Нора Робертс - Ангел Габриеля

— Так она еще и готовит? — Он ущипнул Лору за щеку. — Молодец, Гейб!

Когда они остались одни, она остановилась в холле, потирая щеку пальцем.

— Очень славные у тебя родители.

— Да, я всегда так думал.

В его голосе до сих пор чувствовалась острая боль, но она спокойно взглянула на него.

— Я должна извиниться перед тобой.

— Забудь об этом. — Он направился было в библиотеку, но затем остановился и обернулся. Будь он проклят, если забудет об этом!

— Неужели ты думала, что я солгу им относительно Майкла? По-твоему, я должен был солгать?

Она приняла его гнев не моргнув глазом.

— Да!

Он открыл рот. Слова ярости закипали у него на языке. Ее ответ лишил его дара речи.

— Ну, ты просто меня не знаешь!

— Я тоже так думаю и рада, что ошиблась. Твоя мама была очень добра ко мне, а отец…

— А что мой отец?

Он обнял меня, хотела она сказать, но не верила, что Гейб поймет, какое впечатление на нее это произвело.

— Он так похож на тебя! Я постараюсь не разочаровать ни их, ни тебя!

— Было бы лучше, если бы ты не разочаровалась сама! — Гейб протянул руку и взлохматил ее волосы, которые упали белокурыми прядями. Он часто делал так в хижине, и ей это очень нравилось. — Черт побери. Лора, я привез тебя сюда не на пробу! Ты — моя жена, этот дом — твой дом, и, что бы ни случилось, Брэдли — твоя семья!

Лора улыбнулась во весь рот.

— Мне нужно время, чтобы привыкнуть к этому. Все семьи, в которых мне доводилось жить, лишь терпели меня! Но с этим покончено!

Она стремительно побежала к лестнице и начала подниматься наверх.

— А детскую Майкла я покрашу сама! — крикнула она, обернувшись через плечо.

Не зная, смеяться или ругаться, Гейб стоял у подножия лестницы и смотрел ей вслед.

Лора размазывала по плинтусу блестящую белую эмалевую краску.

В другой руке она держала жесткий кусок картона, чтобы не запачкать белым уже выкрашенные желтые стены.

На полу в дальнем углу комнаты стоял портативный радиоприемник, настроенный на станцию, передающую энергичный рок. Она приглушила звук чтобы услышать, когда проснется Майкл. Это был тот самый приемник, который стоял на кухне хижины.

Она не могла сказать, что ей нравится больше: то, как преображается детская, или легкость, с которой она нагибается и садится на корточки. Она даже смогла воспользоваться частью своего больничного пособия, чтобы купить две пары слаксов своего прежнего размера. Может быть, они еще немного тесны в талии, но ведь она оптимистка!

Как бы ей хотелось, чтобы все в ее жизни так быстро приходило в порядок.

Гейб все еще сердился на нее. Пожав плечами, Лора снова окунула кисть в банку с краской. У него есть характер, он человек настроения, чего никогда не отрицал и не скрывал. А правда заключалась в том, что сначала она не полностью доверяла ему. Но она объяснила ему. Она не могла допустить, чтобы его непреходящая холодность волновала ее. Но она, конечно, волновала.

Здесь они были чужими, а в маленькой хижине в Колорадо такого никогда не бывало. Дело было не в доме, хотя отчасти все-таки сказывались его размеры и роскошь. Прежде теснота хижины объединяла их, заставляла становиться ближе, зависеть друг от друга. Зависимость стала важной для Лоры, даже если она заключалась в том, чтобы вовремя подать чашку кофе. Теперь же, кроме ответственности за Майкла, у нее почти не было других дел. Они с Гейбом могли провести под одной крышей много часов и ничего не знать друг о друге.

Но дело было не только в стенах, полах и окнах. Просто здесь больше ощущалась разница между ними. Она по-прежнему была Лорой Малоун, вышедшей из низов, менявшей один дом за другим и не имевшей ни малейшего шанса по-настоящему обосноваться там. Женщиной, кочующей из семьи в семью и остающейся для всех чужой.

А он… Лора тихо засмеялась. Он Габриель Брэдли, знающий свое место с самого рождения. Человек, который никогда не думал о том, где он будет завтра.

Именно этого она хотела для Майкла, только этого. Деньги, имя, большой, просторный дом с окнами из витражного стекла и изящными террасами не имеют значения. Важна принадлежность к семье. Лора очень хотела и твердо решила добиться этого для Майкла, а сама она охотно подождет, когда Гейб захочет, чтобы она ему принадлежала.

