Алёна Лепская - Анафема в десятый круг

― Контракт… контракт ― проблема номер два. Блондин внимательно вслушивался в низкий, броско акцентированный голос гота и мысленно желал, так и не узнать о том что его друзья мировые рок-звёзды.

― Что ты делаешь? Ты сам-то хоть знаешь, чего хочешь? ― разозлился блондин, допытываясь: ― Что ты делаешь, чёрт тебя дери?!

― Играю. ― ответил он немного подумав. Черты лица брюнета изменилось на откровенную боль.

― Кого? ― не въехал парень, хмуря брови. Когда дошло, на него уже смотрели глаза затравленного зверя.

― Не знаю. ― покачал головой собеседник, удивляя таким ответом.

Парень снова опустил голову, прячась в тени тэкера. Блондин усмехнулся, хотя это имело скорее нервный характер.

― Страннее тебя, клянусь, только шизофреники. Что ты тогда пытаешься доказать, я не понимаю?

Черноглазый отпил виски и наверное целую минуту пробыл в раздумьях. А может он и не думал.

― Ничего. ― наконец-то ответил он, ― Я не хочу ничего доказать. Я просто хочу играть, и играть я хочу по своим правилам. Кто я там? ― покачал он головой и сделал сразу два щедрых глотка спиртного, ― Композитор, музыкант, поэт? Но в масштабах установленных мне рамок, установленных не мной, в тенденции стиля группы, я словно только исполнитель.

― А то что ты фронтмэн, типа не считается?

― Как продюсер сказал ― так и делай ― это прерогатива фронтмэна, по твоему? Надо про вражду, ненависть, смерть или несчастную любовь, или ещё что ― неважно ― делай. И я делаю. А если бы я не знал, что такое лютая ненависть или смерть даже близко никогда не видел? Счастлив был в любви, а не несчастен? Да, я быть может и не влюблялся никогда или вообще не чувствую нихрена, ни любви, ни тоски, ни жалости? Мне может осточертело уже гроулить под дэт-метал? Я прогресса хочу, чего-то нового, незатасканного. Но кого это волнует? Сказано надо, значит так тому и быть. Мне тесно там, я теряю самого себя в строго ограниченных шаблонах. Примеряя на себя эмоции, пропуская через себя, чтобы создать очередную композицию, я перестаю понимать, где я, а где фарс.

― И чё?

― Чё… Чё?! ― брюнет одарил блондина очевидным взглядом, не найдя слов. Цензурных по крайней мере судя по взгляду, точно не нашёл.

― Мм-мм… ладно… ― протянул блондин, почесав подбородок, ― А по мне так ты спятил от славы. ― высказал он своё мнение. За что незамедлительно был удостоен какого-то слишком глубокомысленного для молодого парня, взгляда. Несколько мгновений они странно смотрели друг другу в его глаза, но черные глаза смотрели так, словно сквозь, прямо в душу. От этого взгляда становилось не по себе.

― Не в этом смысл. Смысл не в славе. ― глубокомысленно заявил фронтмэн, ― Мы, если ты не понял, в славе купаемся, исключительно по ту сторону. По эту сторону, в повседневной жизни мы абсолютно бесславные мрачные задницы. Тебя например узнают? Узнают. Пусть и в рамках города, но до сих пор узнают. А что до меня… Любой из «Девятого круга», появится посреди Нью-Йорка средь бела дня, без всей этой мишуры, и что? Узнают его? Ничерта! А на сцене их знают, любят, поклоняются им. Они ― кумиры, боги, мечта. Но не знает никто, кто они!

― И нахрена тогда спрашивается, становится чёртовой звездой, если так скрупулёзно скрывать это? ― недоумевал друг.

― Нахрена? ― невесело и как-то жестоко усмехнулся брюнет, ― А я скажу тебе нахрена! Не так важно знает ли кто, что ты звезда или нет. Важнее, что я это знаю. ― на мгновение он поджал губы, ― Знаю, что могу что-то поселить в сердцах, и они откликаются мне. Определение творца в бесконечности и обновлении, в движении и взаимодействии. Он должен питаться, дышать, давать плоды и развиваться. По этому определению то, что ты вкладываешь в души других людей ― бесконечно живая материя. Она затрагивает всё: от разума, до плоти, выделяя продукт в виде мыслей, эмоций и энергии, она вдыхает воздух в человека или перехватывает у него дыхание. Эта материя растет в тебе, рождая всё новые и новые искры, которые распространяются, заражая по цепной реакции остальные носители, чтобы они производили свои собственные искры. Так в сердцах вспыхивает творческий огонь. Он сражается за территорию, любит и ненавидит, ранит и лечит. Иногда, глядя на людей, погруженных в свой ежедневный меркантильный быт, я думаю, что талант живее нас всех вместе взятых ― умнее, искреннее, увереннее в себе и смелее в своих желаниях. Он не смиряется, не идет на компромиссы и не проходит мимо. Он действует. Талант существует. И он убивает, если не живёт, убивает творца изнутри.

