Анжелина отступила, уклоняясь от рук, готовых обнять ее за талию, затем быстро обогнула стол и побежала в конюшню к Розетте. Девушка чистила Бланку машинальными движениями. На ее глазах стояли слезы.

— Сестренка, что с тобой? — удивилась Анжелина.

— Не знаю, мадемуазель Энджи. Я только и думаю, что о Валентине и братьях. Мне их так не хватает! Но это пройдет.

— Мне очень жаль, Розетта. Увы, я ничего не могу сделать для них. Скажи честно, ведь тебе хотелось бы, чтобы я приютила твоих братьев? Но сделать это у меня нет никакой возможности. Однако, думаю, мадемуазель Жерсанда не откажется нам помочь.

Анжелина замолчала, увидев, что по двору широким шагом идет Гильем. Они обе услышали, как открылась, потом захлопнулась калитка. Лошадь заржала, а вскоре раздался цокот копыт по мостовой.

— Уф! Уехал! — прошептала Анжелина.

— Он докучал вам, мадемуазель?

— И да и нет. Скажем, он говорил мне неприятные слова. Но я достаточно взрослая, чтобы суметь защитить себя. А вот ты, Розетта, ты очень беспокоишь меня.

— Нет причин для беспокойства, уверяю вас.

Розетта, вытерев глаза, широко улыбнулась.

— Все, кончено. Я больше не хнычу. Что касается моих братьев, то не стоит портить из-за них кровь. Они ходят в школу, да. Мне это сказала Валентина. В конце концов, глупо терзать себя по пустякам. Я приготовлю тесто для булочек. К утру оно поднимется. Сегодня вечером я хорошенько протоплю печь. Вашему папе понравится наше угощение.

Анжелина прижала Розетту к себе и поцеловала. Ее сердце было переполнено нежностью к этой мужественной, трудолюбивой и преданной девушке.

— Знаешь, Гильем утверждает, что сегодня утром видел Луиджи на рыночной площади в Сен-Жироне, — прошептала она на ухо Розетте. — На этот раз я ничего не скажу мадемуазель. Вполне вероятно, что он скоро приедет в Сен-Лизье.

— Разумеется. Надо уговорить его навестить мадемуазель Жерсанду. Ну, за работу! Хватить ныть!

Розетта мягко высвободилась из объятий своей хозяйки. Она чувствовала себя недостойной ее нежности. По этой же причине она запретила себе накануне ласкать Анри. Розетта теперь казалась себе грязной и внутри, и снаружи, грязной и порочной. И она ничего не могла с этим поделать. Пока Анжелины не было дома, она вымылась, сожгла в камине свои панталоны, разорванные между штанинами и немного испачканные кровью. Розетта вновь и вновь переживала те короткие минуты, когда отец повалил ее на пол и изнасиловал грубо и умело. В воспоминаниях Розетты это произошло так быстро и было так жестоко, что она порой сомневалась, что все это случилось на самом деле.

— Я должна убедить себя, что это был всего лишь кошмар, — говорила себе Розетта. — То же самое касается Валентины. Мне нужно поверить в то, что она жива.

Но этот кошмар происходил наяву. Одно не давало Розетте покоя: она не знала, оставила ли она всего лишь без чувств или мертвым то чудовище, насквозь пропитанное алкоголем, которое осквернило ее. Она надеялась, что убила его. Однако это казалось ей маловероятным. «У подонков крепкая башка, — думала Розетта. — Но скорее всего он сдохнет, ведь он был в стельку пьяным».

Самым сложным было обманывать саму себя. И ночью и днем перед глазами Розетты возникали жуткие образы. Ей казалось, что она даже чувствует запах разлагающегося тела, наполнявший лачугу. Розетта не могла ни распевать свои любимые песенки, ни смеяться. Ей с трудом удавалось выдавливать из себя улыбку. Она не могла рассказать Анжелине о том, что произошло в Сен-Годане. Розетта словно подчинялась защитному инстинкту, запрещавшему ей произносить позорящие ее слова, поскольку они, произнесенные вслух, придали бы ужасающий смысл трагедии, которую она пыталась похоронить в своей душе и в своем сердце.

«Мне надо сделать над собой усилие, — решила Розетта, идя впереди Анжелины в дом. — Иначе все поймут, что там произошла свара. Возможно, когда найдут Валентину, жандармы упекут отца в тюрьму, если он, конечно, еще жив».

Девушка нашла способ избавиться от печальных мыслей, замесив светло-желтое тесто, от которого так приятно пахло. Этой работе она отдалась полностью. Она месила и раскатывала мягкое, податливое тесто, с силой била по нему кулаками, изливая свой невысказанный гнев.