Майкл — единственный, кто может сплотить их. Она снова скривила губы. Гейб любит ребенка. В этом Лора не сомневалась. Ведь не жалость и не обязанность заставляют его при первом же писке склоняться над колыбелью и носить на руках ребенка в три часа утра. Он человек, способный на великую любовь, и, безусловно, отдает ее Майклу!

Гейб внимателен, нежен и великодушен. Когда дело касается Майкла.

Только когда они остаются один на один, их отношения становятся натянутыми.

Они не касались друг друга, хотя жили в одном доме, спали в одной постели. И все же они не касались друг друга, разве что случайно и мимолетно. Они по-семейному ездили покупать все, что понадобится Майклу: детскую кроватку и другую детскую мебель, одеяла, заводную игрушку, играющую колыбельную музыку, мягких зверьков, которые Майклу еще много месяцев будет не нужны. Было легко, даже восхитительно обсуждать высокие кресла и детские манежи, вместе решать, какой из них подойдет. Лора никогда не надеялась, что сможет так много дать своему сыну.

Но когда они возвращались домой, напряжение возвращалось.

— Какая же я дура! — укоряла себя Лора. — Мне дали дом, защиту и заботу, а самое главное, любящего отца для моего сына! Разве могла я когда-нибудь желать большего?

Но ей хотелось, чтобы Гейб снова улыбался ей, именно ей, а не матери Майкла, не своей модели.

Вероятно, это к лучшему, что они остались вежливыми друзьями с общими интересами. Лора не могла сказать с уверенностью, как она поведет себя, когда Гейб, наконец, увидит в ней женщину. А эта пора настанет, потому что его желание никуда не исчезнет, и он, здоровый, сильный мужчина, не сможет платонически делить с ней постель.

Опыт в искусстве любви подсказывал ей, что мужчина требует, а женщина подчиняется. Ему не нужно любить ее или просто испытывать к ней влечение, чтобы желать ее. Господи, никто лучше ее не знает, как мало привязанности, как мало заботы может быть на брачном ложе! У такого человека, как Гейб, будет много требований, а она будет отдавать ему всю свою любовь. И круг, который ей, наконец, удалось разорвать, начнется вновь.

Гейб наблюдал за ней из дверей. Что-то случилось, и очень нехорошее. Он видел смятение на ее лице, в позе ее плеч. Казалось, чем дольше они жили в этом доме, тем более напряженной она становилась. Она хорошо притворялась, но это было лишь притворство!

Это приводило его в ярость, и чем старательнее он сдерживал свой темперамент, тем больше распалялся. Конечно, с того первого дня в доме он никогда не повышал на нее голос, и все же она, казалось, постоянно была готова к взрыву.

Он предоставил ей столько свободы, сколько возможно, и это его убивало. Он спал рядом с ней, она поворачивалась к нему ночью, ее отделял от него лишь тонкий хлопок ночной рубашки, и от этого у него пропадал сон.

Он работал до глубокой ночи, свободное время проводил в мастерской или в галерее, всюду, где не было искушения захватить то, что принадлежит только ему по закону.

Да и как он мог захватить, когда она была еще так слаба физически и эмоционально? Каким бы эгоистом он ни был всегда, кем бы он ни считал себя, он не мог доставить себе удовольствие за ее счет… или испугать ее, показав, как отчаянно, как сильно он ее хочет!

И все же в ней бушевала страсть, темная, взрывная.

Он видел это и многое другое в ее глазах. Он был нужен ей так же, как и она ему. Гейб не был уверен в том, что они понимают, как далеко может завести их эта потребность друг в друге.

Он мог быть терпеливым. Он понимал, что ее телу нужно время, чтобы исцелиться, и терпеливо ждал. Но у него не было уверенности, что время сумеет исцелить ее душу.

Он хотел подойти к ней, сесть рядом и погладить по волосам. Он хотел подбодрить ее, но понятия не имел, что сказать. Засунув руки в карманы, он спросил:

— Все еще красишь?

Лора испугалась, разбрызгала по руке краску и села на пятках.

— Я не слышала, как ты вошел.

— Не вставай, — сказал он. — Ну и вид у тебя! — Он вошел в комнату, осмотрел солнечные стены и взглянул на нее. На ней были старые джинсы, явно его. Вместо ремня она подпоясала джинсы веревкой для сушки белья.

Она напялила на себя его старую рубашку, рваный подол которой достигал ее бедра.

— Мои?

