Сильвия Торп - Алое домино

В комнате было холодно и сумрачно, как в склепе; два громадных полена, пылающих в обширном сводчатом камине, все-таки не могли обогреть это помещение, до того огромное, что даже необъятная четырехспальная кровать, царившая на возвышении в центре, казалась маленькой. Окна были плотно зашторены, так что ветер, завывавший снаружи, в окружавшем дом парке, сюда доносился лишь долгими, едва слышными вздохами, но потоки ледяного воздуха непрерывно шевелили тяжелые занавеси. Над камином висел портрет; пляшущие языки пламени в камине да свечи в канделябрах скупо освещали портрет и небольшое пространство, а дальние уголки зала поглощала тьма.

В этом пятне света у камина собрались шестеро. Старик — хозяин дома в просторном кресле, обложенный многочисленными подушками, от ног до пояса укутанный в меховое одеяло; его управляющий; эконом, приглашенный в качестве свидетеля; домашний капеллан, совершающий брачную церемонию; жених с невестой, впервые увидавшие друг друга за десять минут до начала церемонии.

— …Соблюдая заповеди Господни… в благочестии… для взаимной любви, помощи и утешения, как повелел нам Господь Бог наш…

Невеста задрожала, стараясь подавить нарастающий вопль протеста. Повелел Господь Бог! Нет, не Бог, а этот вот полусумасшедший деспот, сэр Чарльз Кел-шелл, ее дед, во имя сжигавшей его всю жизнь ненависти. И никакого взаимного утешения не ждет в таком браке ни ее, ни незнакомца, которому пришлось заплатить, чтобы он женился на ней.

Она украдкой бросила взгляд на молодого человека, но чтобы увидеть его лицо, вынуждена была поднять голову, хоть и отличалась высоким ростом. Перед нею на фоне окружающего мрака четко вырисовывался профиль с прямым носом и решительным подбородком, в уголках твердо очерченных губ затаилось безрассудство, глаза смотрели прямо перед собой, светлые с золотистым отливом волосы гладко зачесаны и на затылке перевязаны широкой черной лентой. На всей наружности лежал отпечаток этакой небрежной элегантности, и если бы ей не сказали, то и в голову бы никогда не пришло, что каких-нибудь две недели назад он пребывал в Ньюгейтской долговой тюрьме. «Жених достаточно красив для любой женщины, — равнодушно заявил дед. — Почитай это за счастье, милая. Я легко мог бы выдать тебя за какого-нибудь старика или урода.» Но она не обольщалась. Сэр Чарльз нашел ей молодого и красивого мужа по одной-единственной причине: от этого союза должны родиться дети, законные наследники столь ревностно оберегаемого богатства.

— …и остави все прочия… — И вновь из груди рвался молчаливый вопль протеста — мятежной кульминации всей ее жизни, полной бесплодного бунтарства. На сей раз крик едва не сорвался с губ, и сорвался бы непременно, если бы не пристальный взгляд сэра Чарльза. Выцветшие голубые глаза, утонувшие в желтой морщинистой коже, — но при этом до нелепости живые, сверкающие — предупреждали ее, что очередной бунт закончится тем же, чем и все предыдущие: униженным поражением.

— …в горе и в радости, в богатстве и бедности… — Он-то разбогатеет, этот нищий, которого купил дед. Разбогатеет сначала на ее отнюдь не маленьком приданом, а потом, после смерти старика, и на всем поместье и состоянии Келшеллов. Неудивительно, что он согласился на такую бесчестную сделку. Словно со стороны слышала она свой голос, дающий согласие, произносящий пустые, ничего не значащие обеты любить, почитать, слушаться.

— Сим кольцом брачую тебя… — Тонкий золотой ободок становился кандалами, приковавшими ее к будущему, выбранному для нее сэром Чарльзом; будущему, в котором ее собственные надежды, мечты, опасения в расчет не принимались, да и когда они вообще что-нибудь значили для него? И сама она чем была, как не пешкой в этой нескончаемой игре в ненависть и месть?

— …и предаюсь тебе душою, телом и всем своим земным достоянием… — Теперь ей хотелось истерически расхохотаться, ибо ей ли в действительности следовало произносить сии слова? Ей ли, которой из-за «земного достояния», собственно, и навязали эту жалкую пародию на свадьбу, заманили в эту ловушку? Что за скрытая насмешка в обетах любви и верности, даваемых друг другу двумя чужаками. Да, пожалуй, то уж и не насмешка, а настоящее издевательство.

Капеллан провозгласил их мужем и женой, были прочитаны все подходящие к случаю молитвы, даны все необходимые благословения, и церемония, в этот холодный февральский вечер 1761 года соединившая Антонию Келшелл и Джеррена Сент-Арвана пожизненными узами, пока не разлучит смерть, завершилась.

