Валентина Мельникова - Александра — наказание господне

Князь так и не заснул больше, а на рассвете, выведя из конюшни Тамерлана, отправился в поля, не ведая, что за много верст от его имения девушка с синими глазами, закутавшись в бурку, проплакала всю ночь у костра. Слишком неожиданный подарок преподнесла ей судьба, но желанная встреча окончательно разбила ее надежды на счастье и любовь. Теперь Саша уже не сомневалась, что любит Кирилла Адашева, любит с той самой минуты, когда увидела его впервые в полутемном вестибюле. Невозможно поверить, но человек, с которым они даже не были знакомы, не перемолвились ни единым словом, кому и дела нет до ее существования, стал болью ее сердца, от которой нет Саше покоя ни ночью, ни днем...

Ухо, за которое графиню Волоцкую оттрепали два дня назад, все еще побаливало. Да, ей удалось испытать и силу объятий князя, и тепло его ладоней на своей груди. И хотя в тот момент Александре более всего хотелось растерзать обидчика, но что-то заставило ее сердце неистово забиться, а все тело покрылось мурашками...

Саша всхлипнула чуть громче, и сразу же чуткая Серафима подняла голову и с недоумением оглядела сидевшую у огня хозяйку. Потом, тихо вздохнув, опять опустила голову на седло, исполнявшее роль подушки. Сражение у трактира для барышни не прошло бесследно. По непонятной причине она все эти дни словно не в себе, не спит ночами, похудела, побледнела... Зельем ее каким опоили, что ли? Но Серафима все это время усердно за ней присматривала и ничего подобного бы не допустила. Горничная перевернулась на другой бок. А может, сохнет барышня по кому? Неужели по этому кривляке Кирдягину? Ну нет! Она еще с Петербурга его на дух не переносит. Тут Серафима села, сбросив с себя бурку. А вдруг по соседу, молодому Чернятину убивается? Хотя еще в имении графиня вовсю потешалась над ним. Выходит, здесь дело не в сердечных муках. И тут новое предположение заставило горничную окончательно проснуться. Неужели барышня простудилась и заболела, вот же беда какая! А она лежит себе и загадки отгадывает, бесстыжая!..

Серафима встала и приблизилась к костру. Саша подняла на нее залитое слезами лицо и разрыдалась:

– Сима! Я так хочу его снова увидеть!..

Пока обеспокоенная горничная и заплаканная хозяйка беседовали, Павел Верменич мерил шагами спальню, разрабатывая план боевых действий. Уже под утро он расслышал, как где-то неподалеку тихо скрипнула соседняя дверь. Он слегка приоткрыл свою и выглянул в коридор. Увиденное заставило его озадаченно крякнуть, покачать головой и удовлетворенно потереть ладони. По крайней мере развеялись последние сомнения Павла в необходимости действовать.

Стояла поздняя осень, с низким пологом серого неба, с резкими порывами северных ветров, безжалостно срывающих последние листья с озябших осин и дрожащего от холода боярышника. В это время по-особому сердит ворон. Его хриплый, раздраженный крик разносится над жнивьем, затихшими рощами, покрывшейся звенящим льдом реке и ее многочисленными протоками и островами. Это надсадное карканье – предвестник наступающих холодов и долгожданного снега.

Закончилась осенняя страда, убран хлеб в амбары, в полную силу работает новая мельница и сыпется в короб из-под жерновов теплая на ощупь мука.

С хлебушком! Мельник пересыпает ее в ладонях, прикрыв глаза, вдыхает запах и счастливо щурится. Отменный урожай собрали в этом году! Отличная из него получается мука!

С хлебушком! Вторит ему крестьянин и осеняет себя крестным знаменем. Дай теперь, Боже, зиму пережить! С хорошими припасами она всегда короче кажется!..

Саша, закутавшись в теплую пуховую шаль, задумчиво смотрела в окно охотничьего домика. За спиной жаром дышала печь. Дрова потрескивали, распадаясь на угольки. Дым из трубы припадал к земле, спасаясь от разыгравшегося осеннего ветра. Он окончательно разлохматил рябины, прогнал недовольно покрикивавших поползней с ее ярких даже в вечерних сумерках ягод. Девушка зябко поежилась, передернула плечами и подошла к печи, потом опустилась на низкий стульчик напротив дверцы, приоткрыла ее, любуясь сполохами огня на полу, потолке и стенах.

Серафима возилась на кухне, ставила самовар для охотников, уехавших проверять поставленные вчера вечером капканы на волков...

Два дня назад, когда Саша работала в своем кабинете, раздался резкий стук в дверь. Она подняла голову. На пороге стояли Глушков и Рустам.

