«До какого времени оставаться-то?» — спросила она себя. И ответила с грустью: «Срок подошел, надо закругляться…»

А дальше? Пустота, которая потихоньку начнет наползать и вдруг хлынет, как наводнение, и поглотит это прекрасное, как она называет, — «нежно-паралитическое» чувство любви. Небесной любви.

Чистая правда. Такого она не встречала никогда и ни у кого, и до сих пор, каждый раз, когда Макс входит и садится по привычке на ковер у ее кресла, она обмирает от изумления. Так что же продать?..

И тут в ее разболевшуюся голову пришла совершенно крамольная мысль. Отца она своего не знала. Знала только, что он «где-то далеко работает» и потому не может их навестить, и все друзья у него там же, поэтому к ним никто не приходит, только иногда мама ездит за какими-то посылками, но очень редко. У них даже не было его фотографий… И однажды мама на нудные приставучие Улитины вопросы о папе сказала, что папы давно нет, он погиб, летел на самолете, самолет разбился… Так что ты его не жди. А на вопрос, кто он был, ответила коротко — летчик. Мама как-то не грустила по нему, никогда не вспоминала. Не говорила, к примеру, что папа бы сейчас был тобой недоволен (или наоборот — доволен), так что его как бы никогда и не было. И Улита по нему не грустила, потому что не знала его и не любила. Один раз Улита видела, как мама плакала. Это было, когда она сама была уже девица лет двенадцати. Пришли какие-то двое военных, закрылись с мамой в комнате и потом позвали ее. И они вместе — и военные тоже — пили чай с конфетами, каких она никогда не видела в магазине, не то чтобы пробовала, с тортом и еще чем-то вкусным, она уже, по правде, не помнит, что это было. Один из военных, черный, с бородкой, ей пару раз подмигнул. Улита расстроилась, потому что считала, что она уже вполне взрослая, чтобы ей так подмигивать. И старалась от него отворачиваться, не признаваясь себе, что он ей понравился, хотя был совсем не такой молодой. Когда военные ушли, мама молча встала, взяла с туалетного столика две красные коробочки и раскрыла их перед Улитой.

— Это то, что твой отец заработал. — И вот тут мама заплакала.

В коробочках лежали Звезда Героя и орден Ленина. Улита ахнула от неожиданности. Такой высокой награды удостоился ее отец, которого она никогда не видела и не знала. Мама ничего больше не сказала, а Улита заплакала вместе с ней — так, за компанию, а не потому что испытала какие-то чувства.

Мама была учительницей истории в школе, поэтому жили они очень средненько, пока Улита не начала сниматься и пока не пришла к ней слава. «Хорошо, — вдруг подумала Улита, — что мамы уже нет, она бы жутко расстроилась, увидев одинокую дочь в возрасте без гроша в кармане и без работы».

Крамольная мысль Улиты заключалась в том, что она решила отцовы награды — Звезду и орден Ленина — продать. Она слышала, что они сейчас очень ценятся на «черном рынке». А где он, тот рынок? Найдет! Чего они лежат годами, десятилетиями, место пролеживают? Никому они не нужны, если по правде! Только не сделала ли это раньше нее — мама? Ну продала так продала, что поделаешь!

Улита помнила, что в тот же день мама положила их в коробочку из-под конфет и засунула в шкаф, под белье. С тех пор они обе ни разу не доставали коробочку. Улита нашла коробочку не под бельем, а в старом чемодане с ненужными вещами, безнадежно заглянув туда. Ордена были целы. Интересно, маме могла бы прийти в голову такая идея — продать ордена? Нет. Звезда сияла так, будто ее вчера вручили в Кремле. Сколько это стоит? Надо спросить у Макса, он все про «сегодня» знает, сказать, что приятельница интересуется…

В дверь тихо позвонили. Улита вздрогнула. Она никого не ждала. Это кто-то чужой… Нужен ли он, этот человек, ей сейчас? А вдруг как раз и нужен! Она открыла дверь, не подумав, что на столе у нее лежат орденские знаки, что сама она в теплом халате…

На пороге стояла небольшого роста элегантная женщина в притемненных очках, с остреньким носиком, как у любопытной птички.

«Боже Милостивый, это же мама Макса! — подумала Улита с ужасом. — Что-то будет? Конечно, будет, поскольку мама явилась без звонка и вообще без приглашения, за что, правда, долго извинялась. Как же она ее нашла? Неужели Макс?!» Улита подумывала уже, а не послать ли ее?.. Отметила, что мама — молода, что одета в костюм явно от кутюр — сине-лиловый, с «бабочкой Олбрайт» на лацкане. И что все это, вместе с некрасивым умненьким лицом, густыми, собранными в хвостик волосами, — создает образ современной деловой женщины, которая может все — как перефразировано из Некрасова — «и пол помыть, и песню спеть, и посадить, если надо»… А она перед этой птичкой стоит как засватанная деревенщина — громоздкая, в теплом халате не первой модерновости.

