Александр Дюма - Альбина

Жак был как будто пробужден от сладкого сна, когда получил приказание оставить замок, чтобы со своим корпусом возвратиться во Францию. Два месяца его пребывания в замке прошли как один день. Альбина проводила капитана до самого крыльца; здесь он поцеловал руку графини и назвал ее сестрою; Альбина пожелала ему счастья, назвав его своим братом, потом следовала за ним взглядом и махала ему платком, пока он не скрылся из виду.

Через две недели после отъезда Жака Альбина получила письмо от своего мужа, который писал, что скоро возвратится в замок. Графиня приказала одному из слуг, Тобии, отправиться с двумя верховыми лошадьми во Франкфурт и ожидать там приезда графа Максимилиана. Эта нежная заботливость Альбины в глазах гордого Максимилиана была просто обязанностью его жены. Он сел на одного из коней и в сопровождении Тобии отправился в замок. Натурально, при выезде из города первая мысль графа была о пребывании французов в окрестностях замка.

— Итак, — сказал Максимилиан, приказав своему слуге ехать возле себя, — французы не смели беспокоить наш замок, как писала мне графиня?

— Да, господин граф, — отвечал Тобия, — но только благодаря покровительству капитана Жака; без него худо пришлось бы нам от французов.

— Кто этот капитан Жак? — спросил Максимилиан. — Графиня ни разу не писала мне о нем. Какой-нибудь раненый?

— Да, сударь. Ганс нашел его при смерти недалеко от замка. Господин аббат и госпожа графиня так заботились о его выздоровлении, что через месяц он совершенно оправился.

— И тогда оставил замок? — спросил Максимилиан, нахмурив брови.

— Нет, он прожил еще месяц.

— Еще месяц! Что же он делал?

— Ничего; почти всегда он оставался в комнате графини и только вечером выходил прогуляться в парк.

У Максимилиана побледнели губы, но голос его нисколько не изменился.

— Давно ли он уехал? — спросил граф.

— Дней восемь или десять назад.

— А какой он был собою: молод или стар, красавец или какой-нибудь урод?

— Ему было лет двадцать шесть или двадцать восемь, белокурый, бледный, всегда какой-то печальный.

— В самом деле, — сказал граф, кусая губы, — ему, видимо, было очень скучно в замке.

— Нет, господин граф, он имел вид грустный, но совсем не скучный.

— Конечно, — продолжал Максимилиан, — его навещали товарищи и развлекали его.

— О нет, раза два только приходил в замок его квартир-мейстер, и то не по приглашению, а с приказами полковника.

— Понимаю, он охотился.

— Он ни разу не брал ружья в руки.

— Так что же он делал? — спросил граф, пытаясь скрыть свое бешенство, так как дрожащий голос начинал изменять ему.

— Что делал? Рассказать это недолго. Утром он, словно ребенок, забавлялся с Альбертом либо, как старик, беседовал с аббатом; после завтрака занимался музыкою либо пел вместе с графинею, которая играла на клавесине, а пели они словно два ангела; мы часто слушали их у дверей залы; после концерта начиналось чтение, а вечером, как я уже сказал, — только это было редко, — он прогуливался в саду.

— Вот чудак, — сказал граф с ядовитою улыбкою, — играет с детьми, философствует со стариками, распевает с женщинами и наконец прогуливается один.

— Один? Нет, — возразил Тобия, — графиня всегда была вместе с ним.

— Всегда? — повторил граф.

— По крайней мере, почти всегда.

— И это все, что ты знаешь об этом офицере? И ничего о его происхождении, о его фамилии? Он дворянин или из простых, богат или бедняк? Отвечай.

— Что до этого, я решительно не знаю ничего, но графиня, конечно, может сказать вам все, о чем вы спрашиваете.

— Откуда пришла тебе в голову эта мысль? — спросил Максимилиан, бросив суровый взгляд на нескромного рассказчика.

— Очень просто, — отвечал Тобия, — графиня и молодой офицер, думаю, давно были знакомы друг с другом.

— Почему ты так думаешь, господин физиономист? — сказал Максимилиан потливым тоном.

— Потому что графиня называла этого офицера Жаком, а он называл графиню Альбиною.

Максимилиан замахнулся бичом, чтобы хлестнуть по лицу болтливого наблюдателя, но подавил свое бешенство.

— Хорошо, — сказал он, хлестнув коня вместо Тобии, — только это я и хотел узнать, графиня доскажет остальное.

