Джинн Калогридис

АЛАЯ ГРАФИНЯ

Посвящается Хелен, которая спасла мне жизнь

БЛАГОДАРНОСТИ

Хочу выразить глубочайшую признательность моей лучшей подруге Элен Найт — это благодаря ее невероятной щедрости книга появилась на свет.

Моему редактору Чарльзу Спайсеру — за несравненный профессионализм, доброту, терпение и энтузиазм.

Помощнице редактора Элисон Каплин, работа которой также вызывает неподдельный восторг.

Моим суперагентам — великолепному Расселу Галену и блистательному Дэнни Барору.

Моей подруге Шерри Готтлиб — она выслушивала мое страдальческое нытье по поводу сюжета и всегда помогала мудрым советом.

Мышке и Биллу, чье гостеприимство согревает нашу жизнь.

И самое большое спасибо Джорджу, моему спутнику жизни на протяжении тридцати одного года. Все время, пока создавалась книга, он готовил, занимался уборкой, вел все дела и подбадривал автора — с неизменным оптимизмом. Милый, я люблю тебя до безумия!

ПРОЛОГ

БАШНЯ, КРЕПОСТЬ РАВАЛЬДИНО,

10 ДЕКАБРЯ 1499 ГОДА

Монахи-проповедники утверждают, что конец света случится первого января 1500 года. Господь не в силах больше терпеть преступления грешников, поэтому повергнет многих. Самая знаменитая из нынешних Кассандр — флорентийский монах Савонарола утверждает, что Господу особенно отвратительны бесстыдные прелюбодеяния Папы Александра VI, который поселил в Ватикане свою шестнадцатилетнюю любовницу и всех незаконнорожденных детей.

Пророки твердят, что в этот кошмарный день земля содрогнется и рассыплется в прах, а все грешники с воплями падут на колени. Злодеям не будет пощады. Те из нас, кто не веровал в Господа, будут низвергнуты в озеро огня. Мир погибнет в катаклизме, и вместо него возникнет новое царство.

Через четырнадцать дней наступит Рождество, значит, гнев Господень обрушится на нас уже через три недели, если верить пророчествам. Вопрос лишь в том, доживем ли мы с госпожой Катериной до этого события, чтобы увидеть его собственными глазами.

Сейчас полночь, и за стенами крепости Равальдино стоит тишина. Я лежу на узкой походной койке в чулане при спальне моей госпожи, где нынче вместо головных уборов и платьев Катерины хранятся доспехи и порох. Тут все провоняло войной. Мне ужасно хочется спать, но в последние ночи сон не идет.

Особенно сегодня, когда из спальни моей госпожи доносятся весьма характерные звуки. У меня затекла рука, и, чтобы размять мышцы, я поворачиваюсь на узкой койке. Она очень бугристая и неудобная, я не привыкла спать на ней. Повернувшись, я оказываюсь лицом к бархатной занавеске, отделяющей вход в чулан.

К сожалению, ткань прикрывает его недостаточно плотно. Кусок бархата несколько уже, чем надо, сквозь щель между занавеской и стеной я вижу Катерину, которая сидит в центре широкой кровати, на ночном столике горит лампа. Катерина полностью обнажена, свет заливает ее белое тело теплым сиянием — кажется, будто она погружена в мед. У нее стройное тело, тонкая, несмотря на многочисленные роды, талия. Она повернута ко мне спиной, сидит верхом на опрокинутом навзничь любовнике, как будто яростно пришпоривая его. Плечи, руки, спина Катерины ритмично взмывают и опускаются, густая светлая коса, струящаяся по спине, раскачивается, словно маятник.

Ее нынешний любовник Джованни ди Казале безвольно лежит под нею, стеная от наслаждения и усталости, голова на подушке запрокинулась, длинные худощавые ноги торчат из-под крепких ягодиц моей госпожи. Ему сорок; он всего на четыре года старше ненасытной Катерины, но выглядит лет на двадцать старше своего возраста. Джованни рыжеволосый, лысеющий, с дряблой кожей, напоминающей нездоровой белизной рыбье брюхо. Катерина на миг наклоняется к нему, проводит руками по груди, и его кожа собирается складками у нее под ладонями. Он не воин, а секретарь моей госпожи.

После долгого дня, посвященного военным учениям и смотру артиллерии, графиня Катерина Сфорца, правительница Форли, все еще полна сил и желания. Она убирает руки с веснушчатой груди Джованни и медленно, словно перетирая что-то, вращает бедрами. Джованни ахает и испускает стон нарастающего наслаждения.

