Мари-Бернадетт Дюпюи - Ангелочек. Дыхание утренней зари

Судья встал, распахнул дверь и приказал жандармам отвести арестантку в камеру.

– Теперь приведите девицу Розу Бисерье! – распорядился он.

В мануарии Лезажей, два часа спустя

Гильем расположился возле охотничьего домика со своим мольбертом и всеми необходимыми принадлежностями. Погода стояла прекрасная, и он воспользовался этим, чтобы закончить свою картину, изображавшую лошадь на зеленом пастбище на фоне заснеженных гор. Пальцы его были испачканы синей и зеленой краской, и он часто щурился, оценивая свое творение. Результат сегодняшних усилий разочаровал его.

– На помойку! – сердито подытожил он. – Франсин, подойди ко мне!

Сиделка выбежала из домика, где как раз варила кофе на спиртовой горелке.

– Мсье меня звали?

– Возьми эту мазню и сожги! Да поторопись! Садовник недавно развел за оградой костер, вот в него картину и брось. Не могу ее больше видеть!

Франсин взяла пейзаж и стала его рассматривать. Оплошностей, допущенных художником, она не замечала, а сама картина показалась ей симпатичной и яркой.

– Может, вы отдадите ее мне, мсье? Я с радостью повешу ее над кроватью!

– Чтобы остальная прислуга над тобой потешалась? – сухо поинтересовался Гильем. – Будь добра, брось картину в костер!

Пришлось подчиниться, пусть и нехотя. Франсин решила было не жечь картину, но все-таки сделала, как было приказано. Гильем подчинил себе и ее душу, и тело. Для нее он давно перестал быть всего лишь инвалидом, о котором нужно заботиться за приличную плату. Она по-своему любила его. Пусть примитивно, инстинктивно, но любила.

Когда сиделка ушла, Гильем набил трубку, раскурил ее и закрыл глаза. Ему вспомнилась встреча с Анжелиной в этом уединенном уголке парка, окруженном зарослями самшита, с посыпанной светло-серым гравием землей. Она похвалила его картину и как будто даже удивилась, что у него может быть талант к рисованию.

– Еще бы! Ее супруг – одаренный музыкант! – сердито проговорил он. – И только я ни на что не гожусь!

И все же взгляд, каким он окинул свою палитру и тюбики с краской, лежавшие на маленьком столике на расстоянии вытянутой руки, был полон обожания. Вздохнув, Гильем решил, что теперь попробует изобразить цветы.

«Через месяц Анжелина уедет! – думал он, не обращая внимания на отголоски разговора, долетавшие из-за изгороди. – Пустить, что ли, пулю в лоб? Нет, нельзя! Я должен жить ради сыновей, троих моих сыновей!»

Он распрямил плечи, решив не поддаваться слабости. Может, в конце лета они с Франсин даже съездят в Лурд…

Шорох гравия под чьими-то торопливыми шагами привлек его внимание. Это возвращалась сиделка. Ее большие груди раскачивались в такт ее стремительным движениям.

– Надеюсь, мой конь горел хорошо? – пошутил он, и голос прозвучал несколько хрипловато. – Теперь приготовь мне кофе, да послаще! Впрочем, ты знаешь мои вкусы.

– Конечно, господин, сейчас! Я совсем забыла про кофе. Подать вам к нему печенье или кусочек шоколада?

– Почему бы и нет? Завтра я начну новую картину. Впредь никаких пейзажей, только цветы – сирень, фиалки…

Тут Гильем осознал, что Франсин почему-то стоит на месте. Она застыла между открытой дверью в охотничий домик и его креслом и смотрела на него с тревогой.

– Чего ты ждешь?

– Да вот… Я только что говорила с садовником, мсье, а его кузина Мария недавно вернулась из города. Новости мсье не понравятся…

– Я не собираюсь играть в догадки, моя милая Франсин. И что бы там ни рассказывала кузина Мария, мне на это наплевать!

– Люди видели, как жандармы входили в дом на улице Мобек. Похоже, они арестовали повитуху Лубе и увезли в своем фургоне. Это было незадолго до полудня. Ее служанку они тоже забрали.

На Гильема словно пролился поток ледяной воды. Он взмахнул рукой, сметая со стола палитру и краски, и вскричал в изумлении:

– Арестовали Анжелину? Но почему?

В тюремной камере в здании суда, в тот же день, в пять пополудни

Под старинным замком виконтов де Шамбор располагался обширный подвал со сводчатым потолком, часть которого была перестроена под тюремные камеры, отделенные от коридора крепкими решетками. Ложем арестантам служили истертые деревянные скамьи, земляной пол был укрыт соломой вперемешку с экскрементами предыдущих обитателей камер.

