Обе, конечно, хорошо понимали, что это предложение не дает ничего и требует только энтузиазма: у Пандоры редко бывало достаточно денег даже на оплату ренты, не говоря уже о зарплате ассистентки!

– Положительные стороны? – на этот раз ошеломленно повторила Пандора. – В работе надсмотрщика над рабами? Разве ты не знаешь, как работают на фабрике? Бедные девушки и женщины работают не покладая рук, а получают за это всего несколько долларов. Грохот швейных машин там оглушающий, а темп пошива тяжелой ткани настолько высок, что часто от усталости они просто прошивают себе пальцы. Окна и двери запирают, чтобы работницы не пялились наружу и не теряли драгоценного времени, – загибала Пандора пальцы на левой руке.

– Но на всех фабриках не может быть так уж плохо, правда? – оторопело спросила Мария.

– Об этом подробно писали в газетах в прошлом ноябре. Тогда из-за плохих условий труда устроили забастовку 15000 швей. Это была самая крупная забастовка женщин за всю историю. Владельцы фабрик так испугались, что даже наняли отряды верзил, которые должны были запугать женщин. Но девушки не оробели и всё выдержали: они три недели стояли в снежной каше перед воротами фабрики. И они поступали так не ради развлечения. Ты должна была читать об этом! – снова обратилась Пандора к Ванде, качая головой.

– Ну, хватит, – растягивая слова, произнесла Ванда и подвинулась на лавке вперед. – Это значит, что после забастовки многое изменилось к лучшему. Я ведь буду контролером и смогу позаботиться, чтобы эти улучшения и впредь сохранились.

Пандора покачала головой.

– Даже если и так – в чем я очень сомневаюсь, – я отказываюсь иметь дело с надзирателями рабов. И пусть такой человек станет мне предлагать даже сто долларов за занятие, я откажусь!

Ванда тяжело вздохнула.

– И все же мне ничего другого не остается, я хотя бы взгляну на то, что там происходит. Кто знает? Может, я даже смогу помочь швеям? Я ведь намереваюсь в этот раз делать все правильно.

Когда Ванда заметила, что Мария одобрительно кивнула, на душе у нее стало немного легче. Все пройдет хорошо, нет, все просто обязано пройти хорошо. Зачем сразу расстраиваться из-за слов Пандоры? Реакция Гарольда была не лучше. Он спросил, не перешла ли она теперь на сторону пролетариата. Ну что за ерунда!

Во время спора ее мороженое в серебристой креманке расплылось в розовую лужицу. Ванда стала его вычерпывать с новым воодушевлением.

– На всех моих предыдущих местах работы происходило досадное стечение обстоятельств, из-за чего меня увольняли. Но моя полоса неудач не может длиться вечно, правда?

Девушка снова заметила, что Мария горячо кивнула. Пандора в отличие от нее лишь скривила губы.

– Я чувствую, что в этот раз все будет хорошо!

* * *

Марии все время казалось, что Ванда, разговаривая, демонстрирует собеседнику только те чувства, которые сама хочет выказать. А учительница танцев была совсем другой: ни одно ее чувство или мысль не оставались тайными. Пандора Уилкинс была сплошным фейерверком положительных эмоций. Мария никогда еще не встречала человека, который жил бы с такой легкостью. Если у Ванды получалось воздействовать на незнакомых людей своим шармом, то Пандора по этой части оказалась настоящей волшебницей. У нее почти никогда не было денег, но все же впечатлений и удовольствий ей хватало. Всегда находились люди – среди них Ванда и Мария, – которые хотели бы заплатить за Пандору. Поэтому Мария сочла само собой разумеющимся купить билеты в Метрополитен-музей, прежде всего потому, что ей стоило больших трудов уговорить Пандору пойти вместе с ними. Танцовщица заявила, что ее страстью являются работы молодых художников, ярких и неоднозначных.

Но когда они вошли в зал, посвященный старым голландским мастерам, от выражения усталости и скуки на ее лице не осталось и следа. Рембрандт, Брейгель, Ян Стен, Вермеер… Пандора бабочкой порхала от одного полотна к другому: взглянула там, посмотрела здесь. Она все больше погружалась в море золотых тонов и солнечных лучей, темных теней и светлых очертаний. Ее глаза сверкали, как после изрядного количества красного вина. Всякий раз она восторженно вскрикивала.

Мария стояла перед картинами в благоговейном трепете, который до этого времени испытывала, лишь разглядывая книги по искусству, и испугалась, заметив, как Пандора начала двигаться взад и вперед перед женским портретом работы Питера Пауля Рубенса. Она ведь не станет танцевать здесь?!

