Алена долго находилась в часовне. Показалась в гостиной с радостной улыбкой и сразу заявила:

— А как там поживает в духовке фирменное жаркое? По-моему, его пребывание на этом столе украсит сервировку.

— Его временное пребывание, — весело уточнил Глеб. — Оказывается, кое-кто из находящихся за этим столом хоть и маленький, но довольно прожорливый. Но лично я ничего так высоко не ценю в людях, как хороший аппетит.

— Да ладно, — усомнилась Алена, — я-то наивно полагала, что сказочники презирают плотские слабости.

— Отнюдь. — Глеб вихрем слетал на кухню и вернулся с блюдом, на котором аппетитно поблескивал румяной корочкой запеченный кусок мяса.

Алена повела носом и констатировала:

— С чесночком и приправами! Класс!

Когда уже было съедено мясо, сказаны друг другу нарочито высокопарные тосты-пожелания, когда догорели свечи в подсвечниках и вдруг иссякли слова, застигнутые врасплох глубоким, волнующим, как свершающееся таинство, молчанием, Глеб медленно встал, откинул тяжелую бархатную портьеру, скрывающую комнату, где стоял рояль, сел за него и долго-долго смотрел на Алену, как будто сводя воедино ее и то вдохновение, которым он сейчас жил…

Алена давно не плакала так легко и радостно, как в детстве, когда слезы даются облегчением прощенной мамой выходки и с каждой слезинкой внутри словно раздвигается большой белый просторный шатер, способный вместить взамен ушедших мук и терзаний, вины и усталости море ликующей свободы. Она чувствовала такую блаженную невесомость, что нисколько бы не удивилась, если бы вдруг ощутила макушкой твердую поверхность лепного потолка гостиной. И еще она понимала, что уже несколько часов безоговорочно любит этого неторопливого сказочника с его волшебной, пронизывающей музыкой и что сейчас он дарит ей эти звуки, непостижимым образом сколдовав воедино то, что было для них двоих порознь.

Глеб закончил играть, закрыл крышку, положил голову на скрещенные на рояле руки и нарочито буднично произнес:

— А тем временем… в кустах оказался рояль.

Оглушенные тишиной, они молча смотрели друг на друга. Потом Алена, двигаясь, как сомнамбула, подошла к Глебу, развернула к себе его лицо и медленно, подробно исследуя губами каждую клеточку, поцеловала лоб, глаза, щеки, шею, волосы. Он затих, не смея пошевелиться, а она взяла его тяжелые натруженные кисти и покрыла длинные пальцы такими же медленными поцелуями.

— Алена… я счастлив, — прошептал обессиленным от любви голосом Глеб.

Она поцелуем приказала ему замолчать. Когда стало нечем дышать, отодвинулась и тихо попросила:

— Сказочник, отвези меня домой.

Глеб тяжело вздохнул и горько прошептал:

— Понимаю… Я измучил тебя своей музыкой.

— Глупый, глупый до неземной мудрости сказочник! Я хочу проживать с тобой все по законам твоей музыки. У нас будет завтра… И этим можно гордиться.

Глеб вдруг нагнулся и обеими руками коснулся ног Алены. Его гибкие пальцы двумя плотными браслетами обхватили ее лодыжки.

— Когда я впервые увидел тебя, твою лодыжку обвивала тонюсенькая золотая змейка. Я ей так завидовал весь вечер. Я ревновал ее. А потом приехал сюда и был не в меру задумчив. Люська просекла «на раз» мое состояние и спросила: «Влюбился?»

— А ты?

— А я ответил: «Еще страшнее. Я нашел свою женщину, но она про это пока не знает».

— А Люся?

— А Люся… поступила так, как в таких случаях поступают любящие сестры, — она разрыдалась.

Уже в машине, когда показалась сверкающая ночными огнями Москва, Алена произнесла:

— В часовне на стене я видела дворянский герб. Это ваш?

— Да. Моя мама княжна Мещерская. И я знаю, что ты скажешь дальше. Но я все уже сделал, что касается дворянских корней Оболенской. Связался кое с кем и кое-что выяснил, а некоторые подробности буду знать на днях. Тогда ты получишь всю информацию. Она мне тоже запала в душу, эта ваша Оболенская. Когда я впервые оказался в театре и представился ей на проходной, она вслед мне тихо произнесла: «Да хранит вас Господь!» Меня так всегда напутствовала мама перед всеми моими начинаниями. В следующий приход я осмелился принести ей букетик фиалок, она смутилась и покраснела, как школьница. А на юбилее была элегантна и одухотворена — наверное, присутствием внука. Я даже пригласил ее танцевать (она стояла в дверях и с улыбкой глядела, как кружатся пары), она опять смутилась и отговорилась тем, что у нее заняты руки — как раз в этот момент внук передал ей чашечку кофе.