«Вот тебе! Получай! Получай! Еще один удар в твою мерзкую харю!» — с ненавистью думала Розетта, представляя, что бьет отца.

Анжелина не видела этой сцены. Она поднялась в свою комнату, чтобы освежиться и переодеться. Из всех своих нарядов она выбрала розовую шелковую блузку без рукавов и хлопчатобумажную бежевую юбку. Потом она заплела свои огненные волосы в косу и уложила ее на затылке. Ей хотелось быть достойной комплиментов Луиджи, если он снова заберется на крышу конюшни, чтобы поиграть на скрипке, хотя Анжелина и понимала, что все эти комплименты ни к чему его не обязывали.

«По крайней мере, он за мной ухаживает, что уже приятно, — думала она. — На этот раз я добровольно или силой отведу его на улицу Нобль к мадемуазель Жерсанде».

Анжелина очень удивилась бы, узнав, что в это самое время Луиджи лежал в заброшенном саду недалеко от ее дома. Под тенистыми кустами сирени он любовался игрой солнечных лучиков, бегавших по листьям, с наслаждением жуя стебелек мяты.

В расстегнутой белой рубашке, которая открывала грудь, поросшую легким коричневым пушком, он лежал, подложив руки под голову вместо подушки. Его черные глаза были на удивление печальными.

«Виолетта, прекрасная Анжелина! Дома ли ты? Если да, то чем занимаешься в этот час? — спрашивал себя Луиджи. — Думаешь ли ты обо мне? Что ты думаешь обо мне?»

Сдержав вздох, он вытянул ноги, ставшие сильными за много лет скитаний.

— Когда колокола пробьют пять часов, я пойду к женщине, которая произвела меня на свет, — вполголоса произнес он.

Луиджи без особого труда узнал адрес Жерсанды де Беснак. Первый же зевака, которого он встретил на площади с фонтаном, указал ему на окна довольно причудливого дома с фахверковыми стенами, возвышающегося над каменными аркадами рынка. Странный вид Луиджи привлек внимание хозяйки таверны, Мадлены Серена, которая прогуливала свою внучку Луизу, лежавшую в коляске.

— Какой странный тип! — сказала себе мадам Серена, подозрительно поглядывая на Луиджи.

Но в руках этого странного типа был футляр для скрипки, и Мадлена Серена чуть не предложила ему сыграть вечером для клиентов кафе. К тому же он был красивым мужчиной, несмотря на слишком длинные волосы и серьгу в ухе.

— Цыган! — решил старый брат Эд, шедший в собор.

Огюстен Лубе тоже заметил Луиджи, когда прогуливался в тени деревьев на ярмарочной площади.

— Иностранец, — проворчал он. — Итальянец или каталонец. Но что он делает в нашем городе? Завтра я предупрежу Анжелину, чтобы она, запирая ворота, два раза поворачивала ключ.

Но обо всем этом Луиджи не знал. А если бы узнал, то позабавился бы. Он привык вызывать интерес, нравиться или не нравиться, и поэтому ему не было никакого дела до того, что думают о нем люди. Сейчас же он готовился к встрече с матерью.

«Что я ей скажу? Презрительное «мадам» или плаксивое «мама»? Оба обращения будут неуместными и к тому же пошлыми. Я изумленно посмотрю на нее и брошу в лицо: «Так это вы меня бросили!» Потом я замолчу, сложив руки на груди с видом оскорбленного достоинства».

Луиджи выпрямился. Его снедало нетерпение, но в то же время ему было немного страшно. Зазвонили колокола. Их суровый звон возвещал жителям города о том, что уже пять часов вечера.

— Нет! Не может быть! Черт! — выругался Луиджи. — Мужайся, мой друг! Мужайся, сын ветра!

Одним движением Луиджи вскочил на ноги. Тряхнув своими черными кудрями, в которых застряли несколько соломинок, он поправил кожаный жилет и стянул завязки, служившие застежкой его белой рубашки.

— Пошли!

Луиджи не хотел встречаться с Анжелиной и поэтому, соблюдая осторожность, вышел на улочку, перпендикулярную улице Мобек. Анжелина могла быть дома или в любой момент выйти на улицу, и тогда они столкнулись бы лицом к лицу. Он также надеялся, что не застанет Анжелину на улице Нобль, поскольку, если молодая женщина будет присутствовать при его встрече с матерью, ему придется ломать комедию, быть учтивым, что вовсе не входило в его планы.

— Никого, — сказал Луиджи, оглядевшись. — Мужайся, это всего лишь неприятный момент, который надо пережить. Как говорил отец Северин, я выясню, как мне следует относиться к этой женщине. Не стоит бежать от правды.