– Взгляни только на эту спину! Она словно залита золотом. А эти белокурые волосы! Немного редкие для такой молодой женщины, но все же она… написана с таким… удовольствием! Словно он искренне любил каждую прядь, каждую складочку, каждый изгиб. Невероятно! Хочется дотронуться, ощутить эту… мягкую кремовую кожу. И этот широкий зад, он очень эротичен, ты не находишь? – громко рассмеялась она. – У этой милашки очень красиво выгнуты бедра, правда? Многие мужчины находят такое очень привлекательным!

– Думаю, в то время некоторая полнота была в моде, – улыбнулась Мария.

Рубенс – старый похотливый господин? Что бы сказал на подобные дерзкие слова Пандоры господин Завацки? Она подошла ближе к латунной табличке, которая висела под картиной.

– Тут сказано, что он написал это полотно после путешествия по Испании и Италии и что это влияние, которое он…

– Кого это интересует! – перебила ее Пандора. – Это ведь произошло больше трехсот лет тому назад. Для меня важно лишь то, что я ощущаю здесь и сейчас! – И она грациозно обернулась вокруг своей оси.

– Ну, не смотри ты на меня с таким ужасом! – Пандора заметила взгляд Марии. – К тому же я бы и сама не подумала, что это старье так вдохновит меня. Но я ведь не обязана бросаться перед ним на колени и молиться на него, правда?

Во взгляде Марии все еще сквозило сомнение.

– Честно говоря, у меня эти картины вызывают необъяснимое чувство: я хочу сесть перед ними и тихо молиться.

Пандора похлопала ее по руке.

– Слишком много благоговения вредит любому! Вот взгляни на меня. Музыка, стихи, живопись – я буду такой же замечательной, как я есть, только если позволю вдохновить меня мастеру своего дела, – самодовольно произнесла она. – Без вдохновения я бы все еще танцевала «Лебединое озеро» и мучила бы своих молодых учениц старомодными балетными упражнениями. Откровенность и вдохновение – это сестры искусства, без них невозможно создать ничего нового.

Вскоре после этого они рука об руку пошли в кафе при музее. Когда официант вынес им по бокалу белого вина, Мария вдруг наклонилась вперед и выплеснула все, что у нее накопилось в душе. Признаться, она не успела обдумать свое решение, ибо слишком долго держала эти болезненные мысли в себе. Ей нужно было с кем-то поговорить об этом, о своем душевном параличе, об ощущении своей бесполезности, заставлявшей ее думать, что она подобна пруду без рыбы.

Пандора невозмутимо слушала, глоток за глотком попивая вино.

– С тех пор как я здесь, я только и жду, что меня вдохновит какая-либо муза. В таком городе, как Нью-Йорк, столько людей и впечатлений! Черт побери, это ведь должно изменить у меня что-то внутри! – вскинула руки Мария. – Но как бы не так! Я даже думать не могу о стеклодувной мастерской! Все настолько далеко зашло, что работа, которую я проделывала дома, теперь для меня как красная тряпка для быка. Я впадаю в панику, когда вспоминаю, что после этой поездки мне предстоит вернуться к стеклодувной печи и продолжить заниматься тем, что бросила.

Пандора все еще молчала, и Мария наконец рассказала даже о своем кошмаре. Затем, обессиленная и печальная, она откинулась на спинку стула.

– Ну что? Моя беспомощность лишила тебя дара речи?

– Что за вздор! Тебе просто не нужно рассказывать дальше! – ответила Пандора. – Я точно знаю, что у тебя на душе. Или, лучше сказать, не знаю, потому что я в более выгодном положении и никогда еще не переживала подобного ступора! – воскликнула она так громко, что несколько посетителей оглянулись на нее. – Но я знаю многих деятелей искусства, которым пришлось пройти через эту долину слез. Художники, писатели, музыканты, артисты – выбирай кого хочешь!

Она говорила и, как всегда, активно помогала себе жестами.

– Я тебе одно скажу: ничего не поможет, если ты, несмотря ни на что, станешь сосредотачиваться на работе. Ты должна развеяться, получить удовольствие, познакомиться с интересными людьми. И прежде всего… – Пандора подняла указательный палец, – ты должна поговорить с несколькими людьми, которые целиком и полностью посвятили себя искусству. Этих марионеток, которых ты видела и слышала в театрах на Таймс-сквер, и артистами-то назвать нельзя, хотя твоя уважаемая сестра считает иначе! То же можно сказать и о галереях на Пятой авеню. Это все лишь бизнес – и ничего больше. – Она махнула рукой.

