Сердце закололо. Пальцы немеют, роняют ключ. Он звякает о верхнюю ступеньку и слетает на гравий.

— Проклятье, — ругаюсь, поднимая ключ. Всовываю его в замочную скважину. Поворачиваю один раз по часовой стрелке, дважды — против. Замок щёлкает. Обхватив узкую ручку, опускаю вниз и тяну на себя. Дверь с лёгкостью открывается.

Внутри тишина. Она окутывает, тяготит и давит, словно многотонный пресс, норовя не оставить и мокрого места от нарушителя.

— Паша! — кричу в гулкую пустоту. Та отзывается многозвучным эхом. Передергиваю плечами и делаю шаг внутрь, в темноту. — Пашка, что за шутки? — снова зову.

— Не рви горло, Айя. Нет его здесь.

Медленно оборачиваюсь к женщине, вошедшей следом за мной, и застываю соляной статуей. Передо мной стоит Алина с ребенком на руках.

Матвей.

Мой сын.

— Знаешь, Айя, — она усмехается, перехватывает Матвея поудобнее. Тот хохочет, пытаясь ладошками достать ее лицо. Алина не сопротивляется, позволяет ему пальчиками ухватить свой нос. Я невольно улыбаюсь лишь уголками губ, все еще боясь эту женщину и того, что она может сделать с маленьким чудом на ее руках. И сердце щемит, как будто прищепкой защипнули. — Я ехала сюда с одной целью — убить тебя.

Я знаю, сразу поняла, зачем она здесь. Но я молчу, не свожу глаз со своего сына, играющегося с распущенными волосами Алины. Закусываю губу.

— Хотела, чтобы ты увидела сына и умирала с мыслью, что его буду растить я.

А Матвей уже своей маленькой пятерней зарылся в ее волосы, растрепал, запутывая. Алина бережно отнимает его ладошки от своей головы, щекочет Матвея за бок. Тот заливается смехом. А на ее губах расцветает улыбка: нежная, чистая и такая откровенная, что становится трудно дышать. Эта женщина не причинит вреда Матвею. Облегчение подкашивает ноги. Я пошатываюсь от внезапной слабости, но удерживаюсь на ногах.

А Алина снова говорит, продолжая улыбаться моему сыну. И в глазах ее блестят слезы.

— Но кое-что изменилось. Можно сказать, тебе повезло, потому что, как оказалось, я твоя должница, Айя. А я привыкла отдавать долги.

Отрываю взгляд от сына и смотрю на уже совершенно серьезную Алину.

— Я тебя не понимаю, — говорю тихо, потому что от голоса остался лишь жалкий сип.

— Помнишь маленькую девочку, которую ты хотела спасти? — перечеркнутое глубокой и воспаленной царапиной лицо искажает гримаса боли и отвращения.

Качаю головой, ища в памяти хоть что-то, что могло подсказать, что Алина мне хочет сказать. О чем напомнить. Но тщетно. В висках пульсирует только одно: забрать сына и убраться отсюда. Но Алина не отпускает.

— А девочку, ради которой убила, помнишь?

Я смотрю на брюнетку с моим сыном, который с видом испытателя изучает ее лицо пухленькими пальчиками, и не верю собственным ушам.

Воспоминания обрушиваются на меня тяжелым молотом, бьют по затылку и в грудь, вышибая дыхание.

…Роняю скальпель и кидаюсь к девочке на кушетке. Тормошу ее.

— Ну же, очнись! Просыпайся, — хлопаю по щекам. Слезы текут по щекам. Страх щекочет пятки и я переступаю ногами. Оглядываюсь на огромного мужчину, что лежит на полу в луже крови. Я точно знаю, что это темное вокруг него — кровь. Дергаю спящую девочку за волосы. Это больно. Она должна проснуться и она открывает глаза. Смотрит на меня и мне страшно. Ее глаза…они черные, как ночь.

Хочется убежать. Спрятаться. Но она хватает меня за руку.

— По-мо-ги…

…В коридоре темно и страшно. Откуда-то доносятся голоса. И я хочу убежать побыстрее, чтобы они не увидели, не нашли. И я иду вперед. И держу за руку девочку, такую как я, но ей еще страшнее…

— Ты?

— Да, я должна тебе жизнь, Айя, — с горечью отзывается Алина и тут же смешно морщит нос, когда Матвей снова хватается за него. С серьезным видом пытается разгладить морщинки. — Взамен я сохраню тебе твою, — играя с моим сыном холодно бросает Алина.

— Я должна сказать тебе спасибо? Упасть на колени? — сарказм прорывается сам и я тут же ругаю себя за глупость.

У Алины в руках мой сын. Мой. И вздумай она убить его — ей достаточно одного движения. И я ничего не успею сделать. Сглатываю колючий комок страха, застрявший в горле, сжимаю кулаки.

— Не надо дешевых мелодрам, Айя, — смеется Алина, шагнув ко мне.

Не двигаюсь, хотя страшно до одури. От нее такой странной, не поддающейся никакой логики, страшно. Но заливистый смех и радостное агуканье пригвождают к полу, размывают страх. Вздергиваю подбородок и смотрю в темные глаза Алины без тени страха. Готовая выгрызать своего сына у самой смерти.

— Брось, — вмешивается Алина в мои мысли, — придумывать, как ты убьешь меня. Не трать силы.

Она улыбается широко, показывает язык Матвею, вызывая новый приступ его смеха, а потом вдруг чмокает его в носик, и прижимает к себе. Один удар сердца. Другой. И она протягивает Матвея мне. Я теряюсь.

