— Ранили? — Келшелл был само сочувствие. — Бедное дитя, неудивительно, что вы в отчаянии! Надеюсь, рана не серьезна?

— Доктор сказал, что рана не столько опасна, сколько болезненна, хотя Джеррен настоял на возвращении в Лондон и тем ухудшил положение. Он потерял много крови и сейчас лежит в жару.

Роджер вздохнул и покачал головой: — Какое безрассудство! Скакать через угодья поздно вечером и, уж конечно, без сопровождения, — просто верх глупости. Ведь эти места кишат разбойниками и грабителями.

— Да! — Антония все еще старалась говорить спокойно, но ее выдавала порывистость жестов. Резким рывком сдернув перчатки, она теперь нервно теребила их. — Убийство в тех краях никого бы не удивило.

Возникла неприятная пауза. Роджер смотрел на Антонию, слегка нахмурясь.

— По-моему, я вас не совсем понял. Вы считаете, что на Сент-Арвана напал вовсе не разбойник?

— Джеррен и сам так считает. И уверен, будто это было преднамеренное покушение на его жизнь. А подстрекатель — вы.

Еще одна пауза, на сей раз более продолжительная. Келшелл вынул из кармана табакерку, достал щепотку табаку и все это — с непроницаемым лицом, словно его внимание целиком было поглощено этим тривиальным занятием. И наконец сказал: — И вы тоже так считаете? А сюда пришли обвинить меня?

Она сделала нетерпеливый жест.

— Разумеется, я так не считаю! Да и что могло бы вас толкнуть на это?

— Сэр Чарльз сказал бы, а Сент-Арван, скорее всего, согласился, что я домогаюсь состояния Квлшеллов.

— Ну да, конечно, ведь вы же в нем до смерти нуждаетесь! — саркастически заметила Антония и рукой обвела пышное убранство комнаты, где они находились, не забыв и роскошно одетого хозяина. — Вы так отчаянно нуждаетесь в деньгах, что ради них рискнули бы кончить жизнь на виселице. Не шутите со мною, дядюшка, прошу!

— Приношу свои извинения. Тогда, значит, вы пришли предупредить? Разве Сент-Арван намерен выдвинуть против меня какие-то обвинения?

— Нет. По его словам, предпочтительнее, чтобы в свете считали это обычной попыткой ограбления. — Она колебалась, задумчиво глядя сквозь Роджера. — Видите ли, он считает, даже уверен, будто мы с вами сговорились убить его.

— Так он подозревает Вас? — В голосе Роджера послышалось самое искреннее изумление. — Во имя господа Бога, да почему же?

— Потому, что только он и я знали о его намерении отправиться вчера в Барнет. Потому, что я заставляла, нет, уговаривала его вернуться, пока он не согласился, как бы поздно это ни получилось.

Она резко оборвала себя, не в состоянии владеть голосом, и отвернулась. Неужели только вчера она просила его и получила обещание? Кажется, это происходило в какой-то другой жизни. Сквозь накатившую вновь волну гнева и отчаяния она услышала голос дяди: — Роковое совпадение, конечно, но убедительные доказательства вряд ли удастся найти. Чтобы доказать ошибку, вам понадобится моя помощь? Я сделаю все, что в моих силах, разумеется, но если Сент-Арван отказывается верить вашему слову, то мое тем более сочтет неубедительным.

— Ну, нет! — Она резко повернулась лицом, и снова через маску спокойствия прорвался гнев, подобно пламени, тлевшему до поры под золою. — Неужто вы думаете, я стану унижаться, просить и умолять, чтоб меня простили за что-то, чего я не совершала? Если он так мало доверяет мне, если убежден, будто я способна на такое после… Ах, да пусть думает, что хочет! Ненавижу! Как бы мне хотелось, чтобы он умер!

— Дитя мое, вы вовсе так не думаете и не надо этого говорить! Теперь в вас говорит обида и гнев, но успокоившись…

— Успокоившись, — запальчиво прервала она, — я найду способ заставить его пожалеть об этой чудовищной лжи, которую он на меня возвел. Вы ведь не знаете, а я просто не могу сказать вам, какие слова он мне сегодня говорил. Жестокие, унизительные — такое не прощают. — Она порывисто бросилась в кресло и закрыла лицо руками. — А я-то, дурочка, поверила, что он любит меня!

— Бедное, бедное мое дитя! — Роджер осторожно встал рядом и положил руку ей на плечо. — Вы не первая женщина, поверившая в это, и боюсь, не последняя. В делах сердечных у Сент-Арвана нет совершенно никакой совести. Безмерно огорчительно видеть, что вы до такой степени подпали под его влияние, ибо, по моему глубокому убеждению, ничего, кроме горя, это вам не принесет. Вы горды, Антония, а гордость — неподходящая спутница для женщины, связанной брачными узами с бесстыдным распутником.

