И не ошиблась. Гильем, который сел за стол донельзя раздраженным, вдруг оттолкнул тарелку с большим куском говядины и блестящими от жира кусочками тушенных в бульоне моркови и репы.

– Я не голоден, – объявил он. – И вообще, на моем месте должен был сидеть Пенсон и есть мою порцию. Что ты на это скажешь, Леонора?

– Скажу, что ты несешь околесицу! – ответила жена.

– Твоя жена права, Гильем. Довольно! – громыхнул Оноре. – Господи, неужели в этом доме нельзя и поесть спокойно? К чему полоскать свое грязное белье за семейным столом?

В гневе он оттолкнул и свою тарелку, вытер губы полотняной салфеткой и встал.

– Сюзанна, я иду к себе в спальню. В девять принесете мне травяной чай, да проследите, чтобы он был не очень сладкий – мой сын принуждает меня соблюдать диету!

– Конечно, мсье! Я принесу вам и десерт, – пробормотала служанка, смущенная тем, что стала свидетельницей этого инцидента.

Оноре ее не услышал. Он уже вышел в вестибюль. Клеманс с мужем обменялись многозначительными взглядами.

– Отец прав: жить в доме стало невозможно! – заявил Жак. – В будущем году мы с Клеманс переберемся в большой дом, тот, что поближе к нашим фермам. Конечно, его придется отремонтировать, но зато там мы сможем жить спокойно. Как говорится, лучше каморка, да своя, чем чужой дворец.

– Это плохая идея, Жак, – резким тоном проговорил Гильем. – Этим ты расстроишь отца, а я останусь наедине с моей драгоценной супругой, а вернее, у нее в когтях.

– Если у вас не будет зрителей, вы, может статься, перестанете ссориться, – возразил его брат. – Правила приличия еще никто не отменял! Особенно это касается вас, Леонора. Вы навязываете нам общество судьи слишком часто. Я считал Альфреда другом, но это в прошлом.

– Я заслужила небольшое утешение, – охрипшим от волнения голосом ответила Леонора. – Думаю, вам известно, Жак, что я утратила любовь супруга по вине Анжелины Лубе… ах, простите, мадам де Беснак, это рыжеволосой красавицы с глазами сиреневого цвета. Наш брак перестал существовать, стоило Гильему снова ее увидеть. Я не идиотка и знаю, что даже в инвалидности его виновата она! Завсегдатаи таверны видели, как он бежал за ней по мостовой и попал под дилижанс. В тот день у них было свидание. И это правда! Клеманс может подтвердить, потому что именно она это свидание устроила!

Еще будучи подростком, Жак привык, что родители на все лады поносят семейство Лубе – и Адриену, которая, по их мнению, как повитуха ни на что не годилась, и сапожника Огюстена, ее скромного, необразованного супруга. Последние два года ему пришлось слушать стенания невестки, жаловавшейся на увлечение своего супруга Анжелиной. Возражать ему и в голову не приходило, но то, что в этой связи упомянули имя его собственной жены, Жаку не понравилось.

– Неужели это правда, Клеманс? – спросил он сердито. – Ты вмешалась в эту историю? Неужели ты устраивала встречи моего брата и этой повитухи?

– Я только передала Анжелине, что Гильем хочет с ней встретиться. Леонора, как всегда, преувеличивает. А на ее месте, кстати, я бы вспомнила, как она рожала маленького Эжена, – как повитуха Лубе ей помогала, как она была терпелива и какие ценные советы дала.

– Я об этом не забыла, но ведь вы еще не все знаете…

– Замолчи! – прикрикнул на жену Гильем, сопровождая слова убийственным взглядом.

Ему совершенно не хотелось, чтобы Жак узнал правду о маленьком Анри де Беснаке. В этот миг он так сильно ненавидел Леонору, что во рту явственно проступил вкус желчи. Как, как он мог убедить себя, что любит эту женщину, как мог поклясться перед Богом, что проживет с ней остаток своих дней?

– Мне следовало бы прогнать тебя, отправить к любовнику, – холодно сказал он. – Благодари небо, Леонора, что ты родила мне двух сыновей, которых я люблю, и хочу видеть, как они растут. Я не лишу их матери, пока нет, потому что они еще очень маленькие. Но предупреждаю тебя: перестань злословить об Анжелине! Оставь наконец ее в покое!

Притаившись в коридоре, ведущем в подсобные помещения, Сюзанна, Франсин и Николь ловили каждое слово этого разговора. В душе сиделки крепла надежда, что Гильем и Леонора все-таки разведутся и она еще многие годы будет опекать своего «милого страдальца», как его называла про себя эта женщина с чувствительным сердцем.

