«А сон у Деплантов крепкий, как у праведников! – подумала Анжелина. – Что ж, не стану его нарушать…»

Испытывая огромную радость, которая обычно посещает нас, когда мы поступаем по совести, Анжелина спокойно устроилась за столом с чашкой сладкого кофе с молоком. Горячий напиток взбодрил ее. Невзирая на то что ей пришлось трястись в коляске, она не испытывала ни малейшего недомогания. Голова ни разу не закружилась. Анжелина поймала себя на том, что улыбается. Подумать только, а она уже было поверила в злые чары Леоноры Лезаж!..

– Надо бы заплатить за ночь и за кофе, – обратилась к ней хозяйка таверны.

– Разумеется. Вот ваши деньги!

Анжелина встала со скамьи и положила на стол три серебряных франка. Она прекрасно знала, что это весьма щедрая плата.

– Смотрю я на вас и думаю… Обычно повитухи так деньгами не швыряются!

Передернув плечами вместо ответа, молодая женщина направилась к лестнице. Пришло время разбудить своих малоуважаемых клиентов из Сали-дю-Сала. В коридоре второго этажа она остановилась. Из комнаты Деплантов доносились голоса. Разговаривали тихо, но интонации были уж никак не мирными. Стараясь совладать со вполне объяснимым волнением, она дважды стукнула в дверь.

– Кто там? – спросила Морисетта Деплант.

– Это повитуха Лубе!

Юбер распахнул перед ней дверь. Вид у мужчины был расстроенный. Он еще не снял пижаму и халат, а вот его матушка была в своем дорожном платье.

– Что вообще происходит? – сухо поинтересовалась дама. – Мой сын несколько раз стучал в дверь комнаты супруги, но никто ему не открыл! Мы решили, что Мари-Люсиль заснула, ребенок спит, ну, и вы тоже. Надо же, какой крепкий у вас сон!

Анжелина посмотрела сначала на мать, потом на сына, после чего подошла к небольшому камину с опущенной металлической заслонкой.

– Давайте поговорим начистоту, – предложила она. – Если вы так беспокоитесь о благополучии матери и ребенка, почему вы не пришли сразу, когда дитя появилось на свет? Я знаю ответ на этот вопрос, и он очень простой: нет на свете никакой Мари-Люсиль Деплант, потому что вот этот вот господин не имеет супруги! Эта несчастная молодая женщина – ваша рабыня! Но она заслуживает лучшей участи, чем та, что вы ей уготовили, поэтому я отвезла ее в надежное место.

– Что? Нет, вы это слышали?! – взвилась коммерсантка. – Юбер, немедленно зови жандармов!

– Зовите жандармов, мадам, зовите! И я расскажу им, что узнала от этой несчастной. Что ваш сын, этот добрый католик, посмел купить Ан-Дао у ее родных! И заплатил ее дяде за молчание, хотя его собственная дочка, кузина Ан-Дао, скоропостижно скончалась, не выдержав мужской требовательности своего мучителя – вашего сына! Может, мсье вас об этом и не уведомил, но… На вашем месте я бы не стеснялась показать обществу в Сали-дю-Сала свою невестку. О нет! Я бы сгорала от стыда при мысли, что породила это порочное чудовище!

Молчание Морисетты свидетельствовало против нее: она все знала. Красный как рак Юбер ожесточенно тер подбородок.

– И вы поверили россказням этой полоумной? – наконец спросил он тоном, в котором был намек на сарказм.

– Представьте, поверила! И эта история мне настолько не понравилась, что я поспешила вырвать эту невинную душу из ваших когтей! Вы называете бредом свое намерение отвезти ее к своему кузену-фермеру в Кастийон, который согласился взять ее в дом служанкой, а заодно и наложницей? О, этот добрый человек решил, что ребенок его не обременит. Несколько лет – и его можно отправить пасти скотину! Конечно, если это будет мальчик… А если родится девочка, ее всегда можно подбросить в воспитательный дом в Люшоне или где-нибудь в Испании. Так что же вы не идете за жандармами? Зовите их скорее, и мы узнаем, давно ли во Франции запрещено рабство![14]

Едва эти слова были произнесены, поведение Морисетты Деплант переменилось. Еще минуту назад такая надменная и непреклонная, она поддалась панике. Лицо ее перекосилось, словно она готова была заплакать.