— Я решила, ты не станешь возражать. — Она взяла тряпку и вытерла с руки краску. — Судя по брызгам на них, они уже побывали в деле!

— Вероятно, ты не понимаешь разницы между живописью и… — он указал на стену, — малярной работой!

Она чуть не пролепетала слова извинения, но вовремя поняла, что он шутит. Значит, от его дурного настроения не осталось и следа. Вероятно, они снова друзья.

— Вовсе нет! Я подумала, что твои брюки творчески вдохновят меня!

— Ты могла бы обратиться к источнику!

Она положила кисть на открытую банку с краской. На нее нахлынула волна облегчения. Гейб, сам того не зная, сумел найти для нее слова поддержки.

— Я не могу допустить, чтобы знаменитый Габриель Брэдли растрачивал свой гений на какой-то плинтус!

Как легко с ней, когда она такая раскованная и веселая!

— Ты явно боишься, что я оконфужусь!

Лора несколько неуверенно улыбнулась.

Уже несколько дней Гейб не смотрел на нее так весело. Она встала на колени, а рядом на пол присел Гейб.

— Ах, Гейб, не надо! Ты так чудесно вы глядишь, вдруг измажешься краской!

Он уже держал кисть в руках.

— Чудесно?

— Да. — Она пыталась отнять у него кисть, но он не уступал. — Ты всегда потрясающе выглядишь, когда идешь в галерею.

— О господи! — Ее рассмешила неприязнь, на мгновение мелькнувшая в его смехе.

— Ну да. — Она поборола порыв причесать волосы у него на лбу. — Совсем не похож на неотесанного отшельника, каким ты выглядел в Колорадо, хотя и тот был очень симпатичен!

Гейб не знал, улыбнуться или ухмыльнуться.

— Вот именно. Вельветовые брюки и фланелевая рубашка, причесанный и небритый.

Полагаю, Джеффри с удовольствием сфотографировал бы тебя с топором!

Лора пристально смотрела на него, узнавая прежнего Гейба и сравнивая, каким он стал сейчас. Вдруг она осознала, что ее рука до сих пор лежит на его руке, сжимающей ручку кисти. Отдернув руку, она изо всех сил старалась вспомнить, о чем они только что говорили.

— Ты же одет не для работы! Поверь, я достаточно долго проработала в модном бизнесе, чтобы определить качество одежды. На тебе превосходные льняные брюки, и ты их испортишь.

Он ясно почувствовал внезапное напряжение в ее пальцах и в ее взгляде, но лишь поднял бровь.

— Ты считаешь меня неряхой?

— Только когда ты пишешь.

— Чья бы корова мычала, — пробормотал Гейб, делая вид, что не замечает, как она вздрогнула, когда он провел пальцем по ее щеке и показал его ей, чтобы доказать свою правоту.

Лора сморщила нос, вдохнув запах белой краски на кончике его пальца, и попыталась не вздрогнуть еще раз.

— Я не художник! — Держа в одной руке тряпку, другой она взяла его за запястье и стерла краску с кончика пальца.

Какие красивые руки, подумала Лора. Она представила себе, как они медленно, плавно гладят ее. Гладят и ласкают так, как может гладить и ласкать мужчина, глубоко любящий женщину, к которой он прикасается.

Предаваясь игре воображения, Лора облизала губы и подняла глаза на Гейба.

Они сидели рядом на коленях на половой тряпке. Лора поразилась, почувствовав его учащенный пульс. В его глазах она увидела то, что он уже много дней скрывал от нее. Желание, чистое и простое. Взволнованная и привлеченная им, Лора потянулась к Гейбу. Тряпка выпала у нее из руки.

И тут раздался плач ребенка.

Оба вскочили, как дети, застигнутые за воровством печенья из буфета.

— Уверена, что он и голодный, и мокрый, — сказала она и начала подниматься.

Гейб поймал ее за руку.

— Пожалуйста, возвращайся сюда после того, как успокоишь Майкла!

Желание и стремление переплелись, смущая ее.

— Хорошо. Не волнуйся из-за беспорядка. Я закончу позже.

Лора провозилась с Майклом больше часа и была слегка разочарована, что к ним не пришел Гейб, чтобы подержать ребенка или поиграть с ним перед тем, как он снова заснет. Он часто это делал, и это были лучшие времена, времена простой семейной идиллии. Подоткнув вокруг сына одеяло, она напомнила себе, что не может ждать от Гейба, чтобы тот посвящал каждую свободную минуту ей и ребенку.