Вскоре Луиджи увидел окна жилища Жерсанды. Высокие городские дома, стоявшие на этой крутой улице, производили впечатление вереницы грозных скал, несмотря на обилие розовых кустов, источавших тонкий аромат. Сердце было готово выпрыгнуть из груди Луиджи. У него раз десять возникало желание повернуть назад. И только мягкие увещевания старого священника, который воспитал его, заставляли Луиджи продолжить путь.

Луиджи прошел через первую дверь, выходившую к торговым рядам, и поднялся по широкой каменной лестнице. Тут он на единственной лестничной площадке с мозаичным окном увидел вторую, добротную деревянную дверь, укрепленную гвоздями.

— Боже! Что я здесь делаю? — спросил он себя, все больше нервничая.

Но его кулак уже энергично стучал в дверь. Вскоре раздался сначала глухой, а затем звонкий лай.

— Успокойся, Спаситель, — сказал певучий голос. — Кто это? Энджи? Нет же! Какая я глупая! Собака не стала бы так лаять. Кто там?

Акробат мог еще убежать, перепрыгивая через несколько ступенек, выскочить на улицу и устремиться в поля. Но он сделал глубокий вдох и громко ответил:

— Так называемый Жозеф де Беснак.

Мгновенно воцарилась жуткая тишина. Луиджи казалось, что он слышит торопливые шаги, рычанье собаки и отголоски далекого разговора.

«Своим смиренным признанием я посеял панику», — подумал Луиджи, испытывавший искушение избежать встречи с матерью.

— Сейчас открою, мсье, — крикнула женщина. — Только запру собаку. Подождите минутку!

В это время Жерсанда, почти обезумевшая от волнения и тревоги, смотрела на свое отражение в большом зеркале, стоявшем на камине в гостиной. Она накинула шелковую шаль на плечи и поправила седую прядь, спадавшую на лоб.

— Боже мой! И Анжелины нет! — причитала Жерсанда. — Жозеф… Мое дитя, мой сын, он хочет встретиться со мной! Как я выгляжу? Боже мой!

Анри понял, что обстановка вдруг стала напряженной.

Октавия размахивала руками, не в состоянии заставить Спасителя слушаться ее. Огромная собака отказывалась идти в кухню. Малыш бросил книжку с картинками, которую рассматривал, и подбежал к Спасителю.

— Оставь Спасителя со мной! — заверещал он. — Ты злая, Октавия! Оставь его со мной!

Служанка в отчаянии потащила в кухню и ребенка, и собаку. Быстро захлопнув дверь, она устремилась к входной двери и открыла Луиджи.

— Входите, мсье, — пробормотала она. Щеки ее раскраснелись, чепец сбился. — Простите, что заставила вас ждать.

— Ничего страшного, мадам. Я ждал тридцать три года, так что еще несколько минут… — Он оборвал фразу.

Луиджи колебался. Была ли его матерью эта высокая дородная женщина? Возраст у нее был подходящий, но фартук и все ее повадки никак не сочетались с помпезным именем его родительницы.

— Вы Жерсанда де Беснак, мадам? — тем не менее спросил он.

— Нет! Нет, что вы! — скороговоркой выпалила Октавия. — Идемте, мадемуазель в гостиной. Я провожу вас.

Луиджи напустил на себя суровый, холодный, осуждающий вид, но в глубине души он испытывал жуткий страх. Такой же страх испытывала и Жерсанда де Беснак. Она стояла около столика, скрестив руки на груди. Ее ноги вдруг сделались ватными.

Старая дама не так представляла встречу с сыном. Для полной картины не хватало Анжелины, поскольку молодая женщина немного знала Жозефа и могла бы сыграть роль посредницы. Что касается Анри, то Жерсанда предпочла бы, чтобы в данный момент он находился на улице Мобек с Розеттой.

— Мадемуазель, пришел мсье ваш сын, — заикаясь, проговорила Октавия, которая сразу же после этих слов поспешила в кухню к Анри и Спасителю.

Настал торжественный момент. Жерсанда и Жозеф стояли друг против друга в золотистых лучах вечернего солнца, жадно вглядываясь в лицо своего визави.

«Какая она хрупкая! — думал Луиджи. — Можно сказать, прозрачная. Вероятно, в молодости она была прелестной женщиной. Я совсем не похож на нее».

«Боже всемогущий! Я словно вижу Вильяма, его отца, — говорила себе потрясенная Жерсанда. — Такие же волосы цвета черного дерева, смуглый цвет лица, огненный взгляд… Но Жозеф гораздо красивее. Такой же соблазнительный, но гораздо красивее. Да он и выше отца…»

— Присядем, дитя мое, — голосом умирающей сказала Жерсанда.