Граф поехал вперед, Тобия следовал за ним в почтительном отдалении. Лицо Максимилиана было спокойно, но мрачные подозрения пожирали его сердце. Недоставало еще верного доказательства в преступлении Альбины, и граф, погоняя лошадь, бормотал сквозь зубы: «Одно доказательство ее бесчестия — и я уничтожу преступницу!» Доехав до аллеи, которая вела к замку, он увидел Альбину, ожидавшую его на крыльце, и судорожно кольнул шпорами свою лошадь. Бедная графиня думала, что Максимилиан пустился в галоп потому, что горел желанием увидеться с нею. В ту минуту, как граф сошел с лошади, Альбина с искренней радостью обняла его.

— Прости меня, мои друг, — сказала она, прижимая графа к своей груди, — прости, что я не встретила тебя в городе: я не так здорова. Но что с тобою? Ты, кажется, так озабочен. Политические дела, да? О, твое чело прояснится радостью. Пойдем, Максимилиан, я скажу тебе одну тайну, сладкую тайну, которую я с упоением повторяла в твое отсутствие, которую я не хотела даже доверить письму, чтобы самой иметь удовольствие обрадовать тебя. Выслушай, Максимилиан, и прогони прочь эту мрачную думу: теперь ты обнимаешь твою жену, а через шесть месяцев будешь обнимать твое дитя!

Мы оставим на время древний замок графа Максимилиана и заглянем в скромное жилище егермейстера Гаспара. Домик егермейстера, с которым мы уже немного знакомы, стоял в ста шагах от решетки парка. Несмотря на свою ветхость, он казался юным, улыбающимся. Стены из красного кирпича, темно-зеленые ставни и, наконец, виноградные лозы, прихотливо обвивавшиеся кругом стен; четыре большие лианы перед воротами, гостеприимная скамья у ворот, ручеек, — все это сливалось в очаровательную гармонию, манили, услаждали взор.

Гаспар был егермейстером графа Родольфа с 1750 года; он женился на сорок первом году своей жизни, но через пять лет счастливого союза оплакал смерть своей жены, которая оставила на его руках двух малюток — Вильгельмину и Ноэми. Сиротки, выросшие под отеческим надзором Гаспара, обе были равно прекрасны, обе разно трудолюбивы, только Вильгельмина была гораздо веселее, а Ноэми более задумчива. Когда Вильгельмине исполнилось шестнадцать лет, Гаспар отдал ее руку Джонатану, которого любил за ловкость и счастье на охоте. Вильгельмина с покорностью исполнила волю родителя. Но что до Ноэми, она упрямо отказывалась от всех женихов: сладкий взгляд Конрада фон Эппштейна уже пронзил ее сердце; бледный молодой человек, которого она встречала иногда в лесу, занимал все ее мысли. Раз сильная буря заставила Конрада искать приюта в доме егермейстера, и с тех пор, ободренный радушным приемом отца, очарованный красотою дочери, Конрад навещал их сперва каждую неделю, потом каждый день. Гаспар, человек простой, но со здравым смыслом, не мог не заметить сердечных чувств Ноэми, и он без церемоний выпроводил бы из дома какого-нибудь повесу; но строгий и достойный характер молодого ученого, как обыкновенно называли Конрада, внушал егермейстеру доверие и уважение. Лишь появлялся этот благородный гость, старик брал шляпу и удалялся. Остальное нам известно. Узнав о тайном браке своей дочери, верный слуга боялся только гнева своего господина. Впрочем, он легко оправдался перед благородным Родольфом, но должен был расстаться со своей дочерью. Это растерзало сердце доброго старика. Ноэми имела столько сходства с его женою, что, простившись с нею, он как будто еще раз схоронил свою подругу. Но, как добрый христианин, он покорно преклонил голову перед волею Провидения. Ноэми уехала; прошли дни, месяцы и годы, а от Ноэми не было ни одного письма, знали только, что она жила во Франции. Одна утеха осталась Гаспару — его Вильгельмина со своим мужем.

