– Почему «были»?

– Теперь мадам со мной почти не разговаривает и все время сердится! Упрекает меня, что это я толкнула ее на такую низость. Низость! Да, так она и сказала.

– Это правда, мадемуазель Гоно?

– В то время мне так не казалось. Мы часто разговаривали, она жаловалась на мужа, на его жестокосердие, и обвиняла во всех своих несчастьях повитуху. Я поддерживала ее как могла, говорила, что она права, желая отомстить.

Альфред Пенсон посмотрел в окно. Вид гигантских платанов, окружавших здание суда, действовал на него умиротворяющее. Лучи утреннего солнца играли на крупных нежно-зеленых листьях. По веткам прыгали синички. Он представил, как увезет Леонору к своим родителям в Жер. Они будут плавать на лодке по реке, устраивать пикники под сенью ив… Их супружеская жизнь будет простой и беззаботной, никто не будет лгать и тихо ненавидеть друг друга, как это вошло в обычай в семействе Лезажей. То, что в этом доме царит нездоровая атмосфера, он почувствовал еще во время первых своих визитов в поместье.

– Отомстить! – повторил он. – Присяжным часто приходится судить ищущих отмщения, да и преступления, совершенные на почве ревности, увы, не редкость. Вернемся к нашему делу! Вернемся к сведениям, которые вы предоставили во время предыдущей беседы, на которую я, из уважения к вашей госпоже, не пригласил своего секретаря. Сегодня вы расскажете все заново, но на этот раз все это будет зафиксировано на бумаге, поэтому я прошу вас подробно изложить факты.

– Я должна сказать, что подслушала исповедь повитухи в церкви и что о той девушке из Лора я соврала?

– Это не делает вам чести, мадемуазель, но вы правильно поняли: надо рассказать правду. Хотя даже ваше признание не сделает меньшим вред, причиненный лживой статьей, опубликованной в понедельник на первой странице газеты!

– Я не имею к этому отношения.

– Знаю! Мне известно, кто за это в ответе, – сказал судья Пенсон.

Он рассказал о деле повитухи своему другу-журналисту, полагая, что действует во благо, как истинный поборник заповедей Церкви и законности.

Мрачный как туча, он взял со стола медный колокольчик и вызвал своего секретаря. Николь, кусая губы, сказала себе, что ничего не потеряет, если расскажет, как все было, со всеми подробностями. После суда над повитухой Лубе она уедет из департамента, это решено! За время службы в доме Лезажей она разжилась ворохом красивых платьев, шкатулкой безделушек и безграничным презрением к представителям высшего общества.

По прошествии двух часов в кабинет Альфреда Пенсона вошел мужчина лет тридцати в элегантном, не без экстравагантности, костюме. Он поприветствовал судью легким кивком.

– Вы – мсье Жозеф де Беснак?

– А кем я еще, по-вашему, могу быть? Ваш секретарь меня представил.

– Разумеется… – растерялся судья.

Мужчины обменялись взглядами, отдавая себе отчет в сложности создавшейся ситуации. Один из них бросил в тюрьму супругу другого, и этому другому приходилось делать над собой усилие и быть вежливым, чтобы не испортить дело.

– Я вас слушаю, мсье Пенсон, – сказал Луиджи. Вечер, проведенный в обществе Жана Бонзона, вернул ему душевное равновесие.

Этот горец, мятежный духом вольнодумец, казалось, был послан ему самими Небесами. Одним только своим присутствием он внушал зятю оптимизм. Пока Луиджи ездил повидаться с Анжелиной, Жан вооружился щеткой на длинной ручке и ведром и как следует отчистил ворота. За это время он успел также убрать стекла с пола диспансера, поставить на плиту сковороду с картошкой и вынести на улицу, под сливу, небольшой обеденный столик. Мужчины поужинали вдвоем за бутылкой доброго вина, и к концу вечера Луиджи казалось проще простого освободить свою жену и Розетту из тюрьмы и увезти их в Испанию.

– Мсье де Беснак! – повысил голос судья. – Это я вас слушаю, а никак не наоборот!

– Простите, я задумался. Что касается вашего замечания, позволю себе не согласиться. Насколько мне известно, я вас в суд повесткой не вызывал. Поэтому я весь внимание!

Дерзость и напор этого человека произвели на Альфреда Пенсона впечатление. Словно зачарованный, он смотрел на золотое кольцо, блестевшее у посетителя на безымянном пальце левой руки.

– Что ж… Скажем так: я хочу услышать вашу версию случившегося.