Что касается Николь, то на нее это сведение счетов не произвело впечатления.

– Правда на стороне мадам Леоноры, – сказала она. – Если бы вы только знали то, что знаю я …

Два умоляющих взгляда обратились к ней, но молодая женщина только покачала головой:

– Немного терпения, и скоро вам все станет известно!


В доме на улице Мобек, в тот же вечер, часом позже

Анжелина была одна в спальне. Керосиновая лампа освещала темные потолочные балки, окрашенные в бледно-розовый цвет стены, большой одежный шкаф, сундук, угловой камин. Отсутствующий взгляд молодой женщины скользил по знакомым предметам обстановки, среди которых прошло ее детство. И свою горькую участь одинокой матери и разочарованной возлюбленной она оплакивала тоже тут, в этой комнате.

«Почему я чувствую себя такой разбитой? – думала она. – Наверное, слишком много волнений… Но мне придется привыкнуть видеть Анри и Гильема вместе. Только бы это пореже случалось…»

Луиджи заставил ее лечь рано, сразу после ужина, состоявшего из густого супа и салата. И удивительное дело: Спаситель, который обычно укладывался возле кровати Анри, последовал за ней наверх и сел на ковре в спальне.

Он все еще не спал, сидел и смотрел на нее своими темными глазами.

– Ты встревожен, Спаситель? – спросила молодая женщина у собаки. – Мой хороший, ты присматриваешь за мной с самого рождения моего мальчика!

Она наклонилась и погладила собаку по голове, а потом легла. На сердце у нее было тяжело.

Розетта и Луиджи разговаривали в кухне. Девушка ополаскивала тарелки в цинковой лохани, так что беседа сопровождалась хлюпаньем теплой воды.

– Магали снедает любопытство, – с иронией в голосе сообщил Луиджи. – Как думаешь, у нее могли появиться подозрения насчет Гильема и Анри? Возможно, по поведению Анжелины и можно было догадаться… Что касается Клеманс Лезаж, то она, я уверен, все поняла. Она умная женщина.

– Теперь, когда Гильему известна правда, об этом узнают и в мануарии. Что ж, тем хуже для этих богачей, если это им не понравится! И для Магали! Мне она показалась неприятной особой.

– Согласен с тобой. Красивая молодая женщина, но неприятная. И я никогда ей не прощу, что она третировала Анжелину в акушерской школе в Тулузе.

Такие речи не могли не обрадовать Розетту. Улыбаясь, она сдвинула чистую посуду в сторону, вытерла руки полотенцем и шутливо накинула его на шею Луиджи.

– Пойду проведаю нашу Энджи! Уверена, что она еще не спит. Отнесешь ей потом липовый чай?

Розетта улыбнулась светлой детской улыбкой, которая придавала ей особую прелесть. Черноволосая, с прекрасным цветом лица, лукавыми глазами теплого карего оттенка, прямым аккуратным носиком, ямочкой на подбородке и губами, словно созданными для веселья, она была чудо как хороша.

– Как поживает Виктор, твой суженый? Он все еще в армии?

– Да, ему служить еще два года, но он обещал вскоре приехать повидать меня. В июне ему обещают недельный отпуск. Он часто мне пишет, и я сразу отвечаю. Виктор говорит, что я делаю меньше орфографических ошибок, чем он.

Луиджи намеревался сделать ей комплимент, когда на воротах громко звякнул колокольчик. И тут же кто-то заколотил в ворота кулаком.

– Иду! – крикнул он.

– Я с тобой!

Они уже вышли во двор, когда с улицы раздался крик, по которому так соскучилась Анжелина:

– Повитуха Лубе, скорее! Повитуха Лубе!

Женщина кричала, не умолкая ни на минуту. Луиджи открыл ворота и оказался лицом к лицу с худой дамой с загорелым лицом. В руке она судорожно сжимала четки.

– Спасибо, Господи, вы дома! – прокричала она. – Я пришла за повитухой, моя невестка рожает! Меня послали сначала к другой матроне, вдове Берар, да только ее нет дома. И тогда ее сосед дал мне адрес повитухи Лубе.

– Я уже иду, мадам! – послышался голос Анжелины. – Только оденусь и возьму свой саквояж!

Обернувшись, Розетта и Луиджи увидели Анжелину в окне ванной второго этажа. Она услышала звон колокольчика и встала.

– Ангелы небесные, как я боялась, что не найду повитуху! – пробормотала ночная посетительница, крестясь. – Знать бы, как там моя невестка… Не случилось бы беды, пока меня нет…

Розетта, для которой и ситуация, и тревожные речи посетителей были не внове, выглянула за ворота. Женщина приехала верхом на муле. Было видно, что запрягали животное в спешке. Сейчас мул спокойно стоял у ворот и жевал одуванчик.

