Владимир Кедреянов - Анания и Сапфира

В эпоху римского владычества на окраине Иерусалима стоял небольшой, но красивый и ухоженный дом. Он занимал часть земельного надела площадью в треть югера[1], на котором росли три смоковницы, виноград, гранатовое дерево и две яблони. Недалеко от дома находился сарай для коз, не так давно построенный хозяином, плотником Ананией, и теперь его жена Сапфира постигала секреты изготовления сыра.

Уже смеркалось, когда Анания вернулся домой, совершил омовение и устало опустился на скамью. День выдался тяжелый: сегодня заканчивали крышу огромного дома, который строил для своего сына богач Захария. Много сыновей было у Захарии, много и домов. Плотники, во время работы отпускавшие шутки в адрес одного из самых богатых в Иерусалиме купцов, так и не смогли точно сказать, сколько. Анания говорил, что семь, Енея — девять, остальные сходились на восьми.

Анания потянулся, стараясь расслабить уставшие мышцы, и попытался удобнее устроиться на жесткой скамье.

— Как на работе? — спросила мужа Сапфира.

Она была удивительно хороша: ее огромные глаза блестели, когда видели возлюбленного; в них искрился огонь желания, сверкала любовь. Тонкие брови выгибались изящными дугами, а нежная кожа своим цветом напоминала благородную слоновую кость. Но это только цветом. В остальном же сравнить ее было не с чем — мягкая и в то же время упругая, соблазнительная и по-матерински нежная, словом, само совершенство. Ровные, белые, без единого изъяна зубы Сапфиры сверкали, как жемчуг. Небольшой, правильной формы нос, маленький чувственный рот, часто алевшие щеки — все в ней было гармонично и прекрасно. Ее высокую и тонкую шею обвивало ожерелье из каких-то недорогих камней, а из-под легкого покрывала выбивались мягкие черные волосы, которые, правда, уже тронула седина. На Сапфире был новый, ниспадавший изящными складками белый хитон, скрепленный на правом плече и левом боку двумя серебряными аграфами. Эти красивые застежки молодая женщина очень любила и гордилась ими. Ее ноги были обуты в красные сандалии из кожи козленка.

Красота у нас почти всегда ассоциируется с радостью, весельем и счастьем. Это нетрудно объяснить: от созерцания красоты мы испытываем блаженство, и потому нам сложно представить, чтобы была несчастлива ее обладательница. Но, увы, часто так и случается. Проницательный человек, посмотрев на Сапфиру, смог бы заметить то, что в ее недолгой жизни было много горя. Да, молодая женщина страдала, но пыталась скрыть это от мужа. Она не хотела, чтобы Анания падал духом.

Сейчас хозяйка накрывала на стол; хлеб, козий сыр, виноград и фиги выглядели очень аппетитно. Этот чудесный натюрморт дополнял небольшой кувшин с вином. Супругов ждал сытный ужин.

— Захария пока не рассчитался, — ответил Анания. — Говорит, что все его деньги вложены в товары.

Лицо Сапфиры слегка помрачнело. Расплатиться с долгами хотелось побыстрее, пока проценты не достигли угрожающей величины. Когда полгода назад умерла Руфь, мать Анании, понадобилось много денег, и пришлось взять в долг у ростовщика Иезекииля.

— Подлец ваш Захария, — сказала Сапфира и поправила аграф на плече. — Когда я еще жила в отчем доме, у наших соседей была собака, постоянно просившая есть. Хозяева, добрые люди, кормили ее до отвала, и часто у того пса пища выходила тем же путем, что и входила.

— Да, — засмеялся Анания, — это ты точно заметила. Захария своей ненасытной жадностью весьма схож с той собакой. Но, дорогая, не волнуйся, как - нибудь выкрутимся. Главное, что у меня есть ты — родное, бесценное сокровище…

— А у меня — ты…

Анания обнял жену. Во время работы он часто мечтал, как вернется домой и обнимет, поцелует свою милую Сапфиру. Вечером мечта неизменно сбывалась, и минуты их встречи были самыми радостными в его жизни. Глаза Сапфиры тоже искрились счастьем: целым миром — удивительным, нежным, любящим — был для нее муж. Каждый будний день она с нетерпением ждала своего Ананию, представляя, как он — высокий, статный, красивый, кареглазый, с густой, но аккуратной бородой — войдет в дом, обнимет ее и поцелует, а она сытно и вкусно накормит супруга. И Анания поблагодарит ее за чудесный ужин и снова поцелует. И впереди у них еще будет вся ночь…

Долгий и страстный поцелуй супругов завершился, и они сели ужинать. Анания был очень голоден. Сапфира, лишь слегка притрагивавшаяся к пище, с доброй, ласковой и немного озорной улыбкой наблюдала за мужем. Ей нравилось, что ее большой и сильный Анания ест с таким удовольствием, и в эти мгновения она забывала обо всех невзгодах.

