Нарушив молчание, Нил сказал:

– Может, для твоего окружения лучше объявить, что ты берешь отпуск, уезжаешь куда-нибудь из города. А потом и в самом деле сбежать из твоих «родных мест». Я думаю, это будет разумно, Кев.

– Ты прав. Я сейчас не занимаюсь чем-то конкретным, мы недавно с Джо Харви хорошо почистили округу. Знаешь, я, пожалуй, скажу Эдди, что беру неделю отпуска до перехода в твой отдел. Честно говоря, Нил, мне есть на что его потратить.

– Тогда иди в отпуск сейчас, у меня ты будешь занят по горло. Я уже говорил тебе, что нас время поджимает и ты нам крайне необходим. Тебе придется засучить рукава, черт возьми! Если надо – работать по двадцать четыре часа в сутки.

Кевин понимающе кивнул.

– Будем надеяться, нам удастся разгромить Рудольфо, сломать его раз и навсегда. Сейчас действительно самый удобный момент: мафия оказалась наименее защищенной, семья Коломбо распадается, у Гамбино тоже большие проблемы. Похоже, что этот парень Дон Дэппера, второе лицо в его банде, скоро «запоет» по делу Готти об убийстве и рэкете.

Нил усмехнулся.

– Именно так, дружище. Джон Готти со своими костюмами по две тысячи долларов сидит по уши в дерьме. Сэмми Гравано, по кличке «Бык», выступает главным свидетелем на процессе, такого еще никогда не было. Подумать только, Кевин! Священное братство, скрепленное кровью и отмеченное возлияниями, рассыпалось из-за обрывка магнитофонной ленты – записи компрометирующих разговоров членов банды.– Улыбка его расползлась до ушей.– Готти упекут за решетку на долгие годы. На очень долгие, именно так.

– Весь преступный мир потрясен этим провалом, обвинители тоже такого не ожидали,– заметил Кевин.

– Кому ты рассказываешь! Мой отдел этим постоянно занимался. Только представь, предательство Гравано – это провал мафии на самом высоком уровне. Особенно если учесть, что Гамбино – крупнейший из кланов, а Гравано был в нем правой рукой Готти.– Нил покачал головой, как бы сам с трудом веря сказанному.– И что меня особенно удивляет, он ведь нарушил omerta – клятву хранить молчание, все мафиози обычно очень серьезно относятся к этому. А Гравано послал их к чертовой матери, донес на своего кореша, лучшего дружка. Разве не странно?

Не дожидаясь, комментариев Кевина, Нил быстро продолжил:

– Ведь они когда-то вместе начинали – Гравано и Готти. Из пары сообразительных ребят с «пушками», солдат улицы, доросли до «капо», главарей.– Нил пожал плечами.– Но Гравано решил спасать свою шкуру, поэтому он послал ко всем чертям святое братство, omerta, старого кореша Джонни и запел, как канарейка.

Кевин кивнул.

– На этом бруклинском процессе над Готти будет что посмотреть, запомни мои слова.– Кевин взглянул на часы.– Проклятье, Нил, уже позже, чем я думал. Мне пора.

– Мне тоже. Моя старушка заждалась меня. Первый раз за весь месяц решили куда-нибудь выбраться в субботу, а я опаздываю. Она убьет меня.

Они подхватили свои плащи и поспешно вышли из грязного бара.

8

Друзья, выйдя на улицу, остановились, продолжая беседу. Потом Нил взял Кевина за руку.

– Слушай, друг! Я провожу тебя квартальчик до Хьюстон-стрит. Там ты можешь схватить такси. Твоя «девушка из приличного квартала» не рассердится на тебя?

Кевин, стараясь идти в ногу с Нилом, покачал головой.

– Нет, она уже привыкла к моим опозданиям на час и больше. Ей это, конечно, не нравится, но она не выплескивает свое недовольство на меня. Во всяком случае, она будет довольна, нет, просто счастлива, когда узнает, что я перехожу в Отдел уголовных расследований.

Нил бросил на него странный взгляд.

– Но это все же опасная работа.

– Это мы с тобой знаем, Нил, но не она. Как и моя сестра Рози. На днях они обе насели на меня, чтобы я перевелся в другой отдел. Так что я уверен на сто процентов, они будут в восторге от этой новости. Отдел уголовных расследований – это выглядит почти как кабинетная работа, не так ли?

Поежившись, Кевин поплотнее застегнул плащ и засунул руки в карманы.

– Проклятье, сегодня подмораживает! И, конечно, когда надо– ни одного такси кругом.

– Обычно так говорят про копов,– заметил Нил и глухо рассмеялся.

– Какого дьявола тебе нужно всегда выбирать эти забегаловки у черта на куличках? В Бауэри, придумал тоже!