— Что застыла? Забирай сына и вали отсюда.

Быстро, но аккуратно забираю сына, обнимаю крепко. А внутри все дрожит, как в лихорадке. Матвей затихает, смотрит на меня разноцветными глазенками. Вдох. Маленькой ручкой он тянется к моим волосам и я, не раздумывая, стягиваю резинку, распуская их.

Матвей широко улыбается, показывая два крохотных зубика. Выдох. Пальчики хватают локон и тянут в рот, но промазывают и волосы щекочут маленький носик. Матвей громко чихает. И снова хохочет, смешно чухая носим ладошкой. Смеюсь вместе с ним.

— Береги его, Айя, — голос Алины звучит хрипло, а в ее глазах — море боли. Черной, безысходной какой-то. Я крепче прижимаю Матвея, пячусь. — Обоих береги, — теперь в ее словах угроза. — Не сбережешь, вернусь и убью тебя. Помни об этом, сестренка.

— Сестренка? — удивление само срывается с языка.

Алина кривит губы в ухмылке, саркастически изгибает бровь. И я все понимаю без лишних слов: ее взгляд, смотрящий в самую душу, вздернутая бровь и кривоватая улыбка. Она так похожа на мужчину, которого я люблю. Сейчас в своей злости особенно. В этих мелочах ее мимики, в ее неотступности, силе и жажде мести, в ней самой живет мой муж. В ее венах течет кровь моего Алекса. И моей мачехи.

— Поговори с Мариной, — прошу едва слышно. — Она считает тебя мертвой, Алина. Поговори…

Она не отвечает и не смотрит на меня, только на Матвея. И в ее взгляде нет ничего, кроме щемящей нежности. Нет, зря я думала о ней плохо. Она никогда не причинила бы вреда Матвею. Только не ему. И я понимаю, что когда судьба подставила подножку, эта женщина оказалась рядом с моим сыном. За что я ей благодарна.

Сейчас, глядя на счастливого сына, балующегося армейским жетоном, что снова висит на моей шее, я знаю наверняка — Алина не обидела Матвея. А по ее глазам вижу, как сильно она к нему привязана и желает только добра. И быть может, только благодаря этому сегодня я осталась жива.

— Прощай, сестренка, — с сожалением отвернувшись от Матвея.

Делает шаг в сторону, освобождая мне путь. Но когда я почти ухожу, вспоминаю о Пашке.

— Не волнуйся о нем, сестренка, — доносится в спину ответ. — Я устроила ему комфортную могилку.

Ее циничные слова коробят и толкают в спину. Прочь из этого места. Больше я не хочу ничего знать. Хочу просто уйти, что и делаю.

Толкаю калитку и замираю, вдыхая полной грудью апрельский воздух. Солнце греет, теплыми лучами играет в шелесте листвы.

— Наконец, я тебя нашла, сынок, — слезы жгут глаза, но я сдерживаю их. Не хочу, чтобы мой сын видел, как я плачу, даже от счастья.

Улыбаюсь счастливо, когда Матвей тянет меня за волосы. Похоже, у этого проказника появился свой фетиш.

— Ох, чувствую, все девчонки будут наши, да, Матюш?

Носом трусь о его щечку, наслаждаясь теплым молочным запахом. Запахом своего счастья.

— Ну что, радость моя, едем к папе?

Носом к носику, улыбаясь веселому агуканью. И представляю, как рвет и мечет мой любимый муж, не обнаружив меня утром в постели. Как поднял на уши весь город, чтобы меня найти. Хочется верить, что именно так все и есть. Что он действительно…

— Синеглазка…

Вздрагиваю от хриплого голоса и ощущаю, как под кожей растекается нежность, теплом расползается по венам и солнцем распускается в низу живота.

Оборачиваюсь, щекой прижавшись к щечке Матвея, и не сразу узнаю в мужчине, что идет ко мне мягкой пружинящей походкой хищника, своего Лешку. Он сосредоточен и зол: глаза сощурены, губы сжаты в тонкую полоску, а под кожанкой виднеется кобура с пистолетом. Скольжу взглядом поверх его плеча и вижу не менее напряженного Тимура, бедром опершегося на капот вишневой «Ауди» Сергея Корзина. Сам хозяин сидит за рулем, а рядом, едва не влипнув в лобовое стекло — Леська.

Улыбаюсь, не сводя глаз с остановившегося рядом Лешки. Он ощупывает меня цепким взглядом, на долгое мгновение задержавшись на вертящемся в моих руках Матвее.

— А Игнат где? — спрашиваю с озорным весельем.

— На подходе с тяжелой кавалерией, — в тон мне отвечает Лешка.

— Я так и подумала, — фыркаю, чувствуя себя просто сказочно счастливой.

— Алина? — Лешка настороженно косится в сторону дома.

Пожимаю плечом.

— Ушла.

Лешка смотрит недоверчиво, но кивает. Кивает Тимуру. Тот срывается с места и двигает в сторону калитки.

— Тимур, остановись.

Лешка напрягается, а Тимур смотрит внимательно.

— Сердце мое, не нужно, — беру Лешку за руку. — Алина, она… твоя дочь.

Лешка меняется в лице. Нет непонимания, ни одного вопроса, только боль, странная, глухая, которая тут же сменяется светом радости, когда Матвей снова тянет меня за волосы.

— Отпусти ее, сердце мое.

И он отпускает, крепко обнимая меня и нашего сына.