Сапфире исполнилось девятнадцать лет, Анании — двадцать два. Они были женаты уже пять лет, но, казалось, их медовый месяц еще не закончился. Ненасытная жажда любви соединяла их молодые тела и души, и большинство вечеров превращалось в милый праздник жизни. Через многие несчастья они смогли пронести немеркнущий факел своей любви, не обожглись его горячим пламенем и не дали холодному ветру скучной повседневности погасить этот чистый, животворный огонь. Они жили лишь тогда, когда были вместе.

* * *

Первый век нашей эры… Столетие величайших побед человеческого духа и гнуснейших преступлений… тоже человеческих. Век могущества Римской империи, один из веков расцвета ее культуры. Он начался, когда Овидия еще не отправили в ссылку, а завершился концом творческого и жизненного пути Квинтилиана и Марциала. Ироничный арбитр изящества Петроний, свободолюбивый Лукан, мудрый Федр, всезнающий Плиний Старший, неизвестные творцы фресок в Помпеях и строители Колизея — всё это тоже первый век.

Впрочем, люди, в нем жившие, и не подозревали, что он первый. Об этом «узнали» лишь в середине 8 века, когда приняли предложенную еще в 532 году каким-то Дионисием Малым систему летоисчисления от «рождества Христова». Принять-то приняли, но по неграмотности своей христианской ошиблись на несколько лет. Ведь доподлинно известно, что царь Ирод, который, согласно Библии, преследовал младенца-богочеловека, умер в 4 году до Р.Х. Выходит, Спаситель родился раньше, чем родился.

Но это позже первый век стал у многих ассоциироваться прежде всего с христианством. А в то время о новой секте знали не больше, чем мы о «Белом братстве» или «Детях Бога». И совершенно так же оценивали.

Интересное тогда было время, и, наверное, чем больше проходит веков, тем красочнее и привлекательнее оно становится. Искусства процветали в Риме, Элладе, других землях необъятной империи. Но жизнь бывает не только культурной. Простое бытие, примитивное существование теплилось в Иудее — маленькой части римской провинции Сирия.

Иудею так и хочется назвать тихой, спокойной, уютной. Но, сделав это, мы бы погрешили против истины. Иудея — местечко буйное. Вспомним, как иерусалимцы пытались сопротивляться самому Титу (позднее признанному идеалом императора), и ему пришлось разрушить их городишко. Хотели евреи быть свободными, но не хотели быть образованными. Из книжек только Библию читали.

Почему?

Понятно, что по этому поводу говорят антисемиты, а семитолюбы считают, что Библии достаточно. Великий грех тратить время на чтение других книг, если его можно использовать для молитвы или заучивания слов бога наизусть. Или для того, чтобы разбогатеть.

Когда мы смотрим на историю Иудеи этого периода, то невольно поражаемся: чуть ли не в каждом селении появляется свой пророк, который проповедует, собирает учеников, борется с официальным иудаизмом. Иисус Христос был лишь одним из многих. Да, такого мистического движения, такой религиозной активности больше не наблюдалось нигде и никогда. А объясняется всё просто. Жил относительно нормальный народ, но в 586 г. до н. э. царь Навуходоносор II, захватив Иерусалим, велел евреям переселиться в Вавилон. И им пришлось покинуть землю, которая в течение многих веков была родиной. Но ко всему привыкает человек. Обосновались евреи и в Вавилоне, наладили хозяйство, зажили спокойно и зажиточно. Прошли годы, и появилась возможность вернуться на утраченную родину, к религиозным святыням — тем местам, где так называемый Моисей якобы разговаривал с вроде бы Иеговой, где Соломон блудил с сотнями «жен» и наложниц, а Лот совокуплялся со своими дочерьми. Где милостивый бог, который предположительно есть любовь, как будто уничтожил Содом и Гоморру (но неужели все жители этих городов занимались гомосексуализмом?!).

