Мы обошли весь магазин. Джейд едва не взяла меня за руку: ее пальцы дотронулись до меня, а потом она отстранилась.

– Сьюзен – сильная личность, – сказала она. – Самая сильная из всех, кого я знаю. Она живет в своих чувствах, словно королева в замке. Я так восхищалась ею. И наверное, завидовала. Она относится к себе с такой серьезностью, причем никогда не кажется глупой или погруженной в себя. Я прямо фанатела от нее, подумать только, прошли месяцы, пока я осознала, что в моем обожании было что-то еще. Что я…

– Не нравится мне этот разговор. Нам лучше остановиться. Пока что.

Джейд кивнула. Мы стояли перед ящиком с патефонными пластинками.

– Я хочу услышать твой рассказ, – сказал я. – Просто мне необходимо немного пространства для дыхания. Я знаю, что для тебя это важно, подозреваю, что это было нелегко и, может быть, даже пугающе. Но я почувствовал, что начинаю ревновать. Я понимаю, что не имею права…

– Ничего пугающего не было, – отозвалась Джейд. – Единственная любовь, которая меня пугала, – это любовь к тебе. А со Сьюзен было не страшно. Нисколько.

– Похоже, страсти кипели нешуточные, – заметил я.

– А как иначе? Я же ничего не делаю спустя рукава.

– Знаю, – произнес я, и голос у меня сорвался.

– Мы не обязаны об этом говорить.

– Да. Но я не это имел в виду. Мне просто лучше узнать обо всем по частям. Как глупо. Я не имею права так говорить. Не слушай меня. Расскажи мне остальное. Расскажи все.

– В этом нет необходимости, – возразила Джейд. – Это моя история.

И мы прекратили всякие разговоры о Сьюзен Генри, и молчание зависло над нами, внимательное, словно хищная птица. Мне очень хотелось попросить Джейд рассказать о своей любви к Сьюзен, однако на данный момент я утратил такое право. Вечером мы ужинали в «Гертруде», и Джейд за столом не произнесла ни слова, хотя мы сидели с другими семью жильцами. Она пошла наверх раньше меня, и когда спустя пятнадцать минут я последовал за ней в мансарду, Джейд уже лежала в постели и свет был выключен. Я разделся и лег рядом, выждав немного, положил руки ей на грудь. Она дышала глубоко и не двигалась, но я знал, что на самом деле она не спит.

На следующее утро мы оба смущались, глядя друг на друга. В тот день была наша очередь делать еженедельные покупки для дома. Бакалею закупали в огромном магазине под названием «Прайс чоппер», поэтому мне вовсе не показалось удивительным совпадением, когда в разгар нашей нервной пробежки по магазину мы снова натолкнулись на Сьюзен Генри.

На этот раз у Джейд не было возможности сбежать. Сьюзен появилась в нашем проходе из-за угла. Она была высокой, бронзовой от загара, гибкой и зубастой, как Джони Митчелл. Прямые волосы, почти белые, свободное светло-синее платье и босоножки. Длинные руки обнажены, на них серебряные браслеты с бирюзой. Глаза казались загадочными за коричневыми стеклами очков от солнца.

– Би-бип, – произнесла Сьюзен, слегка подталкивая нашу тележку.

– Привет, Сьюзен, – сказала Джейд, ее голос был аллегорией ночей, полных сигарет и алкоголя.

– Привет, – ответила Сьюзен. Ее голос звучал живо, легкомысленно-мило – или же она старалась. Я ощущал, что она прилагает усилия, и на мгновение проникся к ней симпатией.

Джейд заглянула в тележку Сьюзен:

– По-прежнему покупаешь всякую дрянь?

– Точно так! – отозвалась Сьюзен.

Джейд пожала плечами. Потом:

– Сьюзен Генри. Дэвид Аксельрод. – Она указала на каждого из нас, называя наши имена.

Я протянул руку. Будучи победителем в любовной войне, я ощутил, что должен так сделать. Сьюзен поглядела на меня так, словно рукопожатие было неким пережитком старины, потом кивнула, как будто припоминая, и пожала мою руку с некоторой иронией.

– Привет, Дэвид, – сказала она, ничем не выдав, что когда-либо слышала мое имя.

– Привет, – ответил я, решив выказать дружелюбие улыбкой, однако позже узнал от Джейд, что моя улыбка больше напоминала злобную ухмылку.

Сьюзен сосредоточила свое внимание на Джейд и принялась рассказывать ей что-то об их общей подруге по имени Дина, которая только что уехала в Кельн изучать философию под руководством одного из учеников Витгенштейна. Тон ее речи был восторженный и иронический. Она описала обед по случаю одержанной победы. Дина напилась и остаток вечера говорила по-немецки. Ненадолго заходил профессор Эсбери, грациозно передвигаясь в алюминиевых ходунках. И так далее. Я подумал, не хочет ли она своим рассказом уязвить Джейд, которая не была приглашена, однако Джейд нисколько не выглядела расстроенной.