— Так… приехали! — Алена резко откинулась на спинку сиденья и до боли стиснула кулаки.


Спектакль «Столичная штучка» сдавали худсовету театра и труппе. Это был первый прогон на зрителе, и актеры нервничали.

Теперь уже шел конец второго акта, и Алена позволила себе слегка расслабиться и тайком проглотила таблетку от головной боли.

Глеб сидел ниже на несколько рядов, и Малышка время от времени с нежностью останавливала взгляд на его коротко стриженной круглой макушке. Поспать ей удалось всего лишь несколько часов, но уже давно она не чувствовала себя такой бодрой, уверенной, сильной, и лишь тупая боль в висках напоминала о бессонной ночи и волнении перед сдачей спектакля.

Спектакль шел прекрасно, без явных накладок, а Воробьева в очередной раз поразила даже Алену. Находясь в очень верном импровизационном состоянии, она к финалу вдруг сбросила все характерные приспособления и на прямом, мощном от природы темпераменте так сыграла последний монолог, что зрители разразились аплодисментами.

— Какая же наглая природа в самом прекрасном для актрисы смысле, — прошептал на ухо Алене Сиволапов. — Все сломала, снесла все, о чем договаривались, и не боится от тебя взбучки.

— Она сейчас об этом не думает. И правильно. Ее ведет, и она сейчас только себя слышит.

Сиволапов оглянулся назад, чтобы посмотреть на реакцию зрителей, и возбужденно зашипел:

— Вот-те здрасьте. Знаешь, кто пожаловал? Энекен. Стоит в задних дверях с абсолютно перевернутым лицом. По-моему, сейчас в обморок грохнется. Видно, здорово ее переиграла наша-то…

Алена резко развернулась назад, увидела потрясенное лицо Энекен, инстинктивно даже приподнялась с места, но в это время финальная тема спектакля вправила ее мгновенный импульс в нужное русло, и Алена зашептала в микрофон:

— Сережа, микшируй звук. Маша, актеров на поклоны не выпускай — они еще не выстроены. — И уже громко, после последнего звука музыки, словно звонкой каплей начала оттепели, завершившей спектакль, произнесла: — Свет в зал, пожалуйста. Всем спасибо. Замечания — перед завтрашним прогоном. Внимание актерам. В пять часов художница Ольга Белова принесет доработанный макет и эскизы костюмов к «Двенадцатой ночи». Желающих посмотреть и тех, кто занят в спектакле, прошу ко мне в кабинет. Повторяю: в пять часов.

К Алене подошли директор и завлит Галя Бурьянова.

— Нет слов! — Шкафендра взял руку Алены и несколько раз прочувствованно поцеловал ее. — Если бы лично не имел чести быть с вами, так сказать, в тесном знакомстве, никогда бы не поверил, что это сотворено женскими руками, да еще… — Глебыч опасливо повертел головой в поисках Сиволапова. — Ну что греха таить, пьесу-то все читали… Одним словом, от души поздравляю и вас, и нас, и театр, и будущих зрителей. Как старый театральный зубр, предвижу небывалый успех. Для обсуждения предлагаю собраться у меня. А труппу думаю завтра с утра вызвать. Да, а какова музыка! А уж Воробьева… Ох уж эта Воробьева! Пойду ее поцелую.

— Классно все собралось! — Галя притянула к себе Малышку и звонко чмокнула в щеку. — Теперь наша мечта о музыке как равноправном действующем лице сбылась, стала явью. Слушай, какой же талантище этот Сергеев! Как бы нам его удержать для театра, на него сейчас такой поток предложений ухнет!

— Да уж как-нибудь попытаемся, — улыбнулась Алена. — По крайней мере, от «Двенадцатой ночи» ему не отвертеться.

Малышку обступили со всех сторон, и она, пытаясь как можно скорее корректно завершить стихийно возникшее обсуждение спектакля, краем глаза видела, как поздравляют Глеба, жмут ему руки, а он, радостно улыбаясь, ищет ее взгляда… В груди стало жарко от мысли, что сегодня, после всех треволнений напряженного дня, они останутся вдвоем. И тут же Алена вздрогнула и стала напряженно выискивать кого-то в зале. Потом придвинула микрофон и сказала:

— Маша, если девочки меня не слышат, попроси спуститься ко мне Воробьеву и Трембич.

— Воробьеву, можно сказать, прямо из кулисы забрали на контрольный снимок ноги.

— Кто забрал? — насторожилась Алена.

— Да Миша же, наш шофер. Он ее доставит в больницу и к пяти привезет, чтобы она макет посмотрела. Замечания же вы перенесли на завтра.

— Хорошо, — облегченно выдохнула Алена. — Мне срочно нужна Женя Трембич.