От созерцания этой сцены я сама ощущаю слабую, не лишенную приятности волну тепла внизу живота, однако тревога прогоняет прочь всякое вожделение. Поэтому я крепко зажмуриваюсь и поворачиваюсь спиной к занавеске, жалея, что у меня нет сил, чтобы заткнуть пальцами уши.

Заснуть в последние дни и без того нелегко, даже когда ничто не мешает. Неделю назад мы покинули гостеприимный Парадиз. Так Катерина называет свои роскошные апартаменты в центре крепости, из которых открывается потрясающий вид на Апеннины. Неделей раньше она тайно переправила все самое ценное — дорогие платья, украшения, мебель, ковры, а заодно и детей, всех, кроме одного, — в безопасную Флоренцию. Теперь мы обитаем в самой неприступной башне крепости Равальдино, на окраине городка Форли, которым правит Катерина. Она также является графиней Имолы, города покрупнее, примерно в половине дня езды отсюда, который в данный момент осаждает папская армия.

Если Имола падет, нам тоже не выстоять.

В нашей башне имеется несколько окон, но на тусклых коричневых стенах нет ни картин, ни гобеленов, а на полу из грубого камня нет ковров, мебель тоже почти отсутствует. В комнате есть только кровать, одинокий шкаф, ночной столик и стол с тазом для умывания, над которым висит большое, прекрасно отшлифованное зеркало. Катерина приказала захватить его с собой. Госпожа Форли все громче вскрикивает от наслаждения, ее стоны сливаются с завываниями Джованни, который наконец-то благодаря ее стараниям распалился до предела.

Как раз в тот миг, когда Джованни испускает восторженный крик облегчения, а моя госпожа негромко смеется от радости за то, что ей удалось опустошить его, в прочную, окованную железом дверь стучат, причем весьма нетерпеливо. Я мигом скатываюсь с походной постели, накидываю на плечи шаль, лежащую наготове, и отдергиваю бархатную занавеску.

Отводя из вежливости глаза, пока любовники спешно отстраняются друг от друга и натягивают одежду, я быстро подхожу к двери и спрашиваю:

— Кто там?

— Ридольфо Нальди. Я только что прибыл из крепости Имолы, привез послание от моего брата Диониджи.

Дрожь надежды и страха пробирает меня. Я смотрю в глазок, чтобы выяснить, тот ли это человек, за которого себя выдает, и один ли пришел.

Все в порядке, поэтому я киваю через плечо Катерине, а она обращается к любовнику вроде бы вежливо, но властным тоном военачальника:

— Сер[1] Джованни, сейчас же приведите сюда моего сына.

Кивком она велит мне открыть. Я так и делаю. Дверь распахивается наружу, Джованни покидает помещение, Ридольфо входит. Мужчины оказываются рядом, почти вплотную, отчего особенно заметна разница в телосложении и росте. Джованни невысокий и довольно худой, хотя и мягкотелый, с неразвитой мускулатурой. Ридольфо выше его на целую голову и шире раза в три. Он совершенно лысый, на могучей шее толщиной с бедро Катерины заметны складки кожи. Однако громадные ручищи, сжимающие шляпу, дрожат, круглое мясистое лицо обмякло от страха и потрясения. Катерина нетерпеливо машет ему, и он грузно вваливается в комнату. Когда Ридольфо проходит мимо меня, от него веет острым запахом застарелого пота. Синий мундир, который он явно не снимал все последние дни, покрыт пятнами пушечного масла. Когда я затворяю за ним дверь, этот здоровяк не просто кланяется графине, а падает перед ней на колени.

Ридольфо я видела много раз. Как и его брат Диониджи — кастелян крепости Имолы, он вовсе не робкого десятка, однако сейчас в глазах крепкого мужчины отражается панический ужас, и мне кажется, что он в любой миг может разразиться слезами. Мы с госпожой, разумеется, понимаем, что сейчас сообщит Ридольфо, но я не хочу верить, пока не услышу собственными ушами.

— Ваше сиятельство, — обращается он к Катерине, и голос его, слишком тонкий для такого могучего тела, срывается. — Я принес вести от своего брата.

— Это ты уже говорил, — негромко отзывается Катерина, выжидая.

Ридольфо прерывисто вздыхает, после чего потоком выплескивает на нас скорбные новости:

— Горожане, как вы, возможно, догадались, сдались армии герцога Валентино без боя. Мой брат Диониджи смог бы удержать для вас крепость… но пушки Валентино в конце концов пробили брешь в стене. Диониджи сражался храбро и упорно, однако без поддержки он не мог сопротивляться вечно. — Ридольфо склоняет голову и испускает сдавленное рыдание. — Диониджи выказал беспримерную отвагу. Он ранен в голову, ваше сиятельство. Даже когда стало ясно, что поражение неизбежно, Диониджи, несмотря на боль от раны, не сдавался, не желал покинуть свой пост, не слушал угроз и посулов герцога. Он выказал полную преданность вам, готовность погибнуть за свою повелительницу, и Валентино был тронут. Он даровал моему брату трехдневное перемирие, чтобы Диониджи смог послать меня к вам и спросить, пришлете ли вы подкрепление для спасения крепости.

