Но главное – он жив. Расслабившись, он внимательно прислушивался, старался определить, где находится.

Он помнил, как его избили до полусмерти, привязали к лошади, отвезли в поселок ткачей и там бросили посреди улицы. Это было последнее, что сохранилось в его памяти.

И все же он жив. Хотя его тело переполняет пульсирующая боль, он все еще не утратил желания жить.

Постепенно он сознавал, что его голова покоится на чем-то мягком и теплом. И что-то мягкое и теплое поддерживало ему спину и плечи.

Некоторое время он раздумывал. Над его головой продолжал слышаться какой-то шум, его ноздри улавливали специфический запах. Беспомощный, ослепленный, с завязанным ртом, он был рад, что хотя бы не потерял обоняния.

Эверард лежал неподвижно. Он старался оценить по характеру боли последствия расправы над ним. При каждом вдохе в его грудь как будто вонзались ножи. Это означало, что у него поломаны ребра. Вероятно, сломана кисть. Когда начнет двигаться, он сможет определить точнее. Кажется, сломана челюсть. Поэтому-то, а вовсе не для того, чтобы он не кричал, перевязано его лицо, а это означает, что кто-то заботится о нем.

Когда он понял это, то с трудом поборол радость. Надеяться слишком рано, трудная солдатская жизнь научила его, что надежда нередко таит в себе опасность. Эверард осторожно сделал неглубокий вдох. И едва не вскрикнул от пронизавшей его грудь острой боли.

От запаха плесени, который витал вокруг него, у Эверарда засвербило в носу. Место, где он лежал, было не слишком велико, ибо пальцы его ног во что-то упирались.

Когда он попробовал шевельнуться, голос снова шепнул: «Ш-ш». К его лицу прикоснулось что-то легкое и теплое. Это были женские пальцы.

Что все это, черт возьми, означает?

Эверард попробовал поднять правую руку и стиснул зубы, чтобы не закричать. Кисть в самом деле сломана. Вопреки его воле у него вырвался стон.

Пальцы легли на его губы.

– Тише, тише, – прошептал голос. – Они наверху, в доме, ищут вас.

«Клянусь распятым Христом, я знаю этот голос», – подумал Эверард.

Эмма. Длинноногая, с шелковистыми каштановыми волосами. Он привел корову, чтобы переспать с ней, но все повернулось совершенно неожиданно. И вдруг он все вспомнил.

Эверард почувствовал, как ее пальцы гладят его лоб. Его глаза так сильно распухли, что он не мог ее видеть. Зато он с особенной силой ощущал всю мягкость ее тела. Казалось, что от ее близости, от ее тепла боль немного утихает. «Значит, я где-то под домом ткачей», – сообразил Эверард. Скорее всего это их овощной погреб. А этот специфический запах – запах репы.

Впервые за весь этот день он разрешил себе расслабиться, перестать бороться с болью. Еще раз, помня о сломанных ребрах, сделал неглубокий, осторожный вдох.

Он все никак не мог поверить, что находится в овощном погребе, что он жив и милая Эмма держит его в своих объятиях.

Значит, его укрывают у себя ткачи.


– Да, сегодня все принимали присягу, – говорил Роберт Фицджилберт, – хотя и без особого желания. Достаточно было взглянуть на лица присягающих вельмож Англии и Нормандии, среди них, естественно, были и мои дяди, когда они вкладывали руки в ладони короля, чтобы понять, что они чувствуют.

– Но ведь никто из них не посмеет бросить открытый вызов королю Генриху, – осторожно заметил Уильям де Кресси. – Чтобы сохранить мир с королем, вельможи вынуждены будут присягнуть в верности императрице.

Они все были настроены против решения короля признать дочь своей законной наследницей, зато не жалели похвал по адресу Роберта Глостера, незаконнорожденного сына короля, который, будь он законным наследником, по их мнению, решил бы все проблемы Англии.

Констанс не очень-то интересовали подобные политические разговоры. Вместе со своими суссекскими вассалами она отправилась в свой дом на Хай-стрит. Сопровождал их сильно подвыпивший Роберт Фицджилберт, который никак не хотел пожелать им доброй ночи и отправиться восвояси.

Возможно, принесение присяги в Винчестере еще продолжалось, хотя Констанс и сомневалась в этом. Солнце зашло уже много часов назад, и колокола давно прозвонили к вечерне.

Фицгамелин фыркнул:

– Но что будет после смерти короля? Мы все знаем, чего стоят клятвы в таких случаях.

Все заговорили сразу.