– Повитуха Лубе, бога ради, не выдавайте нас! У нас есть деньги, и я дам вам полный кошелек сейчас, а потом вышлю еще почтовым переводом! Не судите моего сына строго! Жить в Азии нелегко – невыносимый климат, болезни… И, поверьте, женщины в тех краях – они понятия не имеют о нравственности, так что…

Побледнев от гнева, Анжелина указала пальцем на стоящего перед ней мужчину:

– По-моему, вы обвиняете в безнравственности не того человека, мадам! У меня в голове не укладывается, что вы, мать, можете закрывать глаза на аморальное поведение сына! Ваша история сразу показалась мне странной, и я благодарю Господа, что у Ан-Дао хватило смелости рассказать мне правду. Оставьте ваши драгоценные деньги при себе! Я в них не нуждаюсь и, если бы пришлось, сама заплатила бы вам за освобождение вашей узницы. Просто я не желаю даже говорить о ней как о вещи, предмете купли-продажи! А вам мне остается только дать один-единственный совет: уезжайте! Прикажите запрячь ваших красивых лошадей, садитесь в свое прекрасное ландо и уезжайте!

Юбер Деплант в возмущении топнул.

– Бордель! Что вы с ней сделали? Ты знаешь, где живет эта повитуха? – обратился он к матери. – Пусть вернут мне Мари-Люсиль!

– Она сейчас не у меня дома, я не настолько глупа. Но вам не узнать, куда я ее отвезла, как бы вы ни просили и ни угрожали. Хотя, спешу вас утешить, ради сохранения приличий я и сказала хозяйке таверны, что отвезла пациентку к себе в диспансер.

Внезапно Юбер закрыл лицо руками с некрасивыми, узловатыми пальцами, потом прошел к кровати и сел.

– Ничего страшного не случилось, мой мальчик! – обратилась к нему мать.

– Я к ней привык… – проговорил Юбер.

– Так уж вышло, что здесь, во Франции, он не может найти женщину по своему вкусу… – вздохнула Морисетта.

– Неужели? – изумилась Анжелина. – Полагаю, они для него недостаточно молоды… Мадам, мсье, мне пора. На вас тошно смотреть. В жизни мне, к сожалению, довелось встречать отвратительных людей, в том числе убийцу и кровосмесителя, но то были примитивные создания, неспособные справиться со страстями. Но когда образованный, богатый мужчина, офицер, без зазрения совести пользуется детской беззащитностью, попирает невинность – о, на мой взгляд, это преступление, и отвратительное! Так что даже не пытайтесь разыскать Ан-Дао. Мадам, вы даете слово?

– Обещаю, что этого не будет, повитуха Лубе. Но и вы поклянитесь молчать. В Сали-дю-Сала нас уважают, наш магазин процветает, и…

– Молчите, я больше ничего не хочу слышать! – вскричала Анжелина. – Вам повезло – вы избежите земного суда, но подумайте о судилище небесном! И вы еще называете себя католиками… Прощайте!

Дрожа от отвращения, она повернулась и вышла из комнаты. На улице Анжелину встретили яркий солнечный свет и пение птиц, такое мелодичное, что ей почудилось, будто где-то рядом заиграли невидимые флейты. Прохладный воздух был насыщен ароматами мокрой травы, древесных соков, а еще – дыма костра и парного молока, как это часто бывает, когда идешь по тропинке между полями.

Скорее всего, Юбер Деплант через какое-то время снова отправится в Индокитай, где сможет утолять свои преступные желания. И ему плевать, что случится с девочкой, рожденной от их с Ан-Дао связи. «Увы, мы не можем исправить всю несправедливость этого мира! – сказала себе Анжелина, забираясь на сиденье своего экипажа. – Но в этом случае я просто не могла поступить иначе! Оставить шестнадцатилетнее дитя в руках у этих монстров? Ни за что!»

– Н-но, Бланка! Мы едем домой!


В доме на улице Нобль, в это же время

Жерсанда де Беснак снова перевернулась на кровати. Странный звук то и дело нарушал спокойное течение ее сна, порождая быструю смену картинок. Вот сидит и мяукает котенок, а вот он вдруг превращается в Мсье Туту, за которым гонится целая стая волков… Пудель жалобно тявкает на ходу. Совсем как младенец…

– Мсье Туту плачет, как младенец! Мне точно пора просыпаться. Надо же такому присниться…

Все еще что-то бормоча себе под нос, она открыла глаза и… сразу же увидела Октавию. Та, словно статуя, застыла возле прикроватного столика, придерживая край балдахина.

– Мадемуазель, я никак не решалась вас разбудить!

– Хорошая моя, лучше бы ты это сделала! Мне снился тревожный сон. Но… Что это? Значит, мне это не приснилось?

– Нет, мадемуазель! В вашем доме и правда плачет малыш. А что до его матери, то она крепко спит.

Все еще недоумевая, Жерсанда встала, поправила свой объемный, украшенный оборками и вышивкой ночной чепец, надела тапочки.

– Подай мне халат, Октавия! И, пока я одеваюсь, расскажи, что стряслось. Не с неба же эти мать с младенцем на нас свалились!

