Кэти Летт - Алтарь эго

– Ну, это можно исправить, любовь моя, – просияла моя мать. В приступе радости она стала суетиться вокруг и кудахтать.

– О боже! – Я постепенно уступала. – А прическа!

Анушка склонилась надо мной с муссом для укладки и принялась взбивать волосы у корней. Вивиан обстругала мне сломанные ногти и нанесла лак «Эсте Лаудер», в то время как шмат моцареллы выталкивал из ванной Кейт. Мать усердно прикрепляла заляпанную с краев фату, выкатив глазища в ярко-голубых тенях.

И вот мой внешний вид почти восстановлен. Осталось кое-что старое (лифчик), появилось кое-что новое (мятный леденец во рту, чтобы скрыть запах алкоголя), кое-что пришлось занять (Анушкины стринги от Джанет Регер), кое-что было еще в запасе (шутка о семейных узах, которую я приберегла для приема). Я подождала, пока друзья и родственники исчезнут из ванной, глубоко вдохнула и… бросилась из окна, словно акробат, прыгающий через огненное кольцо. Кувыркаясь в воздухе, как Алиса на пути в Страну Чудес, я едва не довела до разрыва сердца омерзительного чихуахуа моей мамочки.

Джулиан появился из-за угла в черном костюме, как дирижер, внезапно оставшийся без своего оркестра.

– Бекки?

Я молча уставилась на него, полулежа среди мусорных баков.

– Ребекка?

Я все еще таращилась на него, открывая и закрывая рот, словно рыба.

– Что-то не так, – пошутил он. – Я чувствую это по тону твоего голоса. – На его лице было легкое удивление педанта, он наклонился, поднял меня с тротуара, соскребая с моего шикарного платья использованные чайные пакетики и овощные корки.

– Ну вот. Теперь мы не сможем пожениться, – сказала я на две октавы выше, чем обычно. – Видеть невесту до свадьбы – это плохой знак. К тому же… – всхлипы подкатывали к горлу, – сегодня половина браков заканчиваются разводом, ты знаешь об этом?

– И слава богу. – Он стоял, выпрямившись во весь рост и расправив плечи, словно позировал для невидимой камеры.

– Боже мой, если бы я только могла развестись со своими родителями… Родителей нужно видеть, но лучше их не слышать. Ты со мной согласен?

– Так вот в чем дело! – Он смахнул песок с моих ладоней. – Только в этом? – Он говорил так, словно обезвреживал противопехотную мину.

– Мы не можем пожениться, Джулиан. Твои родители меня ненавидят.

– Какая разница? – Он взял меня за плечи. Его пальцы, привыкшие к перу, были бледными и тонкими. – Мы же любим друг друга.

– Ромео и Джульетта тоже любили… И посмотри, что с ними стало…

Нависли низкие свинцовые облака, закапал дождь. Мне было холодно. Впрочем, это не было связано с погодой. Джулиан глотнул влажного воздуха. Я залепетала до того, как он успел проронить хоть слово:

– Все получается так банально, Джулз. Почему мы не устроили свадьбу под водой в аквалангах? Или не прыгнули с парашютами голыми. Или… В любом случае супружество – это состояние души. И мне кажется, мы с тобой уже давно женаты. Так к чему нам эта глупая церемония?

– Это не просто состояние души, – сказал Джулиан терпеливо. – Свадебный поцелуй подтверждает единение душ, символизирует дыхание жизни, которую мы согласны разделить друг с другом…

– Нет, нет, Джулиан. – Я отодвинулась от него и наступила в кучу еще теплого собачьего дерьма. Я уже и забыла, сколько таких сюрпризов в Ислингтоне. И большая их часть принадлежит Брутусу – его экскременты я узнаю безошибочно. – Ты же мужчина, ты должен быть малодушным подлецом и ненавидеть обязательства.

Я бросилась к аллее, которая, как длинная открытая рана, протянулась за Кресентом. Джулиан последовал за мной, его новые кожаные туфли грустно вздыхали с каждым шагом.

Догнав меня, он повернул к себе мое лицо и посмотрел взглядом, веками отработанным мужчинами взглядом, который говорил: «О, господи! Неужели это единственная пригодная для меня представительница противоположного пола во всей вселенной?»

– Вообще-то, если у тебя заячьи страхи и сомнения по поводу вступления в брак, неплохо было бы подумать об этом за несколько дней до того, как гости слетятся со всех концов света. Или на худой конец решить этот вопрос в то же самое утро, пока родственники еще не успели побывать в парикмахерской и отложить операции на сердце.