Затем рассказ неожиданно оборвался, и мое рассеянное внимание внезапно привлекла тишина. Сьюзен на мгновение опустила глаза. Она казалась встревоженной, взвинченной, как бывает, когда чувствуешь, что тебя обязательно поймут неправильно.

– Не могли бы мы с тобой поговорить? – спросила она у Джейд.

Джейд ответила не сразу – не из нерешительности, а признавая таким образом, как трудно дался Сьюзен этот шаг.

– Да, поговорить необходимо, – сказала Джейд.

– Вечером я уезжаю в Бостон, – сообщила Сьюзен. – На пять дней.

– Остановишься у Паулы? – кивнула Джейд.

– Да.

– Передавай ей привет от меня.

– Я хотела бы поговорить с тобой до отъезда. – Смущение Сьюзен прошло: она знала так же, как знал я, что Джейд пойдет с ней.

Джейд почти уже развернулась ко мне, чтобы спросить, стоит ли соглашаться, однако остановилась.

– Можно и поговорить, – произнесла она с угрюмой, почти наигранной рассудительностью.

Вся ситуация казалась мне совершенно невыносимой, однако я постарался выйти из нее с достоинством. Я обнял Джейд за талию и на мгновение прижал к себе.

– Может, я сам все куплю? – спросил я. – Я все равно сделаю это лучше.

– Давай. Отличная мысль, – ответила Джейд.

Ее голос прозвучал неуверенно, формально. Сьюзен глядела куда-то в конец прохода, в данную минуту сосредоточив все свое внимание на какой-то точке вдалеке. Она не желала смотреть на меня. Я вовлек Джейд в разговор о покупках: Анемон больше любит арахисовое масло с кусочками орехов или без них? А как называются те вкусные хлопья для завтрака, которые позавчера подавал Оливер? В итоге Сьюзен покатила свою тележку дальше, объявив, что сначала покончит с покупками, после чего встретится с Джейд перед магазином.

– Ну вот, это Сьюзен Генри, – сказала Джейд.

– Все в порядке. Это должно было случиться. Рано или поздно вы бы встретились.

– Она так нервничает. Непохоже на нее. Сьюзен всегда абсолютно уверена в себе. Просто страшно видеть ее в подобном состоянии.

– Люди меняются, – заявил я, стараясь не придавать значения происходящему, однако понимая, что негодую гораздо сильнее, чем хотелось бы.

– Ты не расстроишься, если я выпью с ней кофе?

– Если все ограничится только кофе. – Мне показалось, что я произнес эти слова беззаботным тоном. Я глупо ухмыльнулся.

– Ты говорил, что никогда не будешь лезть мне в душу, – напомнила Джейд.

– И не буду. Ты поедешь с ней, да?

Нам пришлось подвинуть тележку. Мы стояли перед полками с растительным маслом. Молодая мамаша с розовыми бигуди в волосах и спящим младенцем в переноске за спиной положила гигантскую бутылку масла «Вессон ойл» в свою уже перегруженную тележку. Фоновая музыка сменилась голосом менеджера в радиотрансляционной сети, он рассказывал, какие товары продаются со скидкой: куриные грудки, губки для мытья посуды, кофе «Фолджерс», моющее средство «Даз»…

– Встретимся дома, – сказал я, берясь за ручку тележки.

Джейд кивнула. Она уже собиралась уйти и сделала вид, будто между нами не происходит ничего особенно сложного или странного. Она по-прежнему испытывала горячее желание время от времени притворяться, что каждый из нас, как и все вокруг, сам по себе. Однако она одернула себя и сказала:

– Я недолго.

– Знаешь, что я думаю? Вот что: если мир рухнет прямо сейчас, я счастлив, что провел с тобой столько времени. Я не скромничаю и не прикидываюсь, я действительно очень хочу, чтобы ты делала то, что сама хочешь, что кажется тебе правильным. Потому что, когда ты в полной мере становишься сама собой, из этого всего получается только хорошее.

Я постарался оказаться в глубине магазина, когда Джейд со Сьюзен вышли из него. Джейд отдала мне ключи от «сааба» Колин Маккей, и когда я вспомнил, что придется ехать домой самому, во мне затрепетало дурное предчувствие. Водить я умел, только прав у меня не было. Вдруг кто-нибудь нечаянно ударит меня сзади. На сцене появляется полиция. Нет прав? Затем звонок в отделение. Обнаруживается, что я нарушил условия освобождения. Я брошен в тюрьму. Отправлен обратно в Иллинойс. Без возможности хотя бы позвонить Джейд.