К таким очаровательным святыням захотели возвратиться далеко не все евреи. Нормальные предпочли не ехать в неизвестность, а остаться в уже обустроенном месте. Поехали лишь глубоко верующие.

Из Иудеи в Вавилон пришел народ, а из Вавилона в Иудею возвращалась секта.

Прошло шестьсот с лишним лет, но разве изменился генофонд населения, обитавшего в той местности? Яблоко от яблони недалеко падает. И вот в таких условиях зародилась самая массовая религия. Сколько людей погубили ее адепты, как они затормозили прогресс человечества — знают все. Только некоторые стараются это забыть.

Наше повествование об одних из первых жертвах христианства — Анании и Сапфире. Их трагическая история неожиданно откровенно рассказана в Библии, в пятой главе «Деяний святых апостолов».

За последние пять лет в жизни наших героев произошло немало событий.

Родители Анании дружили с отцом и матерью Сапфиры, и однажды главы семей заметили, что Анания повзрослел и возмужал, а Сапфира из угловатого подростка превратилась в ослепительную красавицу. Тогда отцы и решили сыграть свадьбу. Родители были рады, молодые — тем более: они полюбили друг друга, и, казалось, их счастье будет длиться вечно. Но через полгода для пребывавших на вершине блаженства молодоженов началась череда бед и страданий.

У Анании был младший брат Иосиф. Однажды вечером он зачем-то вышел из дома. Всю ночь мать и отец, не смыкая глаз, ждали сына. А утром в калитку постучал один их знакомый и сообщил страшную весть: на улице лежал Иосиф с разбитой камнем головой.

Как описать горе тех родителей, которые пережили своих детей?! Что может быть трагичнее? Давид, отец Анании и Иосифа, затосковал и вскоре после гибели сына умер. Убийцу так и не нашли…

Прошло два месяца, и иерусалимцев ужаснула новая катастрофа. Ночью загорелся дом, в котором жили родители Сапфиры и две ее младшие сестры, Эсфирь и Ревекка. Они все сгорели заживо…

Супруги, которые еще совсем недавно были частью большой и дружной семьи, ощутили мертвящее дыхание одиночества. Правда, с ними жила мать и свекровь Руфь, но от всего пережитого у нее помутился рассудок. Сапфира и тем более Анания, знавшие Руфь здоровой, веселой, доброжелательной и приветливой женщиной, любившие и уважавшие ее, теперь с болью и ужасом смотрели на злобную и сварливую развалину. Страшный контраст!

Так у Анании осталась лишь Сапфира, а у Сапфиры — только Анания. Но через несколько месяцев после рокового пожара солнце, казалось, выглянуло из-за туч. Сапфира забеременела. Она сказала об этом мужу в один из иудейских праздников, когда, помолившись в храме, они возвращались домой. На улице было много людей, но Анания не смог скрыть свою радость и, не стесняясь прохожих, заключил жену в объятия и стал страстно покрывать ее лицо поцелуями. Иудеи, строгие блюстители нравственности, изумились такой выходке и попытались образумить аморальных типов. Но супруги не слышали проповедей, не видели порядочных иудеев, не замечали всеобщего осуждения. Раньше они верили, что когда-нибудь закончится череда бед и к ним вернется счастье. И вот, казалось, их надежда сбылась…

— Милый, ты будешь любить нашего ребеночка? — тихо спросила Сапфира.

— Конечно! Ведь он еще больше сблизит нас, правда?

— Да!

— И будет похож и на тебя, и на меня!

— Да, любимый. Ты кого хочешь: мальчика или девочку?

Анания засмеялся:

— Мне всё равно. Мне желанен и сын, мне желанна и дочь.

— А как мы назовем нашего ребеночка?

Будущий отец задумчиво почесал голову и, снова радостно засмеявшись, ответил:

— Пока не знаю. Но мы еще успеем выбрать имя.

— Да, мой любимый, — согласилась пятнадцатилетняя жена и благодарно прильнула к мужу.

Исстрадавшиеся за последнее время супруги теперь обрели смысл жизни, и лица их повеселели, глаза снова излучали радость и ласку, к голосам вернулось прежнее очарование. Они воспрянули духом и уже без страха смотрели в будущее. И всё это смог сделать еще не родившийся ребенок!

Проходили недели, и живот Сапфиры постепенно рос и округлялся. Любопытный Анания часто приставлял к нему ухо и внимательно прислушивался. Трудно сказать, что он слышал, но будущий отец всегда оставался доволен.