Блондин оторопел от пламенной речи Француза, и окинул друга подозрительным взглядом.

― Слушай, ненавижу когда ты синий как Зелебоба, вещаешь так пафосно, тебе бы не рок-сцену качать, а писать сценарии к мыльным операм! ― рассмеялся издевательски Рэй, пихнув друга в плечо, ― Нет, серьёзно! Мировая известность тебя более не устраивает, тебе что, мать твою, вселенскую подавай? Что за хрень с твоей головой? Всё ведь было шикарно! Ты был так воодушевлён этим! И всё шло как по маслу! Что стрясалось?!

― Знаешь, как это произошло? Это как… Евросоюз. Нас просто воткнули в уже существующие рамки, и дали ускорения, вот почему группа так скоро стала популярной. Но это только бизнес. Мы лишь эпатажная картинка. Без этой картинки, нас просто нет. Не существует.

― Но ты же говоришь это не важно! ― припомнил блондин, не без упрёка, ― Слава не главное.

― Слава ― нет. Признание ― вот в чём смысл. Я собственно не потому здесь.

― И какой тогда чёрт тебя покусал?

― Я думал, что смогу и дальше так. ― признался он слишком поспешно, хладнокровно, словно ожидал вопроса слишком долго, ― Но я ошибся. Dеsolé (извиняюсь) за унылое патетичное дерьмо, но проклятый маскарад на вершине Вавилонской Башни, всё это притворство и инертность рвут меня на части, на мелкие чёртовы кусочки.

― Не притворство, а амплуа. ― поправил блондин.

― А разница-то? И то и другое ― фарс. Но этот фарс, я по крайней мере в состоянии пережить.

― То есть, не в музыке дело что ли?

― Не в ней. И в ней тоже. Не знаю, как объяснить. ― сокрушился брюнет. ― Мне кажется я заигрался… я просто кажется исчерпал себя.

― Да ты обалдел что ли? Вы же только новый альбом начали! И что ты собираешь делать-то, ты можешь объяснить? ― спросил он стараясь не выдать своего шока.

― То же, что и делал последние годы.

― То есть, ты вернёшься к работе и будешь в порядке? Вот и правильно, вот и молодчик, а то не могу, не хочу, не буду! ― блондин похлопал друга по твёрдому плечу, ― Не стыдно, при своём-то демоническом темно-княжьем имени, как барышня истерить, мм?

Брюнет отставил указательный палец.

― Ты не понял. Во первых: это имя не моё, это имя принадлежит лейблу. А во вторых: я вернусь позже.

― Чего? ― пару раз моргнув блондин сощурился, ― Ты что надумал? Что за выкрутасы вообще? У тебя что долбанный ПМС?!

― Я просто… мне не удобно в той среде. Мне надо сменить обстановку, на время. Только так я делаю реально крутые вещи, понимаешь? ― ответил он с излишним придыханием.

Это звучало… ээ, странно. И не хорошо.

― Ты что реально прервёшь карьеру, и вернёшься в Россию?

― Я из неё и не уезжал. В некотором смысле.

Друг разочарованно покачал головой на это. «Франц и не подозревает о чём говорит, походу. Ну начерта? Он загубит карьеру. Испортит себе жизнь. Он сделает всё это одновременно, если спалится.»

― Зачем? ― снова спросил Рэй, ― Как ты вообще себе это представляешь?

― Знаешь… я Славе, сказал ровно тоже самое однажды. ― произнёс он смотря в глаза, ― Но всё закрутилось, завертелось. И тогда, я поверил, так почему ты не веришь?

― Я не… Да твою ж французску мать, Элл! Ты же не сможешь так! Не сможешь! Просто не вывезешь! Понимаешь? Слово такое есть ― не-вы-ве-зешь! Падать с самой вершины Олимпа на землю и подниматься обратно. Ты хоть представляешь, что это за уровнь? Это грёбанная вершина музыкального мира, и ты уже на ней, на самом пике, и ты с неё свалишься к сраной эльфе, если возьмешься за это дерьмо! Да вам просто несказанно повезло, вы реально долбанные счастливчики, вам улыбнулась такая перспектива, о которой только мечтают! Это просто чёртова удача! Манна небесная! Такие чудеса случаются лишь раз в миллиард хреновых лет! В такие моменты люди реально верят в Бога! ― руки Рэя взлетели вверх, он был расстроен, озадачен, даже очень встревоженный за друга, ― Если ты придурок, сейчас облажаешься, то ты всю последующую жизнь будешь в переходе бренчать!