— Я сейчас, простите, — извинилась Улита, кивнула на комнату, — проходите, пожалуйста, — вспомнив, что ордена валяются на столе, постель не убрана, хорошо, что вчера белье постелила новое почему-то, красивое — захотелось красивой жизни! И к месту.

Улита пошла в ванную, где у нее был запасной «гардероб» в стенном шкафу.

«Да-а, выглядишь ты, Улитка, вполне хреново, — подумала она и внезапно разозлилась, — а так вваливаются в дом? Может, я черт-те чем занимаюсь. Ну и не открывала бы тогда…» Так, в полном раздрызге, Улита надевала свое «кобденешное» серое платье, подумав только секунду, что и оно совсем не к простому визиту. Ну и… с ним!

Когда она вошла в комнату, Наталья сидела на краешке стула и смотрела на ордена. Это надо, наверное, как-то пояснять… А вот она не будет! Улита быстро, не говоря ничего, убрала ордена в коробку и кинула ее на туалетный столик. Раскрасневшись от злости и быстрых движений, растрепав густые темные волосы, Улита сейчас выглядела много моложе своих лет, чему очень удивилась Наталья, которая при первом взгляде так и охнула внутренне, так и возрадовалась: старая тетеха! А оказалось, ничего не старая! И не тетеха! Эти актриски умеют в мгновение ока переиначиться и смотреться совсем по-другому! Вот ее мальчик и… Наталья вздохнула, достала платочек и промокнула глаза. Улита села напротив нее и устремила, как показалось Наталье, прямо ей в душу взгляд светлых, чуть подкрашенных глаз.

«Какая в молодости была красавица, — подумала Наталья, вспоминая ее по фильмам. — Конечно, этому дурачку кажется…» И опять пришлось доставать платок. Помогла ей Улита, она больше не могла смотреть, как мается эта дамочка, не зная, как начать разговор, смыслом которого было одно: оставьте моего сына в покое! — что-то в этом роде…

— Простите…

— Наталья Ашотовна, — подсказала быстро мама Макса.

— Наталья Ашотовна, — продолжила Улита, — думаю, мы с вами не будем делать вид, что вы пришли ко мне на чашку чая.

Наталья кивнула.

— Вы пришли по поводу сплетен обо мне и вашем юном сыне, ведь так?

— Но…

Улита не стала выслушивать возражения Натальи:

— Нет, не «но». Именно по поводу сплетен, а не истинного положения дел. Мы с ним дружны. Не я была инициатором нашего знакомства, как ни покажется это вам странным. Макс мальчик неоднозначный. Может быть, даже наверное, он немного влюблен в меня, как раньше говорили, — обожает. Обожает актрису такую-то… Но это же не страшно. Неужели вы думаете, что я могу… Боже мой! Думаю, не стоит ничего бояться. Вам давно надо было прийти ко мне и увидеть, что я — совсем иная женщина. А вы — умная, вы бы сразу все поняли, так мне кажется. И пусть влюблен! Мы все в юности бывали влюблены в кого-нибудь старшего. Я, например, влюбилась, мне было тоже лет семнадцать, в хирурга, который делал мне операцию аппендицита. Я мечтала о нем, я ходила встречать его у больницы… Но он не обратил на меня внимания. Он был серьезно болен и вскоре умер. А если бы ему не было плохо? Может быть, мы бы подружились, и я была бы намного умнее, чем сейчас, поверьте мне. И не думаю, чтобы он стал, как это… такое противное слово, «приставать» ко мне. Есть вопросы?

Наталья была просто ошарашена агрессивным напором этой женщины и тем, что она — Наталья! — поверила ей!

— Да, все так, но он может привязаться… — промямлила она.

— В таком юном возрасте? Да что вы, право! Не бывает, юные еще не знают, что такое привязанность.

Наталья подумала, что непредсказуема и актриса, не только Макс. Кто его знает… И кто ее знает?..

Как бы все было сказано, но Наталья не собиралась уходить. «Денег такой даме не предложишь, — подумала она, — хотя живет «звезда» бедненько и что-то с той квартирой непонятное. Пустует. Как быть?» Наталья тряхнула хвостом, выпрямилась и сказала:

— Вы опередили меня с темой. А приехала я к вам совсем с другим.