Правительница Форли отворачивается от великана, стоящего на коленях, ее рот подергивается от ярости.

— Скоты, — бормочет она. — Диониджи победил бы, если бы они не расстилались перед Валентино, словно потаскухи!

Она имеет в виду своих вассалов из Имолы, которые так испугались армии Валентино, что сдались раньше, чем он подошел к городу.

— Жители Имолы уже заплатили за это, ваше сиятельство, — говорит Ридольфо. — Армия Валентино разграбила город и изнасиловала всех женщин, даже монашек. Герцог лично отобрал для себя самых хорошеньких, говорят, он каждую ночь спит с новой.

При этих словах гнев Катерины улетучивается. Она собирается с духом, расправляет плечи, лоб ее разглаживается, и вся она так и дышит достоинством и уверенностью. Если бы не растрепанные волосы и мятая рубашка, можно подумать, что она дает прием при дворе.

Однако заговорила Катерина лишь через несколько минут:

— Валентино знает, что мне негде взять подкрепление. Крепость потеряна, хотя в том нет вины сера Диониджи. Он вел себя в высшей степени достойно. Но я должна знать, что собирается сделать с ним герцог.

— Он позволит Диониджи и его воинам выйти из крепости и беспрепятственно добраться до Форли, — поспешно отвечает Ридольфо. — Герцог нисколько не лукавит, ваше сиятельство, иначе он не позволил бы мне приехать к вам. Валентино велел передать… — Голос великана снова срывается. — Он сказал, что теперь настала ваша очередь.

Услышав угрозу герцога, Катерина удивленно приподнимает золотистую бровь, но никак не отвечает на эти слова.

— Возвращайся в Имолу и передай брату нашу глубокую признательность, — велит она Ридольфо. — Скажи, что он с честью освобождается от своих обязанностей, я отпускаю со службы сера Диониджи и его людей.

— Благодарю вас, ваше сиятельство!

Широкое лицо Ридольфо расплывается от радости. Он закрывает глаза ладонями и плачет, затем смотрит на нас. Его глаза и щеки блестят от слез.

— Могу ли я… Мой брат, при всем уважении, хотел бы знать, значит ли это, что вы отпускаете его жену и детей и они могут вернуться к нему?

Катерина издает короткий смешок. Вероятно, она позабыла, что взяла в заложники семью Диониджи, чтобы снискать его беспримерную верность.

— Конечно, разумеется!

Когда Ридольфо от души благодарит ее, Джованни, любовник и секретарь госпожи Форли, входит в комнату вместе со старшим сыном графини, двадцатилетним Оттавиано. Катерина отводит секретаря в сторонку и с озабоченным видом шепотом отдает ему подробные приказания. Когда она умолкает, Джованни кивает и помогает павшему духом Ридольфо подняться с пола. Они выходят за дверь, Катерина обращает свое внимание на сына, а я пытаюсь сделать вид, что меня здесь нет. Катерина, не стесняясь, отсылает меня прочь, когда того требуют обстоятельства. Если сейчас она не отпустила меня, значит, хочет, чтобы я осталась. Поэтому с почтительного расстояния слушаю драматическую беседу матери с сыном.

Оттавиано не из тех молодых людей, которые вызывают симпатию. Если его мать неутомима и полна амбиций, то он ленив и инертен. Там, где она сражается, он только ноет. Сын не унаследовал от Катерины ни ее привлекательной внешности, ни острого ума, ни талантов. Хотя она уже не один месяц ежедневно заставляет его заниматься военными делами и упражняться, щеки и тело юноши никак не лишатся детской пухлости, вот и теперь под шерстяной ночной рубашкой явственно выпирает живот. У парня широкий нос и толстые губы, лицо круглое, а сам он — воплощенная апатия. Каштановые волосы Оттавиано подстрижены как у пажа. Они спускаются на три пальца ниже подбородка, ровная челка доходит до самых бровей. Даже сейчас, когда его не просто так привели среди ночи в комнату матери, он трет глаза и недовольно дуется из-за того, что его разбудили. Хотя ему уже двадцать и скоро он станет правителем Имолы и Форли, его не слишком интересует, как надо править, — подобные дела Оттавиано предоставляет матери.