словно долго боролся и победил, непостижимым чудом вырвал свое, кровное, в обход всех законов принадлежавшее только ему, отобрал у судьбы, у людей, у жизни. Орвил оказался прав: о нем Джек почти не вспоминал, он мало думал и о детях Агнессы, даже о Джессике; все это вдруг разом отдалилось, близко было только одно — безраздельное счастье от сознания того, что Агнесса вернулась. На редкость эгоистичное счастье: попав из мрака в свет, человек закрывает глаза, ослепленный сиянием солнца, часто кажущимся куда более сильным, чем на самом деле.

Однако его связанные со счастливым уединением планы были досадным образом нарушены уже на следующее утро: проснувшись раньше Агнессы и глядя в окно, Джек увидел идущую к крыльцу женщину лет сорока пяти, судя по всему, приехавшую издалека.

Агнесса плохо спала ночью, часто вздрагивала и просыпалась в испуге; по-видимому, ей снились плохие сны, и Джеку жаль было будить ее сейчас. Он смотрел на нее, свернувшуюся калачиком под покрывалом, такую хрупкую, как казалось, и беззащитную. Джек улыбнулся: она не отослала его вчера вечером назад в гостиную, не осыпала обвинениями и упреками… Она сказала, что любит его, и доказала это! Ему доставляло тайное наслаждение сознавать, что, просыпаясь ночью от кошмаров, она успокаивается только потому, что он рядом, затихает в его объятиях. Неповторимая, страстная, прекрасная… Его Агнесса!

Он тихонько дотронулся до ее плеча со словами:

— Агнес, проснись, там приехала какая-то женщина…

Агнесса встрепенулась, мгновенно пробудившись, и протянула руку за платьем.

— Женщина? Ты знаешь ее? Видел когда-нибудь?

— Нет, Агнес.

— Молодая?

— Я бы не сказал. Спустись, сама посмотришь.

Агнесса быстро оделась, соображая, кто бы это мог быть. Еще с лестницы она заметила приезжую: та стояла с небольшим чемоданом в руках неподалеку от входной двери. На вид ей было больше сорока; черты ее простого лица показались Агнессе очень знакомыми.

— Терри? — нерешительно произнесла она, приближаясь. — Вы?!

Женщина поставила, нет, пожалуй, наполовину уронила чемоданчик.

— Барышня! Агнесса! — прозвучало непривычное и в то же время родное, не слышанное столько лет.

И если Агнесса не знала, как держать себя в первые минуты встречи с Амандой, то ее служанку сразу заключила в объятия.

— Да откуда вы?..

— Погодите, расскажу, мисс… то есть, ведь уже миссис!.. Господи! Совсем запуталась! — со слезами радости на глазах говорила женщина.

Агнесса провела ее в гостиную и окружила таким вниманием, каким не почтила бы, наверное, никакую другую гостью.

Пришла Стефани, и Агнесса отправила ее на кухню, а сама села рядом с Терри, взяв женщину за руку и обратив к ней просветлевшее лицо.

Терри постарела. Это сразу резко бросилось в глаза, сделав ее чуточку незнакомой, но минуту спустя Агнесса уже привыкла к произошедшим переменам, и Терри снова казалась ей близким человеком. Агнесса и сама не знала, почему до сих пор не забыла эту женщину, с которой общалась, в общем, так мало; может быть, потому, что Терри была первым человеком, встретившим ее по-дружески, с теплотой по выходе из пансиона в новый мир, в новую жизнь.

— Миссис Митчелл уехала за границу. Меня она с собой не берет, оставляет смотреть за домом. Но в этот раз я отпросилась повидать вас: миссис Митчелл сказала мне, что вы этого хотели.

Агнесса кивнула.

— Очень хотела, Терри.

— Я не знала, что вы в отъезде, — продолжала женщина, — но у вас дома меня так хорошо приняли, прямо как члена семьи!

— Вы и есть член семьи, Терри, и близким я много о вас рассказывала.

Терри улыбнулась доброй, внимательной улыбкой. Глаза у нее были все те же, глазами она не постарела. Агнесса подумала: это хорошо, когда у человека не стареют глаза, хранящие чистоту души. С нею самой, наверное, будет по-другому…

— Я всего лишь служанка миссис Митчелл…

— Нет, — сказала Агнесса, — для меня нет. Они с теплотой глядели друг на друга.