– Что вы думаете о Роберте Клито, сыне герцога Роберта? – спросил де Кресси.

– Есть много людей, – вставил племянник Клеров, – утверждающих, что английский трон должен принадлежать старшему сыну Вильгельма Завоевателя и что Клито, сын Роберта, весьма достойный наследник. Разумеется, мои дяди придерживаются другого мнения, – поспешил он добавить. – Вы знаете, они поддерживали короля Генриха против его брата Вильгельма Руфуса. Король Генрих несколько лет сражался с Клито в Нормандии и так и не смог его вытеснить. Многие аристократы задаются вопросом, почему Англией должен управлять не Клито, а эта юная девица, которую король выдал замуж за германского императора.

– Ха, – пренебрежительно фыркнул Фицгамелин. – Неужели вы не видите, что делает король? Предоставив Солсбери управлять Англией, он ведет войну против Клито в Нормандии, а повседневными делами королевства занимается созданная им армия чиновников: бейлифов, писцов, счетоводов, судейских и сборщиков налогов. И король еще похваляется, что всех этих чиновников он вытащил из грязи и хорошо обучил их делу. Нормандских баронов и графов уже не приглашают на королевские советы, они не могут проникнуть за заслоны из замаранных чернилами писцов, счетоводов и советников, ревниво охраняющих вход в казначейство. Да, уж это благородная братия, ничего не скажешь.

Де Кресси кивнул:

– Но ведь все это делается достаточно разумно и умело. Когда король Генрих нанес сокрушительное поражение своему брату Роберту, старшему сыну Завоевателя, которого все прочили на английский престол после смерти короля Вильгельма Руфуса, король не стал возбуждать всеобщее негодование, приказав казнить своего брата. Нет, король Генрих пожизненно заточил бедного Роберта в тюрьму, где обеспечил ему вполне сносные условия.

– Так же он поступил и с Робертом Беллемом, – заметил Фицгамелин. – Хотя это настоящее чудовище, заслуживающее самой мучительной смерти. Достаточно только вспомнить, как ради своего удовольствия он пытал самых отважных рыцарей. Тем не менее он продолжает жить в роскоши в своей тюремной башне.

Подхлестнув свою лошадь, Констанс догнала сержанта Карсфу.

– По-видимому, с сэром Эверардом случилась какая-то беда, – сказала она маленькому смуглому рыцарю. – Я ужасно беспокоюсь за него. Как вы думаете, что с ним могло произойти?

Он сдержанно ответил:

– У сэра Эверарда много врагов.

Констанс надоело слышать одно и то же. Она и сама прекрасно понимала, что Эверард Сожон не всегда пользуется общей любовью.

– Стало быть, вы, как и другие, верите, что на него было совершено нападение?

Он отвел взгляд:

– Честно говоря, миледи, я не думаю, чтобы сэр Эверард добровольно оставил службу у вас.

В его голосе прозвучали странные нотки. Констанс откинула капюшон и взглянула на него в упор.

– Что все-таки случилось, Карсфу? Как вы думаете, для чего сэру Эверарду могла понадобиться… корова?

– Трудно сказать, – с искренним недоумением ответил он. – Корова могла быть ценным даром для какого-нибудь жителя селения, если бы сэр Эверард хотел получить что-нибудь взамен.

Констанс не могла представить себе, чего сэр Эверард мог бы хотеть от жителей селения. Она хотела расспросить еще кое о чем, но они уже подъехали к дверям ее дома. Встретить госпожу вышел привратник и громко позвал конюха, чтобы тот занялся лошадью миледи.

Де Кресси и Фицгамелин пьяно спорили, что им делать: вернуться в гостиницу с Робертом Фицджилбертом, чтобы еще поболтать за кружкой эля, или устраиваться на ночлег.

Констанс громко пожелала им спокойной ночи. Оба вассала быстро спешились, помогли ей спуститься на землю, преклонили перед ней колени и почтительно поцеловали руку. Она посмотрела поверх их голов на Фицджилберта, который улыбнулся ей в ответ.

Вслед за привратником Констанс вошла в дом. В задней его части, весело болтая и пересмеиваясь, стояли несколько служанок. Констанс не стала им мешать. Если попозже ей что-нибудь понадобится, она призовет их.

Констанс взяла в нише свечу и пошла вверх по лестнице. Хотя она и выпила достаточно много вина, но после поездки по свежему воздуху почти протрезвела, вот только голова немножко побаливала.

В ее комнате горел камин, но окно было широко раскрыто, и в комнате было холодно. Констанс проворчала что-то нелестное по адресу служанок, поставила свечу и пошла закрывать окно.