– Чтобы быть подальше от твоей Маленькой Колумбии, но все-таки не в Нью-Джерси,– объяснил Нил, имея в виду часть Куинса, прилегающую к Элмхесту, где обычно работал Кевин.

– Не могу сказать, что мне очень жаль расставаться с этим кварталом,– признался Кевин.– Слава богу, мне больше никогда не придется переступать порог «Мезон Астуриас». Я его уже возненавидел. Подумать только, всего тридцать лет назад этот ресторанчик был типичным ирландским баром, заполненным жизнерадостными Миками[4], любителями посидеть за стаканчиком «ерша» из виски с пивом, порассказывать небылицы. Но ирландцы давно разъехались из этого квартала, перебрались на Вудсайд, как и мы за несколько лет до смерти мамы. А Рузвельт-авеню стала Маленькой Колумбией, если не похлеще. Пестрый водоворот разряженной толпы, где процветают фешенебельные клубы, стодолларовые купюры обычные карманные деньги.

– И где перестрелки также обычны, как в Кали, Медельине или Боготе,– заметил Нил.– Уж тебе-то это хорошо известно. Уму непостижимо, Кев, Нью-Йорк просто помешался на оружии и наркотиках.

– Мы с тобой, Нил, живем в чреве чудовища. Мы все это видим каждый день: бездомные, голодные, отчаявшиеся люди, а еще умалишенные, наркоманы, преступники. И мы знаем им счет. Большинство людей не видят этого, или не хотят видеть, или смотрят на это сквозь пальцы. Ужасно, но, боюсь, дело обстоит именно так.

Нил остановился, повернулся и схватил Кевина за руку. В свете фонарей было видно, что лицо его вдруг стало решительным и непреклонным.

– Пятнадцать минут на машине от Манхэттена через мост Куинсборо, и ты – в Южной Америке, висишь на волосок от смерти, вращаясь среди наркобаронов, уличных торговцев наркотиками, наркоманов и прочего отребья. Я голову даю на отсечение, ты будешь рад, что перешел к нам в отдел, вот увидишь.

– Я тоже так думаю. Скажем прямо, возможно, этим я прибавлю себе несколько дополнительных лет жизни.– Кивнув, Нил продолжал: – А Бушвик, притон прокаженных, какого я еще не видел: скопище лачуг, кишащее наркоманами: одни обходятся кокаином, другие – крэком, а третьи колются героином, накачивают себе в вены это дерьмо. Человеческие отбросы, они нападут на тебя, ограбят и убьют ради очередной дозы. Это омерзительно.

– Ты совершенно прав, compadre[5], совершенно прав,– спокойно проговорил Кевин, беря Нила за локоть и направляя его шаги к Хьюстон-стрит.

– И это Америка,– сказал Нил бесцветным голосом,– самая богатая и могущественная страна в мире. Это не просто омерзительно, в этом есть что-то сатанинское, внушающее ужас! Что случилось с прекрасной Америкой? С нашей американской мечтой?

Кевин не ответил. Что можно было добавить к словам Нила?


Кевин вошел к ней в квартиру, открыв дверь своим ключом. Он остановился в холле, ожидая ее появления, как это обычно бывало, когда он приходил. Но на этот раз этого не случилось.

Он повесил плащ в стенной шкаф, снял с плеча кобуру с пистолетом и аккуратно повесил на ту же вешалку в шкафу. Она и так знала, что он живет в мире насилия, зачем ей видеть еще и эти красноречивые доказательства. Во всяком случае он предпочитал не смешивать два разных мира. Затем, недоумевая, насторожился, прислушался, все ли в порядке.

В квартире было тихо, никакого шороха. Но, пройдя небольшую прихожую, он услышал слабый звук радиоприемника, доносившийся из кухни, и сразу понял, что она дома.

Он сунул голову в гостиную: свет горел, но огонь в камине почти погас, на какое-то время оставленный без присмотра.

Повернувшись на каблуках, Кевин прошел по коридору к спальне. Дверь была приоткрыта, он толкнул ее и вошел в комнату. Лампы у кровати были притенены, и в мягком приглушенном свете он различил на кровати ее свернувшуюся фигурку. «Дремлет, а может, и крепко спит»,– подумал он.

Подойдя к кровати, Кевин заметил веером разложенные на одеяле картонные папки; из некоторых высыпалось содержимое. Вероятно, она работала перед его приходом, захотела спать и уснула, не дождавшись.

Склонившись над ней, он шепотом, чтобы не испугать, произнес ее имя. Потом легонько прикоснулся рукой к ее лицу.

Глаза ее мгновенно открылись. При виде его лицо ее просветлело от нахлынувшего счастья.

– Кевин!– облегченно выдохнула она.– О боже, и извини, я задремала.