Когда Альбина поселилась в замке Эппштейн, добрая Вильгельмина сделалась ее собеседницею. Ревность Максимилиана не позволяла Альбине посещать окрестные замки, но не запрещала входить в бедные хижины, и графиня чувствовала себя намного лучше в приветливом домике егермейстера, чем в своей мрачной крепости. В комнате Вильгельмины, где благоухали прелестные цветы, где распевали веселые пташки, Альбина вспоминала счастливые дни своей юности, проведенные на вилле Винкель. Правда, эта дружеская связь двух женщин, различных по состоянию и рождению, была прервана на некоторое время, когда явился в замок капитан Жак. В это время Альбина по строгому приказанию Максимилиана не могла оставлять замка, а страждущее сердце требовало нежного участия в своих страданиях, и графиня нашла это участие в капитане. В один вечер капитан рассказал ей историю своей жизни. Без сомнения, его рассказ оставил глубокое впечатление в сердце графини, потому что с тех пор началась самая искренняя между ними дружба. Но когда капитан Жак оставил замок, Альбина снова сблизилась с Вильгельминою и даже доверила ей — и только ей одной — радостную тайну, с которою она встретила своего мужа. Жена Джонатана тоже надеялась скоро стать матерью, и это для обеих женщин было предметом планов, мечтаний, надежд. Среди этих мечтаний и планов молодых женщин граф Максимилиан возвратился из Вены.

На другой день по приезде графа Вильгельмина, по обыкновению, пришла в замок и желала видеть Альбину. Но ей отвечали, что графиня не будет более никого принимать; это было приказание графа. Бедная женщина настаивала на своей просьбе; ее почти прогнали. В слезах и с тревожным сердцем она возвратилась домой.

С этих пор граф Максимилиан, не слишком страстный охотник в прежнее время, решительно каждый день выезжал на охоту в сопровождении Джонатана и выказывал какую-то дикую свирепость, как будто его мучила жажда чужих страданий. Он с наслаждением смотрел, как собаки пожирали затравленного оленя или дикую козу, и, всегда угрюмый, молчаливый, хохотал при этом зрелище.

Настал день Рождества Христова. Джонатан, по обыкновению, отправился в замок и ожидал, когда граф выедет на охоту. Но напрасно он ждал своего господина около двух часов, — Максимилиан не показывался. В это время прибежал один крестьянин и позвал его домой; Джонатан поспешил в свою хижину, и в ту минуту, как он переступил через порог, новорожденная дочь приветствовала его своим криком. Первая мысль Вильгельмины была о Джонатане, вторая — об Альбине. «Известите графиню», — сказала она; ей отвечали только слезами и молчанием. В эту ночь в замке произошла ужасная сцена.

Альбина думала, что, когда она выскажет своему мужу заветную тайну, Максимилиан с восторгом прижмет ее к своей груди и разделит ее материнскую радость. Вот почему с радостною улыбкою она сообщила ему свою тайну и с детским простодушием хотела прочитать на его лице приятное впечатление, произведенное этой новостью. Но она жестоко обманулась. Максимилиан, услышав неожиданную новость, побледнел и с яростью сжал руку, которую протянула ему Альбина; потом, безмолвный, мрачный, он быстро удалился от своей жены. Альбина как будто окаменела; неподвижно стояла она на одном месте и, приложив руку к челу, старалась собраться с мыслями. Через несколько минут она возвратилась в свои покои. Тоска сдавила сердце бедной графини; она не могла объяснить себе поведение Максимилиана; теряясь в ужасных, мучительных сомнениях, она трепетала при малейшем шуме. Через час отворилась дверь, вошел слуга и подал Альбине письмо; это письмо было от Максимилиана. Вот его содержание:

Я решил объявить вам свою волю, выслушайте. Вы никогда не должны оставлять стен замка, не должны видеться со мною. Можете прогуливаться по лугу или в саду, когда меня не будет дома, а я стану уезжать каждый день; но порука — ваша жизнь, что я не позволю вам сделать далее ни одного шага. Еще я требую, чтобы вы не писали никому писем и чтобы ваша Вильгельмина не показывалась более в замке. Вы знаете меня, повинуйтесь; опасайтесь раздражить меня; я не отвечаю за последствия своего гнева.

Максимилиан фон Эппштейн.

Прочитав это письмо, Альбина почувствовала всю тягость своей горькой судьбы, но с самоотвержением покорилась своей участи. Она не знала, в чем обвиняют ее, но, сознавая свою невинность, решила спокойно ожидать времени, когда Максимилиан, раскается в своем заблуждении. Но гнев такого человека, как Максимилиан, не может погаснуть, пока не достигнет своей цели. Граф чувствовал это и сам боялся своего гнева. В первую минуту ярости он готов был разом убить Альбину, но это значило открыть свое бесчестие, и он осудил ее покуда на заключение. Он выжидал времени для своего мщения.