– Луиджи, нужно запрячь Бланку, – сказала она. – Не посадим же мы Энджи в седло!

– Сейчас!

– Мадам, скажите мне, где вы живете, и повитуха вскоре приедет, – обратилась Розетта к посетительнице. – У нас хорошая лошадка, и, если надо, она легко идет рысью. Вы спокойно можете отправляться домой.

– О нет! Сначала я хочу увидеть повитуху Лубе и убедиться, что она приедет! И я хочу сама с ней поговорить.

– Хорошо, мадам. Она спустится через пару минут, не сомневайтесь. А теперь я вас оставлю. Мне нужно взять в диспансере саквояж.

Женщина так и осталась стоять посреди двора. Она видела, как Розетта входит в дверь справа от нее. Вскоре свет керосиновой лампы осветил просторную комнату с белоснежными стенами, прозрачными оконными стеклами, выкрашенными белой краской шкафами. Девушка перемещалась по комнате со спокойной уверенностью, ее движения были точными и быстрыми. «Видно, повитуха знает свое дело!» – подумала посетительница.

В то же мгновение из дома выбежала Анжелина. На ней было простого покроя хлопчатобумажное платье, волосы в спешке заплетены в косу.

– Все нужное в саквояже, – сказала поджидавшая хозяйку Розетта. – Твой рабочий халат, перчатки… Держи! Содержимое я проверила.

– Спасибо, моя крошка! Добрый вечер, мадам! Я готова!

Анжелина обрадовалась, когда Луиджи вывел из конюшни запряженную в коляску лошадь. Он даже не забыл зажечь фонари на передке экипажа, слева и справа.

– Едем скорее! – сухим тоном распорядилась незнакомка. – Я так боюсь, что мы не поспеем вовремя. Моему мулу за вашей лошадью не угнаться, так что поезжайте вперед. Мы остановились на постоялом дворе в Ториньяне, на берегу реки.

– Если так, поедемте со мной в коляске! Мой супруг отведет вашего мула в конюшню, а завтра вы вернетесь сюда и его заберете, – предложила Анжелина. – Розетта, присмотри за Анри! Боюсь, я его разбудила. Луиджи, спасибо, что так быстро управился!

Он кивнул и улыбнулся, но не решился ни поцеловать жену, ни предложить поехать с ними вместе. Сегодня вечером ему больше, чем обычно, хотелось поскорее подняться в спальню и лечь с ней рядом. Он думал, что Анжелина плохо себя чувствует, и появление пациентки совсем его не обрадовало, хотя еще днем он просил Магали Скотто прислать жене роженицу, чтобы она взбодрилась, исполняя роль повитухи. «Мое желание сбылось раньше, чем я рассчитывал, но меня это не радует!» – думал он.

Его красавица супруга между тем уже успела забраться на сиденье коляски, и посетительница последовала ее примеру. Бланка пустилась шагом.

– Я оставлю ворота открытыми, – вздохнула Розетта. – Луиджи, не надо так волноваться! Раньше я часто ездила с ней… ну, когда Анри был у мадемуазель Жерсанды, я хотела сказать, у вашей матушки. Идем! Еще не очень поздно, и мы можем поболтать у очага.

Бывший странствующий музыкант развел руками. Изменить ход событий он не мог и прекрасно это осознавал. Что ж, оставалось только поверить на слово Розетте, которая сумела стать ему внимательным и заботливым другом. И все же губы его невольно сжались, что, впрочем, не мешало внутреннему монологу.

«Подумать только, что стало со мной, принцем дорог, сыном ветра? Я не ношу своих красных одежд, расшитых золотыми цехинами, ем сколько хочу, стал богатым наследником… Но неужели всю свою жизнь я буду запрягать лошадь для жены и отпускать ее неведомо куда, да еще и среди ночи? Да, я мечтал о семье, и все сбылось, но… Почему-то это не принесло мне особого счастья…»

Розетта то и дело посматривала на него, и взгляд этот был не столько любопытствующий, сколько изучающий.

– Нашего милого музыканта что-то мучит, – сказала она чуть насмешливо, чего давно не случалось.

– Мне грустно, моя дорогая крошка. Мы, люди, – вообще странные создания. Еще немного, и я скажу, что жалею о том, что мне… нечего больше желать. На меня свалилось столько счастья после многих лет скитаний, голода и одиночества, что временами мне кажется, что я не получаю от жизни прежнего удовольствия, что я не проживаю ее так полно, как прежде. Вот, я честно признался, что у меня на душе, но прошу, не рассказывай об этом Энджи. Она расстроится. И моя мать тоже.