– Хвала Господу уже за то, что мы вместе! – сказала Розетта.

– Да, это утешение для нас обеих, – согласилась Анжелина. – Мы вместе.

Женщины присели на скамью, стараясь не прислоняться спиной к стене, покрытой капельками влаги: речка Сала протекала очень близко к замку, и влага просачивалась сквозь толщу земли, сообщая подземелью неприятный запах сырости и плесени. После допроса тет-а-тет, который учинил каждой судья Альфред Пенсон, женщин в течение двух часов продержали в разных комнатах, а потом перевели в тюрьму.

– Наконец-то мы можем поговорить без свидетелей, – вздохнула повитуха. – Розетта, что ты рассказала судье?

– Свою историю, что же еще? Как мы познакомились, как встретились в Люшоне, о моем отце…

– По крайней мере наши показания совпадают. Он заявил, что не верит мне, что я нарочно придумала эту историю, чтобы его разжалобить. Если наши рассказы повторяют друг друга, он убедится, что мы не лжем, – ни ты, ни я.

Смотритель дал им кувшин с водой. Анжелина отпила глоток, но голода это не умерило. И тогда она вспомнила про пастилки, подаренные ее сыну аптекарем братом Эдом. Из глаз молодой женщины полились слезы, когда она вынула конфетки из сумочки-кармашка.

– Угощайся, Розетта! Ты ведь тоже проголодалась.

– Спасибо, Энджи.

На девушку больно было смотреть: веки припухли от слез, губы дрожат… Она не успела снять белую косынку и зеленый хлопчатобумажный халат, которые обычно надевала, когда убирала в доме.

– Энджи, мне хочется в туалет! Как быть?

– Сходи на солому, милая моя Розетта. Можно поблагодарить Небо уже за то, что у нас нет соседок, а то и соседей. Должно быть, наши сограждане ведут себя безупречно.

– Не смотри, пожалуйста.

– Не смотрю, – ответила Анжелина, закрывая глаза.

Ощущение было такое, будто она очутилась во сне – кошмарном, без надежды на пробуждение. О, если бы только проснуться в своей постели дома, на улице Мобек, рядом с Луиджи! Всей душой своей она стремилась к мужу, сыну и всем тем, кого любила.

«Что они предпримут? Мадемуазель Жерсанда уже знает, что меня арестовали, и Октавия тоже. Господи… А как же отец? Ему кто расскажет? Лучше бы Луиджи, а не кто-нибудь из горожан… И позволят ли кому-то из них меня навестить?»

В подземелье было очень темно. Охранник зажег одну-единственную керосиновую лампу и поставил ее посреди коридора.

– У нас нет одеял, Розетта, – констатировала Анжелина слабым голосом. – Так что ночь покажется нам долгой.

– Лучше бы мне вообще больше никогда не видеть света! Сколько вы все из-за меня натерпелись…

Нервы Анжелины были взвинчены до предела. Она вдруг истерично расхохоталась, потом заплакала. В сознании роились вопросы: «Сколько времени нас будут тут держать? Будет ли суд публичным? Неужели судья и вправду может отправить меня, беременную, на каторгу?»

Розетта вернулась и присела рядом. Она все время всхлипывала и дрожала от холода.

– Сестричка, дам тебе совет: сними халат и накинь его на плечи, как шаль, – сказала ей Анжелина.

– А ты? Накрыться нечем, ты замерзнешь!

Повитуха порывисто встала, приподняла подол и развязала шнурок, поддерживающий нижнюю юбку, потом подняла ее с пола и обернула вокруг шеи, прикрывая заодно и декольте.

– Так лучше! – сказала она. – А теперь помолимся Господу, чтобы нас накормили чем-нибудь теплым.

– Помолимся Господу? Нет, Энджи! Богу нет дела до таких, как я, раз он позволяет безнаказанно обижать таких добрых и сердечных людей, как ты! Хочешь скажу, что я об этом думаю? Это несправедливо, что мы обе в тюрьме! Мой мерзавец отец меня обрюхатил, ты освободила меня от этого гнусного бремени, и в итоге мы обе за решеткой!

К Розетте внезапно вернулись жаргон и манеры, которые были ей присущи в те трудные годы. Она даже сплюнула на землю от злости:

– Знать бы, кто растрепал об этом судье! Энджи, никто ведь не знал! Никто!

– Я знаю, кто это сделал. Служанка Лезажей по имени Николь подслушивала в церкви, когда я исповедовалась отцу Ансельму. Пусть не сразу, но она все рассказала жене Гильема, а та пойдет на что угодно, лишь бы сжить меня со свету…

– Вот потаску…

Анжелина прижала ладонь к губам Розетты, но девушка продолжала извергать ругательства.