К тому времени как я вернулся, почти все собрались на кухне выгружать покупки. Была суббота, довольно рано и очень тепло. Анемон отправила в рот ложку арахисового масла. Нина Штернберг приготовила омлет из двенадцати яиц. Кухня была золотистой от солнечного света и довольно тихой, особенно если учесть, что нас здесь собралось шесть человек. Оказалось, все заметили, что я вернулся без Джейд. Я был удивлен: не думал, что подобные вещи замечают.

– Мы с Джейд встретили в «Прайс чоппере» Сьюзен Генри, – произнес я, ни к кому не обращаясь.

Я стоял на металлическом стуле, ставил на верхнюю полку шкафа банки с печеной фасолью и куриным бульоном.

– Можно, я скажу пару слов о мисс Генри? – спросила Нина Штернберг. – Мисс Свободный Дух заняла у меня в марте четырнадцать долларов и теперь, если видит меня в кампусе, прячется за деревьями.

– Правда? – поинтересовалась Анемон, и голос ее прозвучал так, будто из-за съеденного арахисового масла у нее сделалась волчья пасть. – Она и мне должна. Десятку.

– Сьюзен не церемонится с чужими вещами, – вставила Колин. – Я давала ей свою машину, и она вернула ее с пустым баком.

Дожидаясь Джейд, я чувствовал себя слабым и одиноким, а потому был признателен Колин Маккей, когда она сказала, что делает сэндвичи и приглашает меня перекусить с ней и Оливером Джонсом на переднем крыльце. Она поставила старый плетеный стол, застелила его старой льняной скатертью, украсила букетом ирисов в пивной бутылке. Она сделала сэндвичи с сыром и огурцом, и я выразил восхишение по поводу того, как изящно она сервировала стол. Никогда раньше не ел сэндвичей с огурцом. Я сидел на маленьком шатком стуле, а Оливер с Колин устроились на плетеном двухместном диванчике.

Колин была приземистая, коренастая, с сильными ногами пловчихи и с темно-карими глазами, всегда немного покрасневшими, как будто она только что вышла из хлорированной воды бассейна. Колин носила комбинезоны и клетчатые рубашки, хотя время от времени появлялась в платье, таком строгом, что даже человеку постороннему было ясно: выбирала его не она. Оливер переехал в «Гертруду» тремя годами раньше, когда был влюблен в студентку Стоутона по имени Сара Ричардс. В ту пору ему уже было лет двадцать пять и он давно не учился – бросил Эксетер еще на первом курсе и больше никуда не поступал, хотя довольно часто обращался в учебные заведения вроде Стэнфорда или Гарварда за разрешением на дипломную работу по ориенталистике и ждал одобрения и стипендии, пока не пришел к выводу, что его «не-ученье», как он это называл, еще не завершено. Сара Ричардс погибла в результате несчастного случая с лыжным подъемником, не успели они с Оливером прожить и полгода, и он задержался в «Гертруде» по причине скорби и лености, свойственной только Оливеру Джонсу. Он заводил интрижки почти со всеми женщинами, появлявшимися в доме, хотя ни одна связь не бывала долгой. Обычно роман начинался во время празднования одной из многочисленных дат, отмеченных в персональном календаре Оливера: день рождения Малера, дата открытия Урана. (Здесь Оливер разыгрывал один из своих шуточных номеров: астроном-гомосексуалист открывает планету и называет ее в честь задницы своего любовника. «Знаешь, мелкий паршивец, что там висит в небесах? Твой анус».) Ночь, когда Оливер с Джейд отправились в постель вместе, пришлась на годовщину смерти Сары. Той морозной февральской ночью все окна в доме сделались матово-белыми, словно надгробные камни. Оливер с Джейд пробыли любовниками неделю, а потом как-то ночью Оливер встал в темноте, жалуясь на зубную боль. Он спустился на первый этаж, чтобы выпить теплого молока, и больше уже не вернулся в ее постель…

Мы сидели на крыльце втроем, ели сэндвичи и пили чай со льдом, как в какие-нибудь двадцатые годы, вдыхали запах цветов и наслаждались легким ветерком, наблюдая, как сойки упрямо кружат над одним и тем же местом, издавая сиплые крики. Небо было глубокого мягкого цвета, ровного, словно внутренняя поверхность ракушки, если не считать одинокой заплатки волнистого белого облака. Я старался не думать о Джейд и Сьюзен и о том, чем они занимаются. Я страдал, но то была ерундовая боль – стоило лишь вспомнить, насколько тяжелым, насколько бесконечно пугающим и безграничным было мое горе раньше. А сейчас я сижу на тенистом крыльце в Вермонте, ем вкусные сэндвичи. Голубое небо. Голубые крылья соек. Хитрые голубые глаза Оливера косятся на Колин, которая спрашивает, любит ли он ходить на каяке.