Сент-Арван находился в престранном расположении духа, в котором почти поровну было злости, стыда и беспокойства. До самого приезда в Келшелл-Парк он и понятия не имел, что от него потребуется. В Ньюгейте к нему пришел капеллан, Эдвард Торнбери, принесший поразительное известие: сэр Чарльз Келшелл, о котором Джеррен до сей поры даже не слышал, уплатил все его долги и теперь, являясь единственным кредитором, готов аннулировать все обязательства в обмен на некую особую услугу. Услугу, по твердому ручательству мистера Торнбери, никоим образом не вступающую в противоречие с законом.

Джеррен, разумеется, преисполнился подозрений. Откуда мог старый джентльмен, по словам того же Торнбери прикованный к постели где-то в глубине Глостершира, узнать такие подробности о совершенно незнакомом человеке? Откуда, в самом деле, он вообще узнал о его существовании?

Ответ Торнбери был вполне искренним: — Я, сэр, сообщил ему все это. Я ведь родился в поместье Сент-Арван, но уехал оттуда еще во времена вашего деда. А сестра моя так и живет там, от нее-то и узнал я о ваших несчастьях. И надеюсь сослужить службу и вам, и сэру Чарльзу, в доме которого тружусь вот уж тридцать лет.

— Тогда окажите мне особую любезность, мистер Торнбери, скажите, что конкретно ваш хозяин от меня хочет.

— Сожалею, сэр, но я не волен раскрывать более того, что уже сообщил. Сэр Чарльз совершенно ясно распорядился об этом. Если вы хотите получить свободу, то должны безо всяких вопросов выполнить все требования сэра Чарльза.

После этих слов в мрачной камере, где они беседовали, воцарилось молчание. Наконец Джеррен снова обрел дар речи.

— Неужели вы говорите серьезно? Предлагаете, ничего не спрашивая, оказать неизвестную услугу незнакомому человеку, слепо доверившись его приглашению? Нет уж, благодарю покорно!

Он резко отвернулся к маленькому зарешеченному оконцу и, ухватившись за прутья, уставился на снег, слабо мерцавший снаружи в холодных зимних сумерках. Если этот Торнбери не лгун и не безумец, то открывается путь к свободе, однако в таком чуде все же имеется изъян. Должен быть. Фортуна не дарует так просто своих милостей, ничего не требуя взамен. Хотя за возможность избавиться от Ньюгейта никакая цена не может показаться непомерной! Тут раздался голос Торнбери: — Позвольте заметить, сэр, что я нахожу ваши колебания странными и никоим образом не отвечающими ни традициям вашего семейства, ни вашей собственной репутации.

— Необузданных Сент-Арванов, да? — В голосе Джеррена, снова повернувшегося лицом к капеллану, зазвучала мрачная насмешка. — Да, мы заслужили это прозвище за безрассудство и глупость, и я сам немало сделал для поддержания традиции. Однако соблаговолите удостовериться, куда это меня привело. И потому, так ли уж странно, что мне было бы желательно принять теперь какие-то меры предосторожности?

— Если сюда вас привело безрассудство, мистер Сент-Арван, то предосторожность в нынешней ситуации, скорее всего, окончательно захлопнет за вами двери. Позвольте узнать, сколько вам лет?

— Двадцать девять. — Джеррен сперва несколько удивился, но тут же рассмеялся: — Я понял! Если откажусь от предложенной сделки, сэр Чарльз попросту сгноит меня здесь.

Он умолк, словно представляя в мыслях возможное будущее. Три долгих месяца уже прошли здесь, в грязи и униженности, в полной безнадежности этого обиталища потерянных душ, поставив его почти на грань отчаяния. А теперь ему предлагают избавиться от всего этого. И новообретенная осторожность, нестойкая еще и потому, что была чужда его истинной натуре, не устояла перед искушением.

— Будь по-вашему, — он пожал плечами. — Я принимаю предложение вашего хозяина, мистер Торнбери. — Как скоро вы теперь сможете устроить мое освобождение?

— Немедленно. Не теряя ни минуты, — мистер Торнбери, резво вскочивший было со скамьи, вдруг заколебался, закашлялся и в конце концов произнес с некоторым смущением: — Есть, правда, одно условие, мистер Сент-Арван. Сэр Чарльз настаивает, чтобы вы до освобождения подписали вексель на сумму, которую он уплатил от вашего имени.

Джеррен довольно равнодушно воспринял подобное недоверие.

— Ничего не упустил! Пожалуй, сэр Чарльз Келшелл достоин немалого уважения.