Она покачала головой, не гладя на него: — Даже той крохотной гордости, которую милостиво изволил оставить мне дед, меня лишили сегодня. Не знаю, можно ли испытывать больший стыд, еще большее отвращение к себе! Ах, дядя, отчего вы не предупредили меня?

— А разве тогда бы вы остереглись? — мягко поинтересовался он. — Впервые увидев вас в Лондоне, я решил, что вы уже достаточно узнали своего мужа, но потом понял, что ошибся. Он обманул вас, как, впрочем, и многих других, да и разве могло быть иначе при том, как вас воспитали — в строгости и уединении. Соблазнить чужую жену для Сент-Арвана никогда не представляло почти никакой трудности, поэтому оставалось лишь ожидать, что такого же успеха он добьется и со своей собственной.

Говоря это, он почувствовал, как все сильнее напрягается и дервенеет ее тело. Наконец она подняла заплаканные глаза, но слезы не могли утишить бушевавшую в них ярость.

— Нет нужды напоминать мне, сэр, о моей легковерности. Но теперь я уже так легко не обманусь и, клянусь, отыщу способ отплатить ему полной мерой за свое унижение! Еще увижу, как из него сделают дурака, выставят на посмешище!.. — Она умолкла, с трудом взяв себя в руки, и поднялась. — Мне пора идти. Пожалуй, не стоило и приходить, ибо если он узнает, то еще больше уверится в моей виновности. Простите, дядя, что перекладываю свои горести на ваши плечи, и благодарю за терпение, с которым выслушали меня.

— Ну что вы, дитя мое, ни слова о благодарности, — торопливо откликнулся Роджер. — К кому вам еще и обращаться, как не ко мне! Только я ничем не смог вам помочь и безмерно сожалею.

— Нет-нет, вы помогли мне уже тем, сэр, что терпеливо выслушали. — Она даже попыталась улыбнуться. — Если б не это, я, наверное, сошла бы с ума. И очень прошу, не тревожьтесь, что Джеррен предъявит какие-либо обвинения. Из одного только тщеславия он не допустит, чтобы наш воображаемый заговор стал достоянием гласности.

— Верю в это, милая, и был бы только рад за вас, ибо вам это принесло бы липшее горе. — Он взял ее руку в свои и обеспокоенно заглянул в глаза. — Надо бы, конечно, попытаться найти средство избавить вас от подобных переживаний. Но, клянусь честью, немалая доля вины за все лежит на сэре Чарльзе!

— И однако, сэр, он, скорее всего, продолжает спать совершенно спокойно, — с горечью произнесла она. — Мое счастье в его планах никогда не играло никакой роли.

— Да, дитя мое, если бы он хоть немного думал о нем, то никогда не препятствовал бы вашему браку с Винсентом. Бедный мальчик боготворит вас и всю жизнь посвятил бы тому, чтобы сделать счастливой. И уж ему-то никогда бы даже в голову не пришло тиранить вас, как, боюсь, поступает Сент-Арван, если вы пытаетесь противоречить.

Эти слова звучали в ушах Антонии все время, пока она прощалась с родственником и ехала обратно на Брук-стрит. Конечно, так оно и было бы. Она с самого начала понимала, что, выйдя за Винсента, сама бы главенствовала над ним. В его характере было — зависеть от более сильных натур, быть ведомым, а не вести за собой, подчиняться, а не командовать. Он был бы покорным, обожающим мужем, чутко улавливающим малейшее желание; конечно, он не заполнил бы ее жизнь смехом и весельем, не завладел бы так ее сердцем и не клялся бы в любви, но и не обвинил бы теперь в чудовищном предательстве.

Она откинулась на бархатные подушки кареты и прикрыла глаза. Бурная, пламенеющая ярость, толкнувшая ее в дом дяди, утихла, схлынула, и теперь на сердце была давящая тяжесть, а во всем теле — безмерная усталость; теперь, наверное, даже воспоминания о горьких, обидных словах Джеррена не смогли бы снова вызвать эту ярость к жизни. Из-под прикрытых век потекли тяжелые, не приносящие облегчения слезы, покатились по щекам, закапали на платье, оставляя на дорогом шелке темные влажные пятнышки. Снаружи, за окнами кареты, на серые улицы Лондона обрушился дождь.

Когда мистер Келшелл, проводив Антонию до кареты, вернулся в кабинет, у большого письменного стола, занимавшего целый угол в комнате, стоял человек. Худой, бледный, с такими непримечательными чертами лица и бесцветными волосами, что, увидев его, потом трудно было вспомнить, как же он выглядит; скромная, ничем не выделяющаяся наружность, строгая темная одежда, — в общем полная противоположность блистательному Келшеллу.

Роджер смотрел на него, подняв брови: — Ты слышал, Тим?