Еще стоя лицом к окну, она почувствовала, что в комнате кто-то есть. Тогда она стремительно повернулась и увидела при свете свечи, что на ее кровати, заложив руки под голову, по-хозяйски развалился Сенред. Его длинное тело было по-прежнему облачено в одежду из пестрых лоскутов.

Он усмехнулся:

– Вы почему-то одна, леди Констанс? А где же этот шепелявый Фицджилберт, который просто сгорал от желания попасть в вашу постель?

Констанс не могла сдвинуться с места. Вино все еще мутило ей голову. Она испытывала такое же дикое смятение, что и при каждой их встрече, даже в присутствии посторонних. А сейчас, наедине с ним, она чувствовала себя совершенно беспомощной.

– Как вы сюда попали?

Ее комната находилась на втором этаже.

– Через окно.

Он вытащил руки из-под головы и по-кошачьи потянулся.

– В досках и штукатурке есть углубления, которыми при определенной сноровке можно воспользоваться.

Она смотрела на него открыв рот. Ничего удивительного, что он взобрался в ее комнату по стене. Ведь он человек отчаянный, безумец. Она видела, как он поддразнивал самого короля Генриха.

Констанс бросила быстрый взгляд на дверь. Если действовать осторожно, она могла бы пройти мимо кровати, но только нельзя показывать ни малейшего страха. Ведь он безумец, стоит ему заметить, что она испугана, как все пропало.

– Если вы пришли, чтобы отомстить, – хрипло произнесла она, – знайте, что я не держу против вас никакого зла. Что случилось, то случилось.

Что такое она говорит? Возможно, этот помешанный даже не помнит, что именно случилось в канун Дня Всех Святых.

– Я знаю, ваш рассудок сильно пострадал из-за той трагедии, которая произошла с вашим другом.

Сенред сел на кровати.

– С моим другом?

Она с отчаянием посмотрела на дверь.

– Да. С Пьером Абеляром. Всю эту печальную историю мне поведала моя… человек, который знал их обоих.

Он спустил ноги с кровати.

– Они рассказали вам и обо мне?

Когда он выпрямился во весь рост, его хотя и ленивая, но неотразимая красота уже не в первый раз поразила ее. Она не могла забыть, как в День Всех Святых он прижал ее к столу и, без всякого труда преодолев ее сопротивление, овладел ею. Воспоминание об этом прочно гнездилось в ее памяти. И даже сейчас она чувствовала трепетание своей плоти.

Она облизнула губы, думая, что на нее еще действуют винные пары. Может быть, позвать на помощь, поднять весь дом? Тогда он уйдет. Как и пришел – через окно.

Сенред обошел кровать.

– Милая леди, что бы вам ни говорили, я не друг Пьера Абеляра.

Она попятилась. О чем он говорит? Все знают о происшедшей с ним трагедии.

– Вы сами не знаете, что говорите, Абеляр был вашим учителем – неужели не помните? Вы лишились рассудка в Париже, потому что во время вашего там пребывания…

– Вы ничего не знаете ни обо мне, ни об Абеляре.

Констанс пятилась от него, пока не уперлась спиной в стену. Тогда она подняла руки, чтобы оттолкнуть его.

– Нет, знаю, знаю! – воскликнула она. – Вы учились в парижских коллежах. Вашим учителем философии был Пьер Абеляр. А когда с ним… сделали то, что сделали, вы…

Он схватил ее кисти своими ручищами.

– Почему вы дрожите, графиня? Девические страхи вам не к лицу. Я предпочитаю видеть вас холодной и надменной. Такой, какой вы были на пиру у короля. И чтобы перед вами лебезил один из Клеров. Я предпочитаю видеть вас жестокой богиней Венерой. Вы ведь что-то вроде сочного пудинга богатства и красоты, которым король награждает своих раболепных подданных. – Он поглядел на нее с кривой усмешкой. – Скажите, почему вы так боитесь меня?

– Боюсь вас?

Констанс взглянула ему прямо в глаза. Он заставлял ее дрожать от страха всякий раз, когда она вспоминала, что ощущала в его объятиях. И он не позволял ей забыть об этом – издевался над ней, даже унижал. Констанс вдруг поняла, что он хочет, чтобы она пресмыкалась перед ним, умоляла его повторить то позорное насилие, которое он над ней учинил.

Она попробовала выдернуть свои руки из его лап.

– Вы… вы просто уличная шваль! – выпалила она. – Вон из моего дома, пока я не позвала слуг!