– Я изложу ее с удовольствием, но пусть мои взгляды вас не шокируют. Я не безбожник, но и истинным верующим меня не назовешь. Я научился самостоятельно судить о том, что хорошо и что плохо, хотя, не стану отрицать, прочитанные мною труды философов мне в этом помогают. Трагическая история Розетты, которая, как многие скажут, словно сошла со страниц бульварного романа, по моему мнению, могла бы заинтересовать такого масштабного писателя, как Эмиль Золя. Нужда и алкоголизм толкают людей на страшные вещи… Когда Анжелина после долгих колебаний рассказала мне о Розетте, я тоже не сразу поверил, что так бывает в жизни. Но это была правда во всем своем уродстве. С тех пор я восхищаюсь Розеттой, сумевшей выстоять, несмотря на все то, что ей довелось стерпеть и увидеть, – к примеру, полуразложившийся труп своей замученной старшей сестры Валентины. И я твердо уверен, господин судья, что виновник в этом деле всего один – это отец девушки. Я знаю, что моя жена подробно изложила вам эту печальную историю. В этой связи напрашивается еще одно сравнение. Иногда перед повитухой встает выбор, кого спасать – мать или дитя, причем, заметьте, во имя Всеблагого Господа. Как вы знаете, решение в подобных случаях принимает отец. Я рос в приюте при мужском монастыре, поэтому святых текстов прочитал на две жизни вперед. Так вот, в подобных случаях Господь настоятельно рекомендует спасти дитя и пожертвовать жизнью матери. Трудный выбор! Вот и нам с Анжелиной пришлось сделать выбор, мучительный выбор. Либо мы спасаем Розетту, избавляя ее от последствий инцеста, либо оставим ее на произвол судьбы, заставив родить этого ребенка. В любом случае, господин судья, и мать и дитя умерли бы. Мы не сомневались в том, что наша протеже умертвит себя еще до родов.

– Этого могло бы и не случиться, – проговорил Пенсон. – Если бы вы не спускали с нее глаз, она бы родила и отдала свое дитя в приют!

– Я все время спрашиваю себя, почему многие так спокойно относятся к идее оставить новорожденного в приюте? А ведь этой крошке, мальчику или девочке, предстоит расти без семьи и, очень часто, без любви. Случается, сироты становятся игрушками в руках взрослых, если не работают до седьмого пота в шахтах и не умирают от голода и холода на высокогорных пастбищах, где живут годами в одиночестве, наедине со своими страхами. Но разве это важно? Главное – они живы и могут страдать!

Дрожа от возмущения, Луиджи умолк. Альфред Пенсон озадаченно уставился на свой ножичек для разрезания бумаги.

– В том, что вы говорите, есть смысл, – пробормотал он после паузы. – Я никогда не смотрел на проблему с такой точки зрения. Скажите, по вашему мнению, сможем ли мы разыскать отца девицы Розы Бисерье? Если он признается в совершенных преступлениях, это смягчит присяжных, которым предстоит судить его дочь.

– Наш адвокат полагает, что это нужно сделать. Но уже в те времена, когда умерла Валентина, сестра Розетты, состояние его здоровья было ужасным. Это была развалина, а не человек. Жандармы из Сен-Жирона так и не нашли его, поскольку, если бы это произошло, они уведомили бы об этом мою супругу.

Судья встал и подошел к окну. Тут он увидел Леонору, сидящую на каменной скамье в тени платана. Его сердце забилось, словно у влюбленного подростка.

– Когда состоится суд? – спросил Луиджи. – Нужно оформить разрешение посещать подсудимых для мэтра Ривьера, адвоката защиты.

– Полагаю, недели через две. Мэтру Ривьеру достаточно явиться в канцелярию, и он получит такое разрешение.

– Отлично! Но я хотел сказать вам еще кое-что, господин судья, как мужчина мужчине, – проговорил Луиджи сухо. – Вы исполняете свой долг, да, но отправлять Розетту в Кайенну, где она станет супругой каторжника, – это слишком! Я спрашиваю себя, есть ли в этом решении хоть намек на справедливость? Разве мало ей пришлось страдать? По моему разумению, вы попросту передаете ее в руки другому насильнику с правом делать с ней все, что ему захочется!

– Я пересмотрел свое решение относительно Розы Бисерье по настоятельной просьбе мадам Леоноры Лезаж. Вы свободны, господин де Беснак!

Луиджи вышел из кабинета. На улице свежий ветерок вернул ему бодрость. Истинная цель этого посещения и странной беседы с судьей была ему непонятна. В конце концов он решил для себя, что мсье Пенсоном, скорее всего, руководило любопытство. «Хотел посмотреть на мужа повитухи Лубе. К черту всех этих судей! Дядюшка Жан прав: почему бы не привести в исполнение наш план и не уехать за границу? Здесь Анжелина все равно не сможет практиковать, а это для нее – самое страшное наказание!»