— Вот как? — иронически удивилась Улита. — Значит, зря я бушевала, как осенняя гроза?

Наталья покраснела.

— Нет, не зря, потому что и об этом я хотела поговорить, но позже…

Она быстренько рассказала, что они, рекламное агентство, решили заниматься и издательской деятельностью (ха-ха, самая дальняя перспектива!).

И начать с серии «Интересный человек», благо их у Натальи в знакомцах превеликое множество. Все это будет в виде воспоминаний, романов, размышлений…

— И я решила, что вы — та самая фигура. И с авансом, — лукаво усмехнулась Наталья. Деньги этой даме нужны.

А старая мудрая сова Улита поняла — ее покупают. Простенько, незатейливо. Вон и в сумочку Наталья Ашотовна полезла за денежкой и вытаскивает баксы, и немало.

Улита сидела на стуле выпрямившись, только внутри что-то дрожало.

— Наталья Ашотовна, милая, — сказала Улита тоном королевы английской из пьесы того же названия, — пожалуйста, заберите свой аванс и быстро уходите из моего дома. Я вас видеть здесь больше не хочу.

— Мы не так поняли друг друга, все будет оформлено договором… — забормотала Наталья, совершенно не ожидавшая подобного афронта.

Но встала и попятилась к двери, потому что у этой сумасшедшей загорелись такие огни в глазах, что из бледно-серых они превратились в темно-синие.

— Я ухожу, всего хорошего, — Наталья немного пришла в себя, — но, думаю, вы пожалеете, что не взялись за книгу… — И вышла в прихожую.

Вышла, положив на тумбочку аванс с копией договора. Пусть станет стыдно этой скифской каменной бабе!

Улите бы завыть степной волчицей от унижений, или же — тихо, спокойно, аккуратно, собрав все свои снотворные и транквилизаторы, заглотнуть их со стаканчиком водки и… Здравствуйте, Константин Сергеевич (Станиславский)! Вспомнила она старинный дурацкий актерский анекдот. Но Улита все-таки была Улитой, которая, по пословице — куда-то едет, но когда-то будет. Не исчезнет насовсем. Притащится. Медленно собирая себя по клочкам и кусочкам, Улита таки «приехала» к тому, что у нее есть немного водки, ее можно и нужно выпить и закусить не транквилизатором, а хотя бы шпротами… А потом сладко уснуть.


Макс удивился и испугался, что дверь квартиры открыта (это Наталья, уходя в полной прострации, лишь прикрыла ее). А Улита, находясь в таком же состоянии, не проверила. Так и застал ее Макс — крепко спящей и решил не будить, зайдет попозже. На цыпочках вышел в прихожую и увидел на тумбочке пачку баксов и какой-то официальный листок при них. Машинально, а может быть, шестым чувством что-то заподозрив, он взял деньги, пересчитал. И издательский договор… Без названия и без подписей. «Притаскивалась! И с деньгами! — подумал безнадежно Макс. — А Улита ее наверняка прогнала, вот она и оставила скромненько здесь, мол, возьмет, никуда не денется. А что она интересно предлагала Улите написать? Или о ней?.. Нет, мать у него все же сумасшедшая, как и он, пожалуй… Семейка! Один папа нормальный, даже слишком. И как говорить после этого всего с мамочкой?..»

— Макс! — запричитала Наталья Ашотовна. — Где ты? Я за тобой еду! Макс, сын мой!

Взял трубку отец. Тот был, как мужчина покрепче, но тоже не в себе, это чувствовалось.

— Максим, не своди мать с ума. Где ты пропадаешь? Приезжай немедленно, покажись матери… Она извелась!

В трубке были слышны рыдания матери, отец то ей что-то говорит, то ему твердит — приезжай, мать извелась!

— Ладно, — бросил Макс.


Он сразу прошел в гостиную, оба были там.

Мать вскочила с кресла, где навзрыд рыдала, и бросилась к нему на грудь.

Макс мягко отстранил ее.

— Не надо, мама, давай поговорим без истерик.

Перед ним встал отец.

— Максим, ты не должен так себя вести, ты еще не взрослый человек! Смотри, что ты делаешь с матерью… — И пошли знакомые, невзрачные слова, стертые, как старые ботинки, и столь же ненужные.

Отец никогда не умел разговаривать с сыном.

— Папа, — ответил Макс, все еще стоя у порога, — это никому не нужные разговоры — ни тебе, ни мне. Скажи прямо, что ты, по правде, хочешь сказать мне, и я тебе честно отвечу.