– А тебе повезло, знаешь? – произнесла Пандора после паузы. – Сегодня во второй половине дня моя лучшая подруга Шерлейн читает лекцию. Она великолепная поэтесса, лучшая в нашей стране! Я уже даже воплотила некоторые из ее стихотворений в танце. Хотя ее стихотворения… мрачноваты, как на мой вкус. Но аутентичны во всех смыслах этого слова. Лучше всего, если мы отправимся туда прямо сейчас.

Она быстро отодвинула стул.

– Сидеть и копаться в себе едва ли кому-то поможет. Итак, чего же ты ждешь?

– Сейчас? На лекцию о поэзии? Я не знаю… Собственно, моя сестра хотела…

Рут предлагала ей пересмотреть все старые фотографии. Когда она вчера вечером пришла к Марии со стопкой фотоальбомов, та не могла сначала поверить, что эта уйма снимков была сделана в Лауше. Конечно, когда отмечали день рождения близнецов или торжественное открытие нового склада в Зонненберге, Йоханна часто нанимала фотографа, чтобы запечатлеть важные события. Всякий раз она отправляла несколько снимков в Америку. Однажды Йоханна настояла, чтобы фотограф снял Марию у печи за работой. Мужчина ругался как сапожник, потому что трудно было установить выдержку из-за пламени газовой горелки. Но все же фотография получилась. Мария совершенно смутилась, когда Йоханна настояла, чтобы снимок поместили в конце каталога образцов.

«Здесь женские руки создают филигранные предметы искусства из стекла», – велела она написать под снимком. Казалось, клиентам это понравилось – в тот год их книга заказов распухла от предложений!

Мария улыбнулась. Она, конечно, была бы рада вновь окунуться в старые воспоминания. С другой стороны, если Пандора была так любезна и мила к ней, то…

Мария схватила куртку. Фотоальбомы ведь никуда не убегут.

– Вперед, к настоящему искусству!


Было начало второго, когда Ванда наконец добралась до ворот фабрики по пошиву пальто. Ей, собственно, нужно было явиться точно к часу, так хотел мистер Хелмстедт, ее будущий шеф. Но Ванда свернула на восток на квартал раньше, и ей пришлось возвращаться. Когда она наконец попала в нужный квартал, то не могла точно вспомнить, где располагается фабрика. Некоторое время она блуждала между строениями, на которых не было номеров. Она вспотела, мучилась от жажды, но вот наконец вдалеке увидела громадное угловое здание – швейную фабрику. Она поспешила к ней, зажав под мышкой сумочку.

«Надеюсь, мистер Хелмстедт не станет сердиться из-за моего опоздания», – робко подумала она и в тот же момент увидела множество других женщин, стоящих у ворот. Может, им всем назначили на одно и то же время?


– Забастовка?! – Ванда растерянно уставилась на пару горящих глаз собеседницы. – Но ведь сегодня мой первый рабочий день!

Женщины, услышавшие ее замечание, дружно рассмеялись.

– Можешь забыть об этом! – сказала одна из женщин. Очевидно, она была зачинщицей. Женщина стояла, скрестив руки на груди, и говорила с таким сильным акцентом, что Ванде с трудом удалось разобрать ее слова.

– Мы из союза немецких социалистических работниц! Мы организуем эту забастовку. Мы не допустим поражения, как в прошлый раз! – выкрикнула она Ванде в лицо, словно та была в ответе за это поражение. Ванда невольно отшатнулась назад, но ее в тот же миг грубо толкнули вперед.

Этого не может происходить на самом деле!

Только через некоторое время Ванда осознала, что для нее означают запертые ворота и толпа разъяренных женщин: внутри будущий шеф напрасно ее дожидается, девушка не может попасть на свое новое рабочее место.

Ванда взволнованно теребила коричневую ткань платья. Девушка с такой тщательностью подбирала это простое льняное платье! Она не хотела выглядеть расфуфыренной. Но в то же время старалась не производить впечатления, будто стремится быть на короткой ноге со швеями, – как надзирательница она должна была вызывать уважение.

И что теперь? Все напрасно? У матери появится возможность подарить еще одно платье бедным, нуждающимся в помощи?

«Ну я и голытьба!» – эта мысль вдруг ей показалась такой смешной, что она расхохоталась. Очень громко, пронзительно и истерично. Зачинщица сердито уставилась на нее.