― Не буду. ― возразил Элл и нахально улыбнулся, ― Я ― роскошный придурок. Я знаю, что я странный, я знаю. Мне это нужно. Нужно, иначе я не избавлюсь от этого тупого ощущения… ― он запнувшись, потерял ухмылку, обеспокоено всматривался в серые глаза друга, ― Мне нужно перенаправить это, пока оно убило меня к чертям.

― Ты что серьёзно просто возьмёшь и всё кинешь? ― спросил блондин с сожалением. ― Нет я конечно всё могу понять, но… Знаешь за двумя зайцами, как говорится… ― произнёс друг многозначительно, ― Ты не боишься, что спалишь контору, и всё всплывёт наружу? Хоть на секунду задумайся, какой будет небывалый скандал, долбанный удар по репутации и ты потеряешь всё! Мечту! Неужели тебе не страшно?

Брюнет замер, и медленно сомкнул глаза, делая глубокий вдох.

― Чертовски. ― выдохнул он, ― Я чертовски боюсь, что опоздал. Слушай, ты случайно не в курсах где брат твой сейчас? ― задал он внезапный вопрос, распахнув глаза. Блондин растерялся.

― А он-то тебе зачем?

― Да так, забудь.

― Да, так? ― насторожился блондин. В парне словно переключатель какой, щёлкнул. Раз, и он уже оживился, хоть и странно и как-то нервно. Но словно и не было боли и мерцания в глазах лишь мгновение назад. Элл спешно пожал ему руку, в прощании.

― Мне пора, спасибо тебе, спасибо что выслушал, и ещё увидимся.

Блондину лишь оставалось смотреть вслед стремительно уходящему интернациональному другу, достающего на ходу смартфон. Как так жить вообще можно? Он хоть одну неделю в своей жизни прожил на одном месте? Зная Славку ещё со школы, и Элла, почти пять лет ответ отрицательный. А ведь он когда-то мечтал о карьере музыканта. Хотел бы он такой сумбурной жизни? Боже упаси…

Тори

― Ренат объявился.

В ту же секунду как отец это объявил, страх перед неизвестностью окутал моё сердце. Я хотела отмотать время назад, и не знать об этом, или взглянуть на него своими собственными глазами.

― Давно? ― спросила я, борясь с нервным потрясением. Отец неопределенно мотнул головой.

― Понятия не имею. Сегодня, на Инну напал, прямо около дома. Я его с далека видел, но… белые волосы, рост, фигура… его сложно не узнать.

Аля принялась убирать бинты и прочие мед атрибуты со стола, с болезненной страдальческой маской на лице. Она была бледной, и очень потрясённой.

― Это откуда? ― намекнула я на раненное плечо. Костя, отпил свой виски.

― А, да, это мы с Коляном во дворе, ножи метали. ― он многозначительно изогнул бровь, мотнув на Коляна головой, ― Угадай кто промазал. А мать твою, медики в больницу увезли, пару часов назад.

Мои брови взлетели вверх.

― Так он её ранил?

― Да.

Я не знала, что чувствую, не знала, что сказать, что спросить. Не знала, как скоро я избавлюсь от охватившего меня оцепенения.

― И как она? ― поинтересовался Раф, скорее из вежливости. Уж, для меня-то, ни коим образом не является Сакраменто, какого он мнения о моей маман. Отец задумчиво надул губы, смотря на дно бокала с виски. На мгновение он поймал мой остекленевший взгляд.

― Ну… состояние тяжёлое, но стабильное, ― ответил он осторожно, проверяя и обдумывая каждое слово. Не отрывая от меня внимательного взгляда, он отслеживал мою реакцию. Но я понятия не разумею, как мне реагировать на всё это. Я просто превратилась в неживую материю, боясь даже пошевелиться, я была просто фигуркой из прозрачного хрусталя, на самом краю, что со звоном разлетится на тысячи мельчайших осколков, стоит только слегка подтолкнуть.

― А он где? ― спросил Раф. Костя переглянулся с Коляном, явно решая, что ответить.

― Пока что ищут, ― осведомил отец, и пожал плечами, ― Но даже если найдут, думаю… не знаю, что решат, он же невменяемый. ― прочистив горло, он требовательно нашёл мой взгляд, ― Так, или иначе, собирай вещи какие надо, и пока его не задержат, чтобы духу твоего тут не было.