– Пожалуйста, не ругайся! Ты давно избавилась от этой гадкой привычки, так зачем начинать заново?

– Сейчас самое время вспомнить бранные словечки, Энджи, ведь мне предстоит общаться с каторжанами! Знаешь, что сказал мне судья? За то время, что я жила на улице и побиралась, я совершила «ряд серьезных преступлений». Он так и сказал: «ряд серьезных преступлений»! Стянула булку на ярмарке в Ланмезане, платок на рынке в Сен-Беа, еще какую-то мелочь. Каждый раз меня ловили жандармы и отправляли на целую ночь за решетку, а потом отпускали. Но об этих кражах упомянуто в документах, и вот: Роза Бисерье, вы дважды были осуждены и теперь предстали перед судом в третий раз – за аборт, ведь по закону я виновата не меньше тебя. И если ты еще этого не знаешь, Энджи, молодых преступниц у нас принято отправлять в Сен-Лоран-дю-Марони – в Гвиану, за океан, и там выдавать замуж за каторжников, отбывших свой срок[23]. Может, мне еще и поблагодарить его за это надо было? Сидел с таким видом, словно облагодетельствовал меня, скотина! «Начнешь новую жизнь… па-та-ти – па-та-та… У тебя будет хороший муж и участок земли…» Соловьем разливался…

Розетта застонала от злости и бессилия. Анжелина смотрела на нее так, словно не поверила ни единому ее слову.

– Да, Энджи, да, меня отправят в Бордо, а оттуда вместе с сотнями таких же, как я, несчастных… Но знай, даже если меня привяжут в трюме, я все равно выберусь и брошусь в море. И не будет больше Розетты! Я не позволю какому-нибудь мужлану над собой издеваться!

– Нет, милая, этого не может быть! Я спасу тебя, клянусь!

– Я хочу, чтобы ты сама спаслась, Анжелина. У мадемуазель Жерсанды много денег, она все устроит и наймет тебе хорошего адвоката. Я получила свою долю счастья в твоем доме, на улице Нобль, в объятиях моего Виктора… Мечтала стать учительницей… Я правда думала, что однажды стану невестой и мне наденут на голову красивую вуаль! Представляла, как мы с ним будем жить в том большом красивом доме в Монжуа. Но если уж ты родился под несчастливой звездой, что ни делай – судьбу не изменишь. Смотри-ка, я уже говорю как философ!

– Розетта! Ты – моя сестра, моя единственная подруга! – С этим возгласом повитуха заключила девушку в свои объятия. – Я не хочу тебя потерять! Господь не допустит, чтобы ты снова страдала! Мы должны молиться, Розетта, и от всего сердца!

– Что ж, можно попробовать, – шепотом отозвалась девушка. – Может, Пресвятая Дева и сжалится над нами.

* * *

Луиджи присел на низкую каменную ограду у реки, в нескольких десятках метров от входа в здание суда. Он пришел сюда пешком с улицы Нобль в надежде узнать, какая участь уготована Анжелине и Розетте. Шел он быстро, запыхался и решил немного передохнуть. Бывший странник чувствовал себя потерянным, бессильным перед лицом правосудия, которое, по его мнению, часто оказывалось слепо и глухо к частностям и обстоятельствам, составляющим канву человеческой жизни. Ему было нелегко решиться даже просто подойти к жандармам или судье. Слишком свежи были воспоминания, когда, чудом избежав побития камнями на улице в Бьере, он угодил в лапы полиции и попал в тюрьму. После признания и самоубийства Блеза Сегена, забравшего жизни у нескольких местных девушек, стало ясно, что он, Луиджи, невиновен, однако, уже будучи мсье де Беснаком, он опасался, что в нем узнают задержанного, который оглушил тюремщика и сбежал, хоть и был серьезно ранен.

Поэтому он испытал некоторое облегчение при виде ландо Лезажей. В нем сидел Гильем и женщина с круглым кукольным лицом, в дорожном платье.

Кучер остановил экипаж у парадного входа. Луиджи не пришлось напрягать слух, Гильем говорил достаточно громко.

– Макэр, поди и приведи судью Пенсона! Он еще не уехал. Там, под платанами, я вижу его кабриолет.

«Быстро распространяются новости!» – подумал Луиджи, к которому вдруг вернулась надежда.

Судя по всему, Гильем был лично знаком с судьей. Может, они даже родственники… И если уж он приехал с ним повидаться, у него есть на то серьезные причины. Пусть и при посредстве соперника, но ему удастся что-то узнать об Анжелине!

Через пару минут блондин в красно-коричневом костюме и шляпе с высокой тульей вышел из здания и остановился перед дверцей ландо. Луиджи подобрался поближе, чтобы не упустить ни слова.