— Каждое слово, сэр. Пожалуй, такой ситуации мы не предусмотрели, — Что Сент-Арван заподозрит ее? Да, однако подобный поворот может оказаться мне на руку. Нужно сделать все возможное, чтобы углубить этот разлад между ними. — На лице его появилась слабая презрительная улыбка. — Моя юная родственница своим поведением, вне всякого сомнения, подтвердит хоть и невольное, но все же соучастие в нашем предполагаемом заговоре. Она — существо эмоциональное.

Но его собеседник хмурился: — На эмоциональные натуры, сэр, никогда нельзя полагаться. А если, поостыв от гнева, она станет добрее к мужу?

Роджер пожал плечами: — Сомнительно, чтобы не сказать — невозможно. Одна из самых болезненных вещей на свете — быть несправедливо обвиненным, а уж в том, что я не упущу ни малейшей возможности подогреть ее обиду, можешь не сомневаться. — Он уселся за стол и, откинувшись на спинку кресла, принялся поигрывать моноклем, висевшим у него на шелковой ленте. — А знаешь, Тим, пожалуй, события минувшей ночи вовсе не такая уж и неудача, как мы поначалу считали, и, думается мне, послужат к немалой нашей пользе и могут привести к успеху.

— Надеюсь, что так, сэр. — В голосе Тимоти такой уверенности не было. — И все же, по моему мнению, было бы лучше, чтобы Сент-Арван не оправился от своей раны. Если Ханну снабдить нужным средством, то, пока он лежит в постели!..

— Яд? — Келшелл покачал головой. — Нет, нет, Тим! Слишком опасно. Все может открыться. К тому же сейчас надобность в такой срочности уже отпала и лучше проявить осторожность. Не надо забывать о сэре Чарльзе.

Тимоти все понял с полуслова, ибо хорошо разбирался в ситуации в семействе Келшеллов. Его родители служили еще родителям Роджера; с самим же Роджером они были ровесники и водили близкое знакомство еще с детских лет; Тимоти оставался личным слугой Роджера вот уже сорок лет и теперь занимал в доме совершенно особое положение.

Одновременно слуга и друг, советник и наперсник, он способен был выполнить любое дело и даже пойти на любое преступление, если этого требовали интересы хозяина. За спокойными манерами и невыразительной внешностью скрывалась такая же безжалостность, как и у Келшелла, а безоговорочная преданность Роджеру была, пожалуй, единственной достойной чертой его беспринципного характера.

— Какие новости о старике, сэр? — спросил Тим.

— Когда я последний раз справлялся о его здоровье, мистер Сент-Арван сообщил, что, по словам капеллана, оно быстро ухудшается. Долго он не протянет, но пока жив, всегда есть опасность, как бы он не лишил ее наследства, если она неожиданно овдовеет. Именно эту опасность я и вынужден был учесть вчера. Но сегодня, спасибо Сент-Арвану, который подозревает свою жену, ситуация круто переменилась.

— И что же вы намерены предпринять, мистер Роджер? Полагаю, ничего уже нельзя сделать, кроме как дожидаться, пока мистер Сент-Арван поправится.

— Именно так, Тим, решительно ничего, только, как я уже говорил, поддерживать в его жене жар негодования и обиды. А ситуация многообещающая… Весьма многообещающая! Теперь остается лишь правильно рассчитать, чтобы повернуть все к наилучшей выгоде.

В гостиной дома на Брук-стрит Джеррен и Антония молча смотрели друг на друга. Он в первый раз вышел сегодня из своей комнаты с тех пор, как его внесли туда без сознания; и с тех пор, как она убежала оттуда от его обвинений, они встретились тоже в первый раз. С того дня она уже не сидела у его постели, а просто справлялась время от времени, как он поправляется, И думала, что какая бы ненависть ни клокотала в душе, а после выздоровления им придется встретиться на равных. И вот этот момент наступил, и они, любившие друг друга, теперь оказались лицом к лицу как враги. Он стоял перед нею, высокий, прямой, слегка похудевший и побледневший, и в голосе его и в глазах был лед.

— Что ж, пора прийти к соглашению, — резко произнес он. — Однажды вы сказали, что никогда не сможете простить мне своего замужества, и хоть тогда я и не поверил, но последние ваши аргументы… — он иронически приподнял бровь, но то была лишь бледная тень прежней насмешливости, — оказались достаточно убедительными. Вы по-прежнему моя жена, и исправить это, к несчастью, невозможно никакими средствами, не считая, разумеется, тех, что вы попытались применить. Так вот, в дальнейшем каждый из нас станет вести свою жизнь. Ваше положение в обществе уже достаточно упрочилось, и я не льщу себя надеждой, что могу еще понадобиться вам с этой точки зрения. Со всех же прочих точек зрения я никогда, можете быть уверены, не нарушу вашего уединения и не посягну на вас лично.