– Барышня, Александра Васильевна! – управляющий смотрел виновато, теребя от волнения в руках заячий треух. – Опять волки созоровали!

– Где? – сухо спросила графиня, с негодованием посмотрев на мужчин.

– В дальнем коровнике, – угрюмо ответил Рустам. – Крышу разворотили, она там из камыша. Молодую телку загрызли и унесли, а еще двух покалечили. Пришлось прирезать.

– Стая это, непременно стая! – засуетился Глушков. – Старый Трофим, тот, что на пасеке у нас заправляет, давеча сказывал, видел их поутру. С десяток, а то и поболе. Вожак матерый! Дед, конечно, и соврет – недорого возьмет, но божится, что зверюга ему не иначе как по опояску будет.

– Да-а! – протянул устало Рустам и, сдвинув кнутовищем папаху на лоб, почесал им затылок. – Того гляди к старой конюшне подберутся. Крышу там новым тесом перекрыли, а стены... Это зверье с голоду и подкопать их может.

– Ну и что вы предлагаете?

– Ахмет с Данилой уже порыскали окрест. Скорее всего логово их в старой балке. Самое удобное место! И до скотного двора близко и в буераках укрыться – плевое дело! – пояснил Глушков. – Но выкурить их оттуда трудновато будет! Собак не пустишь, подавят их волчары! – управляющий быстро перекрестился. – Был я там вчера. Гиблое место, не зря его Ведьминой качкой[22] называют. Камни, бурелом кругом, калина и орешник все переплели, запутали. Верхами ни за что не проехать!

– Ну и что вы предлагаете? Будем разводить волков на племя? Корму у нас хватит! Тебя, Рустам, главным пастухом назначим, а Глушкова в подпаски... – Саша с насмешливой улыбкой оглядела мужчин. – Смотрю, волки на вас страху нагнали не меньше, чем на телок в моем телятнике.

Черкес гневно глянул на нее исподлобья, тонкие крылья красивого, с небольшой горбинкой носа дрогнули:

– Не обижай, не надо! Мы каждую ночь засады на них устраиваем, а они каждый раз в другом месте появляются. Видно, вожак у них сам дьявол!

– Хорошо, хорошо! – Хозяйка подняла успокаивающе ладонь. – Каюсь, сказала, не подумав. Но это уже пятая вылазка волков на село и скотные дворы. И потери пока несем мы, а не они.

– По весне мы все волчьи логова разорили, вы же знаете! – Рустам с ожесточением потер руками наголо обритую голову. – А это пришлые, не иначе как с предгорий спустились. Там нынче снега рано легли.

– Капканы на них нужно ставить. Иначе никак от них не избавимся, – вмешался Глушков. – Мы только что оттуда. Неподалеку от входа в балку недоеденная туша телки валяется. Ночью они непременно к ней придут.

– Думаю, ты прав, Глушков, – согласился с управляющим Рустам. – Надо попробовать.

– Приготовь, Рустам, моего Огонька. Я тоже поеду к балке.

– Не для барышень это занятие! – возразил Глушков, но сердитый взгляд молодой хозяйки заставил его поперхнуться, и управляющий поспешил откланяться. Рустам лишь молча кивнул и уже от дверей посоветовал:

– Теплее оденьтесь, барышня! Снег срывается, и собаки в клубок свернулись, видно, вот-вот морозы грянут...

Вечером следующего дня шестеро всадников, с трудом преодолев чащобу, остановились в приречных кустах, в четверти версты от Ведьминой качки. Оттуда доносился запах кострищ. Всю прошлую ночь сторожа, поставленные Глушковым у мрачного входа в волчье убежище, шумели, кричали, стреляли из ружей, и волки затаились в глубине балки, на охоту не вышли. Но сегодняшней ночью голод поборет извечный страх перед огнем и людьми, звери забудут об осторожности и устремятся к недоеденной туше, темневшей на небольшом островке посередине реки. Чтобы достичь заветной цели, им придется преодолеть вброд неглубокую протоку, куда охотники намеревались опустить капканы.

Рустам и Ахмет спешились, скинули полушубки, нашли среди плавника два огромных сухих корневища и принялись проламывать тонкую корочку льда. Глушков и Данила следом за ними опустили в воду с десяток капканов, связав их одним тросиком, конец которого обмотали за прибрежный пень. В этот раз их не пришлось даже натирать парным мясом или настоем мяты – водный поток смоет и унесет все запахи.

Где было мелко, чуть выше колена, там и поставили ловушки.

Видно, все-таки обожгла ледяная вода братьев. Оба горца принялись тереть ладони, притопывать и приплясывать на берегу, стараясь согреться. Аким и Данила, перехватив у них корневища, стали обламывать лед дальше, чтобы волки не смогли сигануть на островок.