Ветер печально выл, покачивая одинокое дерево, торчавшее из потрескавшегося асфальта.

– Я… я… просто не могу этого вынести. Кулаки Джулиана сжались в упругие шарики.

– Ты меня больше не любишь? – выдохнул он.

– Конечно люблю.

Я действительно его любила. Любила с того момента, как мы познакомились пять лет назад, когда Кейт, которая тогда была директором по организации специальных мероприятий в Институте современного искусства, попросила его прочитать лекцию о пытках в Турции. Джулиан – адвокат по правам человека. Он вытряхивает грязное белье человечества и этим зарабатывает на жизнь. Его работа – разыскивать незаконных торговцев оружием и крупных мошенников и, как часто случается, изгонять их из Палаты общин. Джулиан – рациональный бунтовщик. Мой рыцарь в сверкающих доспехах от Армани. Он часто появляется на первых полосах газет. Спасает жизни, восстанавливает справедливость, вызволяет обиженных мира сего из беды. Как не влюбиться в такого человека? А он любил меня, потому что я была как бы противоядием для той, мрачной, стороны его жизни. Он любил меня, потому что я заставляла его смеяться. Потому что я знала сто пятьдесят семь синонимов для слова «секс». Он любил меня за танцы в обнаженном виде в парике его отца-судьи. Я была его Элизой Дулитл в мини-юбке из леопардовой шкуры.

– Тогда почему? – Джулиан смотрел на меня, широко раскрыв глаза от волнения.

– Прости меня, – умоляла я тоненьким голоском, сама себя не узнавая. Да что же, черт возьми, со мной творится? Может, в меня вселилась нечистая сила? Словно жесткий диск моего мозга отформатировали и вставили вместо него дискету с мозгами Сары Фергюссон.[4]

– Послушай, я привык к твоей противоречивой импульсивной натуре, Бекки. Более того, за это я тебя и люблю. Но вдруг ты начинаешь вести себя как какая-то Скарлет О'Хара. Почему, ответь мне? Что с тобой происходит?

Как я могла объяснить, что слишком его люблю, чтобы выйти за него замуж? Что я была бы самой непотребной женой. Это означало, что лучше бы мне выйти замуж за того, кого я не так сильно люблю, чтобы не чувствовать себя слишком дерьмово, когда испорчу ему жизнь.

Глядя на обескураженное лицо Джулиана, я постаралась изобразить раскаяние. Если бы я могла войти в контакт со своим «внутренним взрослым».

Но чем дальше я уходила от этой чертовой церкви, тем больше ощущала бурлящую эйфорию, освобождение, облегчение. Я не могла отделаться от мысли, что свадьба чем-то очень напоминает похороны, только в данном случае ты чувствуешь запах подаренных тебе цветов. У меня были налицо все симптомы ПСН (предсупружеского напряга). И кажется, довольно серьезные. Но как же я могла сказать ему всю правду, когда она была такой запутанной и болезненной?

– Все дело в том, что я не хочу становиться минетоненавистницей…

Брови Джулиана почти срослись на переносице. Мне просто было необходимо начать действовать – ведь действия убедительнее слов. Прилипнув к его руке, как расплавленный зефир, я подтолкнула его к изъеденной ржавчиной калитке и завела в маленький, поросший травой лесок вдоль канала.

Я поцеловала его.

– Взгляни на все это как на генеральную репетицию без одежды, – сказала я, расстегивая его ширинку.

Интересно, что он не испугался. Надо было бы все-таки вернуться в церковь и выйти за него замуж в тот самый момент, в ту самую секунду. Но, черт возьми, наверное, я принимала таблетки глупости.

Все этические кодексы безнадежно устарели. Девушки нового тысячелетия определенно нуждаются в осовремененном своде правил поведения в обществе. Существует столько социальных дилемм, которые традиционными этическими кодексами просто не рассматриваются. Например, о чем можно болтать с гинекологом, когда его рука находится у вас во влагалище? Как, интересно, нужно себя вести, когда вы случайно гадите на своего акушера при родах, а потом сталкиваетесь с ним на светской вечеринке? Или когда вам приходится общаться с мужчиной, а вы не можете вспомнить, спали вы с ним или нет? Или на вечере в Клубе одиноких сердец сталкиваетесь лицом к лицу с собственным мужем? Что принято говорить в таких ситуациях? И вот самый коварный вопрос: как поприветствовать за завтраком мужчину, которого вы вчера оставили у алтаря?