Занятый своими мыслями, он прошел мимо Леоноры, даже не заметив ее. Она окликнула его тихо и робко:

– Мсье де Беснак!

– Мадам? Или мадемуазель? – удивленно отозвался он, поскольку прежде ее не встречал.

Что касается Леоноры, она видела Луиджи дважды – осенью возле собора, незадолго до их с Анжелиной свадьбы, а второй раз на улице в Сен-Жироне, и оба раза издалека.

– Я – Леонора, жена Гильема, – представилась она. – Не смотрите на меня так, я сделала все, что было в моих силах, чтобы смягчить судью Пенсона!

– Вы говорите о Розетте? Да, я только что об этом узнал. Но у меня мало времени, и я не имею ни малейшего желания с вами разговаривать. Вы причинили столько вреда Анжелине – женщине, которая спасла жизнь вашему младшему сыну, а может, и вам самой!

– Я сожалею о том, что сделала, поверьте!

Луиджи дал себе труд посмотреть на нее повнимательнее. Жена Гильема оказалась весьма привлекательной особой, невзирая на длинноватый крупный нос и узкий разрез глаз, что в некоторой степени компенсировала их яркая голубизна.

– Разумеется, вы сожалеете! – воскликнул он. – И есть о чем! Это еще слабо сказано!

– Вы еще увидите сегодня Анжелину?

– Нет. Смотритель позволяет мне навещать ее после обеда, но только что он сообщил мне, что сегодня свидания не будет. Мадам, я тороплюсь, и мне нечего больше вам сказать!

– Прошу вас, подождите! Гильем передал вашей жене письмо. Вы сможете передать его завтра. Вот оно!

– А что бы вы предприняли, если бы сегодня меня не встретили?

– Я знала, что вы будете в суде сегодня утром.

– Ах да, конечно! Как я мог забыть, что ваш главный козырь – это любовная привязанность следственного судьи! Это было так легко – отдать ему на растерзание мою жену, верно? Вы могли бы попросить его поработать еще и курьером: в отличие от меня, он может разговаривать с арестантами когда угодно и сколько угодно!

– Боюсь, он захотел бы прочесть послание, а Гильем попросил, чтобы я передала его вам из рук в руки.

– Хорошо. Но я делаю это, только желая оказать услугу вашему мужу. До свидания, мадам!

– Мсье, я прошу у вас прощения! Меня ослепляла ревность.

– А вы сможете попросить прощения у Анжелины?

Леонора в смущении отвернулась. Да, она испытывала муки совести, но об этом даже не подумала.

– Ваше молчание говорит красноречивее слов, мадам! – Луиджи поклонился, прощаясь. – Но можете быть спокойны, я передам жене письмо. Какая ирония судьбы!

И он быстро пошел прочь. Леонора видела, как он подошел к белой лошади, отвязал поводья от кольца в стене заброшенного дома, легко вскочил в седло и пустил лошадь рысью. И снова она, сама того не желая, позавидовала Анжелине – ведь ее любит такой привлекательный мужчина…


В доме на улице Мобек, в тот же день

Жан Бонзон услышал стук подкованных копыт Бланки по мощеной мостовой, но на всякий случай выглянул на улицу. Это и вправду оказался Луиджи.

– Поторопись, аристо, гости тебя заждались! – воскликнул он, глядя, как зять соскакивает на землю.

– Какие гости?

– Давай мне поводья, я отведу лошадь в конюшню, хотя, конечно, весной ей привольнее было бы на лугу. Травы сейчас такие сочные!

– Бланка мне сейчас нужна, дядюшка Жан, – сказал Луиджи.

Бывший странник вошел во двор и с тревогой огляделся. К его изумлению, за столом под сливой собралось целое общество: его матушка, Октавия, Огюстен Лубе и Жермена. Лица у всех были унылые.

– Надо же! Вот уж не ожидал вас всех здесь увидеть! – воскликнул он.

– Мсье Бонзон счел нужным собрать нас здесь, – прояснила ситуацию Жерсанда натянутым тоном. – Меня он буквально вытащил из постели! И потребовал, чтобы я собиралась и как можно скорее была на улице Мобек, без возражений! Мы попросили Ан-Дао присмотреть за Анри. Садись со мной рядом, мой сын! Я чувствую себя отвратительно. В моем возрасте уже хочется тишины и покоя…

– Матушка, ты не любишь тишину и покой, – проговорил Луиджи, беря пожилую даму за руку и улыбаясь ей лукаво и нежно.