Вскоре совсем стемнело. Люди вновь сели на лошадей и растаяли в сумерках. Саша участия в установке капканов не принимала, вместе с Трифоном, который учил охотиться еще ее отца, объехала по верхам балку и сама удостоверилась, что Глушков не преувеличивал. Место действительно гибельное! Саша на всякий случай сняла с плеча ружье и положила его перед собой на луку седла. Встреча с голодной волчьей стаей ничего хорошего не сулила, и они поспешили убраться восвояси.

В охотничий домик возвращались с шумом и смехом. Аким умудрился искупаться, и в него влили чуть ли не фляжку водки. Парень весь день провел в седле, не пообедал как следует, и его тут же разморило до такой степени, что он почти падал с лошади, что вызывало безудержный смех у остальных. Саша хохотала вместе со всеми. В серой мерлушковой папахе, в коротком полушубке, отделанном той же мерлушкой, в высоких кожаных на меху сапогах, она ничем не отличалась от своих спутников – ни дать ни взять молодой розовощекий барчук выехал на охоту в компании верных слуг. И только приглядевшись внимательнее, можно было заметить и нежный овал лица, и затененные густыми ресницами прекрасные глаза... Но девушка ни в чем не отставала от остальных охотников и, заметив чью-нибудь одобрительную улыбку, весело улыбалась в ответ...

Утром она отказалась ехать к капканам, представив, как охотники подъедут к парящей на морозе реке и начнут вытаскивать из воды ночную добычу. Саша понимала, что подобная волчья стая способна за зиму на четверть уменьшить ее стадо, тем не менее смотреть на мокрые, растрепанные останки когда-то сильных и красивых животных ей совсем не хотелось. Ночью охотники слышали возню на реке, предсмертный вой несчастных и рычание вожака, всполошившие собак и лошадей. «Стая, похоже, перестала существовать», – доложил ей поутру Глушков. И у девушки непонятно почему вдруг испортилось настроение.

Теперь они с Серафимой дожидались возвращения охотников, но радости по поводу удачи Саша не испытывала. Вспомнив, с каким восторгом Петр Чернятин рассказывал ей о недавней охоте на зайцев, она недовольно поморщилась. Визиты молодого соседа докучали ей безмерно. Мало того, что они отрывали от дел, приходилось еще и развлекать молодого бездельника, а тем для разговоров было все меньше и меньше. Одно у него достоинство: не ломит напролом, как другие уездные кавалеры, все ходит вокруг да около, но Сашу не обмануть. Не сегодня-завтра нагрянут сваты, и стоит ей об этом подумать, как хочется все бросить и бежать куда глаза глядят. Не выполнила она данное себе обещание: не привечает местных воздыхателей, ибо далеко им до человека, в которого она так безоглядно влюбилась!

Тетка в письмах помалкивает, хотя бы словечком обмолвилась о князе. Где он? Что с ним? Но с другой стороны, если Адашев женился на баронессе, об этом она доложила бы непременно, чтобы еще раз упрекнуть племянницу за упущенную блестящую партию. Со временем он все равно найдет себе жену, пусть даже не Полину Дизендорф, но разве Саше будет от этого легче?

Она ловила все новости, доходившие из столицы порой в таком виде, что и не разберешь, где правда, а где вымысел. Спросить у тетки напрямую Саша не решалась и мучилась, получая за это выговоры Серафимы.

Сейчас работы в имении значительно поубавилось. Елизавета Михайловна звала приехать в Петербург. Однако Саша колебалась. Если бы точно знать, что князь там появится, а терпеть понапрасну навязчивые ухаживания – нет уж, хватит ей одного Чернятина!

Она встала и опять подошла к окну. Стоило ей вспомнить тоненькие усики соседа, его похожие на чернослив глаза и тщательно запудренные выдавленные прыщи, как на глаза навернулись с трудом сдерживаемые слезы. Нет, лучше прожить всю жизнь в одиночестве, чем видеть его изо дня в день перед собой, сносить его ласки и поцелуи, спать с ним в одной постели, рожать от него детей...

– Едут, едут! – закричала вдруг Серафима, и графиня, накинув полушубок, выскочила вслед за горничной на крыльцо. Внизу, в зарослях краснотала, зафыркали лошади, застучали по мерзлой земле колеса и копыта, послышались голоса. Первым показался старый мерин Монах, тянувший телегу с погибшими хищниками. Остальные лошади не дали загрузить телеги. Даже мертвые, волки внушали им непомерный ужас. И только Монах невозмутимо отнесся к необычной поклаже и, чуть всхрапывая от тяжести, потащил груз, опередив шагов на сорок шарахнувшихся от него лошадей.