Славная уроженка Севенн не заставила просить себя дважды и подробно рассказала, как все было. Закончила она такими словами:

– Энджи вот-вот вернется и все нам объяснит. Я сделала все, как она велела. Суп уже варится, и я поджарила немного бекона – на всякий случай, если придется приготовить на нем омлет.

– Так ты говоришь, эта молодая дама – иностранка?

– Тут и сомнения быть не может! У нее желтая кожа, узкие глаза и волосы черные, как вороново крыло! А еще она крошечная, как девочка!

Озадаченная Жерсанда только кивнула и решительным шагом направилась в гостиную. Там их ждало очаровательное зрелище: Мсье Туту запрыгнул в кресло, куда Анжелина положила младенца, и теперь осторожно облизывал его щечки и лоб. Дитя же совсем перестало плакать.

– Боже милосердный! Октавия, забери поскорее собаку! – воскликнула пожилая дама. – Это негигиенично! Если Энджи увидит…

– Наша Энджи разрешает овчарке облизывать Анри лицо и руки.

– Но он же не новорожденный, – вздохнула Жерсанда, поднимая младенца и прижимая его к груди. – Какой красивый! Мальчик?

– Понятия не имею! Не успела Энджи уехать, как его мать заснула. Наверное, она рожала долго и мучительно.

– Твоя догадка неверна, Октавия. Анжелина не рискнула бы перевозить роженицу с места на место, если бы это могло ей повредить. Но почему она привезла ее к нам, а не в свой диспансер на улице Мобек? Не поглядеть ли мне на нашу гостью, как ты думаешь?

Все так же прижимая к себе дитя, Жерсанда наклонилась над диваном. Один уголок одеяла из белой шерсти, которым домоправительница накрыла молодую мать, был откинут, и из-за него на пожилую даму смотрели испуганные черные глаза.

– Мадам, вы проснулись? – спросила Жерсанда мягко. – Вам нечего бояться. Я – свекровь вашей повитухи, и ваше присутствие в моем доме совершенно меня не стесняет. Может, вы проголодались или хотите пить?

– И то и другое, – очень тихо ответила молодая женщина.

– В таком случае я отправляюсь на кухню и принесу вам что-нибудь подкрепиться! – провозгласила Октавия преувеличенно радостным тоном. – Вам понравится омлет с беконом?

– Да.

Растроганная Жерсанда присела на краешек дивана. Вид молодой женщины вызывал у нее жгучую жалость. Она справедливо полагала, что произошло нечто не терпящее отлагательств и Анжелине пришлось действовать на свой страх и риск. Что ж, невестка не зря рассчитывала на ее помощь и гостеприимство.

– Как вас зовут? – спросила она дружелюбно.

– Во Франции меня называют Мари-Люсиль, но мое настоящее имя – Ан-Дао.

– Вы родом из Индокитая, я полагаю?

Молодая женщина кивнула и постаралась сесть. Подушек на диване было так много, что это оказалось нелегким делом. Но уже в следующее мгновение она вперила взгляд в малыша.

– Я отдохнула. Могу я теперь ее подержать? – робко спросила она.

– «Ее подержать…» Значит, это девочка! Конечно можете! А когда сами как следует покушаете, приложите малышку к груди.

Жерсанда передала младенца матери. Черные глаза аннамитки моментально наполнились слезами радости. Напевая колыбельную на родном языке, она прижалась губами к головке своей дочки. Благожелательная пожилая дама с глазами цвета неба, ярко пылающий в мраморном камине огонь, изысканный интерьер комнаты, аппетитные запахи из кухни – все это перестало для нее существовать. Единственное, что было важно, – это бархатная кожа ее малышки, ее спокойное дыхание, шелковистость ее волосиков под ласкающими материнскими губами. Воспоминания об отце ребенка, этом солдате с белым тучным телом и порочными желаниями, отошли на второй план. Звуки теснились в сознании Ан-Дао, складываясь в имя, которое, молодая мама знала это, она будет с любовью произносить на протяжении многих лет: Анжелина…

Излив на дитя свою нежность, уверившись, что ей ничего не угрожает, молодая аннамитка открыла Жерсанде свое сердце. Не было больше причин молчать. Очень скоро она рассказала, как Юбер Деплант купил ее в Кохинхине и привез в Сали-дю-Сала.

– Поначалу они держали меня в комнате без окон, на чердаке. Но я обещала, что не стану убегать, и тогда меня переселили в комнату по соседству со спальней Юбера. Мать Юбера уволила горничную, потому что в их квартире над магазином и во дворе теперь убирала я. Правда, всегда вечером – чтобы никто не увидел. Муж мадам Морисетты ни разу даже не заговорил со мной, ни разу на меня не посмотрел. Для него я не существовала.