Терри тоже замечала перемены в Агнессе. С семнадцати до двадцати шести — это гораздо больший отрезок времени, чем от тридцати пяти до сорока четырех: в этот период жизни внутренняя сущность человека куда более подвержена изменениям. И все же Терри сразу показалось, что Агнесса в чем-то осталась прежней; ей не был присущ свойственный Аманде лоск, всю жизнь доводимый до совершенства. Агнесса была, как считала Терри, намного проще.

Тем более, сейчас она уже не выглядела дамой из общества, какой увидела ее несколькими неделями раньше Аманда.

— Ваш супург понравился мне, — заметила Терри. — Он сказал, что вы в Санта-Каролине и пробудете здесь еще некоторое время. И посоветовал ехать к вам.

— Еще некоторое время? — повторила Агнесса и, машинально оглянувшись на закрытую дверь, спросила тихо: — Орвил… как он?

— Хорошо, — несколько растерявшись, ответила Терри; она сразу почувствовала здесь что-то глубоко личное.

Агнесса опустила глаза.

Он ничего не рассказывал вам?

— Нет…

Терри, если и нашла странным отсутствие Агнессы дома, то истинных причин этого предположить все равно не могла, теперь же в ее душу вторглась тревога: похоже, произошла или же происходит какая-то драма в жизни «барышни Агнессы», о которой она помнила столько лет.

Но она не решалась спросить.

Немного посидели молча; потом Агнесса распрямила свои немного согнувшиеся во время предыдущего разговора плечи и сказала обычным голосом:

— Я после вам все объясню. Расскажите, что и кого вы еще видели там… дома?

Терри улыбнулась.

— Маленькую девочку, которая подошла ко мне и сказала, что много слышала обо мне от своей мамы.

Агнесса сидела, уставившись в пол.

— Джессика… да, она такая… все помнит.

— И вашего сына…

Агнесса посмотрела на Терри, и та вздрогнула: глаза женщины походили на две малахитовые чаши, до краев наполненные хрустально-прозрачной, но горькой от печали влагой, готовой пролиться от первого движения впавшей в забвенье души.

— Я уеду, мисс, — сразу без обиняков заявила Терри, едва Агнесса завершила рассказ, — не хочу оставаться здесь.

— Останьтесь, — сказала Агнесса, — мать же в отъезде. Что вы будете делать там одна?

— Здесь мне делать тем более нечего.

В выражении лица Терри было что-то очень похожее на взгляд приходившей сюда вчера незнакомой дамы — соседки. Господи, неужели так теперь будет со всеми! Агнесса подумала, что ничего другого ни от кого и не ждет, но в следующее мгновение почувствовала не только осуждение Терри, но и ее нескрываемую боль.

— Наверное, мне вообще не следовало больше выходить замуж, надо было жить одной, как моя мать, — мрачно произнесла Агнесса, скручивая в пальцах кончик шали. Сегодня было прохладно, моросил дождь, совсем осенний, хотя стояло лето. Небо, горы, океан — все имело одинаковый серый цвет, только чуть разных оттенков. Агнесса знала, что это пройдет, и назавтра опять засияет солнце: в этих краях не задерживалась непогода. Но ей всегда немного не верилось в возвращение лета.

— Я не знаю, почему миссис Митчелл не вышла замуж. По-моему, в последние годы она вообще не стремилась к этому. Слишком, наверное, привыкла жить для себя.

— Вы хотите уехать, Терри, сейчас, когда я прошу вас остаться, — тихо сказала Агнесса, — и я знаю, почему. Но ведь вы, что называется, верой и правдой столько лет прослужили моей матери, все видели, все знаете о ней, а у вас же совсем другие принципы!

Терри молчала. Она ехала навестить юную барышню, ставшую молодой дамой, живущую благополучной семейной жизнью, и была потрясена развернувшейся перед ее взором картиной. Оказывается, все повторяется, выходит на второй круг, но в более сложном, трагическом варианте. Что ж, если Аманда со своей холодностью, высокомерием, стремлением попасть в высшее общество и расчетливым взглядом на дочь, тем не менее — женщина — не причинила никому большого зла, то Агнесса наломала дров. Миссис Митчелл глядела на жизнь, словно в огромное зеркало, любуясь собой, и была откровенно эгоистична, но Агнесса же производила совсем другое впечатление! Терри гораздо лучше понимала чувство матери к детям, чем чувство женщины к мужчине, может быть, потому, что последнего, в отличие от первого, не испытала, поэтому считала: что бы ни случилось, забыть даже на минуту — о своем долге по отношению к семье может только женщина глубоко безнравственная. И в сто раз хуже, когда эта безнравственность надевает маску.