Уважение длилось ровно до того момента, пока он не встретился со своим благодетелем лицом к лицу и не узнал, какой услуги от него требуют. Сэр Чарльз, которого совершенно не тронуло гневное возмущение молодого человека, не соизволил ни просить, ни спорить, а попросту поставил ультиматум: либо Сент-Арван немедленно женится на мисс Келшелл — а специальное разрешение мистер Торнбери уже получил в Лондоне, — либо возвращается в Ньюгейт. Джеррен, разъяренный, поставленный в безвыходное положение, согласился.

После соблюдения небольших формальностей сэр Чарльз отпустил остальных в свойственной ему пренебрежительно-повелительной манере.

— А теперь все оставьте меня. — Голос прозвучал особенно резко в тишине огромного зала. — Кроме вас, мистер Сент-Арван! С вами я желал бы переговорить.

Молча наблюдал он, как капеллан, управляющий и эконом покорно торопились к выходу, а потом обратил злорадный взгляд на внучку.

— А ты что медлишь? Тебя мое повеление не касается?

Он словно обращался к служанке, и пренебрежительный тон вызвал на бледных щеках девушки легкий румянец, но она ничего не ответила, а только сделала церемонный книксен, повернулась и пошла, шурша шелковыми юбками по натертому паркету. Сент-Арван ринулся было открыть дверь, но она прошла мимо него, как мимо пустого места, не удостоив даже взглядом.

Он закрыл дверь и медленно вернулся к сэру Чарльзу, снедаемый все тем же удивлением и любопытством, что и в первый момент, едва увидел старика: как это в таком ссохшемся, изношенном теле еще может теплиться жизнь. Бархатный черный камзол висел на нем складками, руки, высовывавшиеся из тонких кружевных манжет, напоминали скрюченные желтые птичьи лапы, лицо, обрамленное локонами пудреного парика, иссохшее, с пергаментной кожей, казалось, несло на себе уже печать смерти. И только в глазах, бледно-голубых, почти бесцветных, сверкала и искрилась жизнь, живые глаза на лице трупа… Этот контраст вызвал у Джеррена такое отвращение, подавить которое стоило значительных усилий.

— Очень хорошо, — произнес старик. — Прекрасно! — И трясущейся рукой вынул из-за отворота камзола свернутую трубкой бумагу. — Возьмите и бросьте в огонь!

Джеррен взял бумагу, развернул — это был вексель, подписанный им в Ньюгейте.

— Бросьте в огонь, — повторил сэр Чарльз. — Долг уже уплачен.

После минутного колебания Джеррен подчинился, но когда от бумаги остался лишь пепел, холодно произнес: I — Я выполнил вашу просьбу, сэр Чарльз. Не пора ли пояснить причины? — И спрашивая, был почти уверен, что знает ответ. Поджидая невесту, он озабоченно раздумывал, какое же у нее может обнаружиться уродство. Но Антония Келшелл оказалась редкостной красавицей, с фигурой и статью греческой богини. Поток волнисто-блестящих черных волос струился, обрамляя горделивое овальное лицо с огромными черными глазами и трагическим ртом — то была мрачная, совершенно не английская красота, никогда раньше им не виданная. Так что оставалось только одно правдоподобное объяснение. Богатые титулованные джентльмены не выдают внучек за незнакомцев впопыхах и в полной тайне, если на то не имеется наисрочнейшей, не терпящей отлагательства причины.

Сэр Чарльз медленно кивнул: — Вы можете узнать причину, Сент-Арван — теперь. Это — убийство!

Слово со всей своей ужасающей многозначительностью упало в полной тишине, но Джеррену показалось, что отзвук его многократно отразился от гулких стен. Он оторопело уставился на сэра Чарльза, смотревшего с сардоническим пониманием.

— Вы-то, конечно, вообразили, что я пошел на все, чтобы вашим именем прикрыть грех и дать его чьему — то ублюдку, — презрительно заметил он. — Успокойтесь, Сент-Арван! Невеста целомудренна, хотя мне приходилось быть все время настороже.

— Что ж, приятно слышать, — Джеррен поддержал иронический тон. — Позвольте, однако, заметить, что мне такое объяснение показалось бы более достоверным, нежели предложенное вами.

— Убийство! — настойчиво повторил Келшелл. — Убийство двадцатилетней давности, до сих пор неотмщенное. — Трясущейся рукой он указал на портрет, висевший над камином, слабый голос дрожал от клокочущих в груди чувств. — Сын мой! Мой Энтони, жестоко убитый в двадцатидвухлетнем возрасте! Убитый потому, что был моим наследником! Но я обманул убийцу и, прежде чем умереть, обману еще раз.