– Все в порядке, дорогая,– ответил он, опускаясь на колени рядом с кроватью, чтобы видеть ее лицо.– Это мне следует извиниться за опоздание. Я задержался с Нилом О'Коннором дольше, чем планировал. Ты ведь помнишь Нила, вы встречались в прошлом году. В общем ему необходимо было поговорить со мной, и сделать это можно было только сегодня. Очень срочное дело.

– Ничего, Кевин, не беспокойся.

Он посмотрел ей прямо в глаза и пояснил:

– Нил попросил меня перейти в его отдел. Я согласился.

Пораженная известием, она поморгала и сдвинула брови.

– Какой это отдел?

– Отдел уголовных расследований.

– Это кабинетная работа?

– Часть времени – да,– солгал он, желая ободрить ее, избавить от беспокойства.

– А в остальное время? – продолжала выяснять она, не сводя с него пристального взгляда умных живых глаз.

– Мне, конечно, придется бывать на улице. Но эта новая работа совсем не такая опасная, как прежняя. Честное слово.

Кевин помолчал, затем, победно улыбнувшись, быстро сымпровизировал:

– И знаешь, у меня будет больше свободного времени. Гораздо больше.

– Я очень рада, что эта работа не такая опасная,– сказала она, улыбнулась и, протянув руку, погладила по щеке.

Он любил ее улыбку, нежную и невинную, как у маленького ребенка. Она озаряла все лицо, наполняла его светом. Положив руки девушке на плечи, он приблизил ее к себе, коснулся губами ее губ и нежно поцеловал.

Ее руки мгновенно обвили его шею, и она с такой пылкостью ответила на его нежный поцелуй, что мгновенно воспламенила его. Он обнял ее, еще теснее прижал к себе, целуя со все большей страстью, ища языком ее язык. Они замерла в поцелуе, жадно впиваясь друг в друга, пока у них не перехватило дыхание.

Потом Кевин ослабил ленты ее атласного пеньюара персикового цвета и приник к груди. Под пеньюаром была атласная ночная сорочка того же цвета, на тонких бретельках, и рука его легко проскользнула за украшенный кружевом вырез. Припав к ее пурпурному соску, он целовал его до тех пор, пока она не начала тихонько постанывать.

Кевин приостановился, чтобы развязать пеньюар, руки его заскользили вниз по ее телу. Он вновь склонился над ней, целуя и лаская то одну, то другую грудь. Он взглянул на нее: закрытые глаза, слегка раздвинувшиеся губы, учащенное дыхание – все говорило о нарастающем возбуждении.

Выражение отрешенности и исступленного восторга на ее лице разожгло его еще больше. Рука его, скользнув под гладкий атлас сорочки, спускалась все ниже, пока не легла на шелковистый холмик. Когда его ищущие пальцы коснулись потаенной плоти, ноги ее раздвинулись, и он ощутил истекающую из нее жаркую влагу.

– О Кевин,– прошептала она и открыла глаза.

– Что? – удивленно поднял он темные брови.

– Не останавливайся...

– Да,– выдохнул он, опять склоняясь к ней. Расточая поцелуи, он искал губами ее нежную плоть, ласкал ее пальцами. За год их встреч он хорошо узнал ее тело. И сейчас он понимал, что она на грани, что кульминация близка, и желал этого. Но в самый последний момент она вдруг выпрямилась и села.

Крепко охватив рукой его плечи, она прошептала:

– Кевин, пожалуйста, разденься и приходи. Мне хочется почувствовать тебя там, внутри.

– Но я хочу, чтобы сначала тебе было хорошо.

– Я знаю, и я тоже хочу этого, и хочу сделать для тебя то же самое, но, прошу тебя, пожалуйста, разденься скорей.

Вскочив на ноги, Кевин быстро скинул с себя всю одежду, опять лег рядом с ней и стал шарить рукой в тумбочке, ищя презервативы. Проклятье. Он их ненавидел, но после Санни у него время от времени бывали другие женщины, лишь мимолетные связи, ничего серьезного. Хотя он был уверен, что абсолютно здоров, следовало быть осторожным хотя бы ради ее безопасности. Кевин подавил вздох – в опасный век им довелось жить: секс и смерть ходят рядом.

Пока он боролся с пакетиком, она гладила рукой его спину, целовала между лопаток, нежно произнося его имя, нашептывая, как она возбуждена, как сгорает от желания. Ее слова еще больше воспламеняли и дразнили его, возбуждение возрастало.

Повернувшись к ней, он поцеловал ее в губы. После еще нескольких страстных поцелуев он вновь коснулся губами ее обнаженных грудей с отвердевшими напряженными сосками – это вызвало в нем нервную дрожь. Он пробежал руками по ее податливому, закутанному в тонкий шелк телу: ткань была такой же чувственной, как и она сама. Он стал целовать через тонкую материю ее живот, бедра – и тело ее запылало еще сильнее.