– Я надеюсь, ты обратила внимание, что мы не обсуждаем то, что мы не обсуждаем? – Джулиан взял инициативу в свои руки. Я же молча слонялась по нашей недавно обновленной урбанистически-минималистской кухне от Конрана с белыми панелями, скрывающими разные агрегаты, и множеством выдвижных ящичков без ручек, которые нечем было наполнить, потому что все свадебные подарки мы вернули. – Наши родители тоже не желают это обсуждать. – Он беспокойно болтал ложечкой в чашке с холодным кофе красно-коричневого цвета. – Ни твои, ни мои родители вообще не желают с тобой разговаривать.

– Все разрешится само собой на Рождество, – отважилась я на блеклую улыбку.

Джулиан устало повел бровью, потом уныло глотнул свой напиток, который скорее подошел бы трудягам из кооператива в Никарагуа.

– Интересно, ты когда-нибудь повзрослеешь?

– Зачем? Чтобы стать примерной женой, с одержимостью открывающей эти странные конвертики с целлофановыми окошками? Боже, надеюсь, что нет.

Я робко дотронулась до его руки. Он отстранился. От повисшей тишины мне стало еще хуже.

Джулиан сложил какие-то папки в брифкейс и уже собрался отправиться в двадцатиминутное путешествие на такси до Королевского дворца юстиции. У него внезапно появилось очередное дело, которое, как всегда, касалось каких-то репрессированных университетских преподавателей из Алжира или политически активной труппы мимов-лесбиянок из Ливана. Так что, вместо того чтобы купаться в супружеском блаженстве и лучах южного солнца на побережье Шри-Ланки, Джулиан взялся за очередное неоплачиваемое дело по спасению несчастных душ. Правда, он и для медового месяца выбрал такое место, где можно было параллельно заниматься делами: он всегда возил меня по таким странам, где меня легко могла захватить в заложницы какая-нибудь террористическая организация. В нашу спальню в гостинице постоянно кто-то вторгался. Особого значения это, однако, не имело, потому что все равно большую часть времени мы делили ее с телохранителями. С самого начала я знала, что весь медовый месяц мы проведем не на пляже, а в камерах арестованных тамильских диссидентов, ожидающих смертного приговора. Я схватила его за рукав.

– Накричи на меня, Джулз! Скажи мне, что я стерва! Возненавидь меня. Я бы тебя точно возненавидела, если бы ты так со мной поступил. Я бы ненавидела тебя больше, чем ненавижу Вуди Аллена за то, что он женился на собственной дочери. Больше, чем этих уродов из Европейского экономического сообщества, которые облагают тампоны налогом на добавочную стоимость.

– Я не ненавижу тебя. И я никогда не смог бы уйти от тебя.

Он стоял, весь съежившись, над размякшими в молоке кукурузными хлопьями. Это проблема всех принцев конца девяностых. В них столько обходительности, что совсем не остается места для маленьких хулиганских выходок.

– Господи, Джулиан. Ну почему ты не можешь быть жестоким? Не можешь наказать меня, как настоящий мужчина? Брось же что-нибудь в меня… Или лучше вообще меня брось! Ты даже не попросил вернуть тебе обручальное кольцо… – Я стащила с пальца левой руки кольцо с сапфиром.

Джулиан взял кухонное полотенце. Мне показалось, что он собирается швырнуть его в меня, но он просто стер со стола кофейный кружок от моей чашки.

– Кстати, не могла бы ты больше не вытирать стол тряпкой для пола? Это негигиенично, – сказал он.

– А ты не мог бы перестать вести эти кухонно-уборочные семинары? У нас же чертов медовый месяц!

– Он у меня будет, когда ты наконец поймешь, почему тебе кажется, что наши романтические отношения обречены. – Джулиан качнулся на каблуках, словно обращаясь к особо тупому суду присяжных. – Жду отчет в письменном виде о ставках в нашем супружестве… Вы просветите меня, я смею надеяться. – Он тихо повернулся и, ссутулившись, вышел из дома.

Несмотря на ТЛЖ (травму в личной жизни), Джулиан все равно отправился на работу, что было для него вполне типично. Это только усиливало мое неверие в наш брак. Когда мы познакомились, меня покорили его страсть и политические убеждения. Он был этаким психологическим спайдерменом, который плетет сети из слов, чтобы ловить в них злодеев и преступников. Экшн мен в интеллектуальном эквиваленте. Супермен, который борется за правду, справедливость и законность. Ну а когда дело доходило до отслеживания банковских счетов коррумпированных африканских правительств или продажных сотрудников Скотланд-Ярда, Джулиан, с его мягкими манерами, таинственным образом превращался в Терминатора.