Буквально через минуту перед Аленой появилась запыхавшаяся Женя. Ее хорошенькое лицо со следами нестертого грима было обеспокоено:

— Что случилось, Алена Владимировна?

— Может случиться. — Алена отвела ее в сторону. — Ты знаешь, что приехала Энекен?

— Вчера вечером узнала, что она явится на один день. Не на сдачу спектакля, естественно. Встретиться с Адамом.

— Но она была в зале. Я ее видела.

— Да? — удивилась Женя. — Странно, что она не зашла ко мне. A-а, знаю. Она же из Таллина для Ковалевой какую-то траву или настойку должна была привезти. Видимо, поэтому забегала… Да что с вами, Алена Владимировна? На вас лица нет.

— Слушай меня. Все очень плохо складывается. Ты должна немедленно, во что бы то ни стало найти Энекен. Где она могла остановиться?

— Не знаю. Возможно, нигде. Она же на один день, ей вечером на поезд. Хотя… я постараюсь ее найти.

— Это просто необходимо, Женя. Ее нельзя оставлять ни на одну минуту. Ты поняла меня?

Какое-то время Женя смотрела на Алену широко распахнутыми, недоумевающими глазами, потом недоумение вытеснил страх, и она прошептала:

— Я все поняла… Но ее-то за что?

— Этого никто знать не может. Поторопись, Женя.

Трембич сделала шаг вперед, обернулась и с тревогой произнесла:

— Я думаю, они уже вместе. И, кажется, знаю где… Я позвоню вам.

Женя пробкой вылетела из зала, чуть не сбив с ног Мальвину, спешащую к Алене.

— Только что позвонил Максим Нечаев. Просил передать, что выиграл соревнование и посвящает свою победу вам, Алена Владимировна. — Мальвина поджала ярко-малиновые губы и сухо добавила: — Завтра уже будет в театре. Видимо, вместе с лавровым венком.

— Здорово! Молодец Максим! — воскликнула Алена и не удержалась: — Как это вам удается так умело скрывать свою радость за успехи наших артистов, Лидия Михайловна? Просто редкое качество, позавидуешь.

Мальвина не сразу нашла ответную реплику, зато на ухо Малышке раздраженно пробасил Сиволапов:

— Тебе, оказывается, не только симфонии посвящают, а даже в мишени стреляют в твою честь.

— Это же прекрасно! Я этому безумно рада! — И, собрав со стола бумаги, Алена сообщила в микрофон: — Членов худсовета просил пройти к нему в кабинет Валентин Глебович. Теперь для тех, кто не слышал или не понял: прогон завтра, как обычно, в одиннадцать. Играем для пап и мам. Замечания по сегодняшнему спектаклю — в десять. Завтра вечером возможна замена.

— Не слишком ли большая нагрузка для актеров? Два спектакля — это круто! — снова подал голос Сиволапов.

Глядя прямо ему в глаза, Алена прогудела неприятным низким голосом:

— С актерами я как-нибудь сама разберусь! — И, неожиданно улыбнувшись ослепительной улыбкой и прихватив под руку Галю Бурьянову, Малышка покинула зал.


В половине пятого Катя Воробьева вылезла во дворе театра из машины и, перекурив напоследок с водителем Мишей, направилась к служебному входу. Она уже была около крыльца, когда Миша окликнул ее и помахал рюкзаком, который она забыла в машине. Вернувшись к машине и забрав свой рюкзачок, Катя, к своему удивлению, увидела вышедшую из театра художницу Ольгу Белову с огромной папкой в руках. Выглядела она чрезвычайно расстроенной.

— Оль, привет, что случилось? К пяти все приглашены смотреть эскизы и макет, а ты, по-моему, собираешься отказать нам в этом удовольствии.

Рыжеволосая, остроносая, вся усыпанная веснушками Ольга неопределенно хмыкнула и, прислонив папку к ноге, попросила у Кати сигарету.

— Позднякова сегодня сильно не в духе. Макет оставила, а костюмы завернула обратно.

— Интере-есно, — протянула Катя, пытаясь перекрыть ладошками от ветра непослушное пламя зажигалки. — Она же была в восторге от эскизов. Сама мне говорила, да и не только мне.

Ольге наконец-то удалось прикурить, и она благодарно кивнула Кате:

— Я кое-что переделала, естественно, сохранив все, что ей нравилось. Просто ужас какой-то! Я двести лет не видела ее в таком состоянии. Закрыла дверь перед носом у тех, кто пришел поглядеть эскизы! Мне даже показалось, что дело и не в костюмах. Ей-богу, неделю назад она видела практически то же самое. — Ольга в расстроенных чувствах с силой выдохнула струю дыма прямо Кате в лицо.