— Мы выпьем его в другой раз. Мне очень жаль, что все так вышло.

— Но вы же не могли отказать в помощи этой несчастной малышке!

И вдруг Анжелина осознала, что она совсем не думала о Луиджи, целиком поглощенная заботой о Луизе. Страстное желание, от которого у нее кружилась голова, потухло.

«Прежде всего — мое ремесло, — мысленно говорила себе Анжелина. — Сколько раз папе приходилось ложиться спать без мамы! Он всегда жаловался на это. Если я выйду замуж и у меня родится второй ребенок, я буду вынуждена отказаться от своего ремесла».

— Почему вы молчите, мадемуазель? — удивилась Розетта.

— Я сплю на ходу. Поскорее бы добраться до кровати и лечь! Кто знает, может, мои услуги вскоре снова понадобятся. Я должна отдохнуть. Но мы обо всем поговорим завтра. Я приняла решение. Я открою диспансер для матерей и младенцев.

— А я буду помогать вам. Скажите, ведь у меня тоже будет белый халат, правда?

— Разумеется.

Они улыбнулись друг другу. Будущее казалось им радужным, полным больших возможностей.

Сен-Лизье, три недели спустя, понедельник, 15 августа 1881 года

Стояла жара, но она не мешала маленькой бригаде работать не покладая рук. Мужчина в старой холщовой рубахе, в платке, прикрывавшем длинные черные волосы, убирал мусор, валявшийся на полу прежней мастерской Огюстена Лубе. Это был Луиджи, вооруженный лопатой и граблями, с мокрым от пота лицом. Недалеко от него Розетта в сером переднике и соломенной шляпке громко пела, держа в руках мастерок, с помощью которого она штукатурила стену известкой, смешанной с песком.

В моем стойле есть два больших быка,

Два больших белых быка с рыжими пятками.

Плуг сделан из клена,

А лемех из падуба.

Благодаря их усилиям мы видим равнину

Зеленой зимой, желтой летом.

За неделю они зарабатывают

Больше денег, чем я заплатил за них.

Если мне придется продать их,

То уж лучше повеситься![23]

Анжелина и Огюстен наводили порядок под лестницей, куда наконец после десятилетий темноты проникли солнечные лучи. Пресловутая фахверковая глинобитная стена, возведенная лет сто назад, была сломана.

— Надо же, действительно стало просторнее! — восхищался Огюстен. — Но этого не осознаешь, когда все захламлено. Тебе надо сделать то же самое в кухне, дочь моя.

— Чуть позже, в следующем году, — отозвалась Анжелина. — Такие работы мне не по душе. Столько грязи! Но я довольна. Мы почти закончили.

— Да, мадемуазель Энджи, — вступила в разговор Розетта, не допев последний куплет песенки. — Еще неделя, и диспансер можно открывать.

— И вы примете свою первую пациентку, — добавил Луиджи, лицо которого было покрыто беловатой пылью.

Анжелина задумалась. Теперь, когда работа подходила к концу, ее обуревали противоречивые чувства: восторг нередко сменялся тревогой. Едва она поведала о своем решении Жерсанде де Беснак и Луиджи, как они оба горячо поддержали ее проект. Не последнюю роль сыграл, сам того не зная, владелец Дома ангела, написавший мэру города, что не собирается продавать свое имущество, по крайней мере в ближайшее время.

— Тем хуже или тем лучше! — воскликнула Анжелина. — Я полагаюсь на судьбу! Но в таком случае мне придется срочно переоборудовать мастерскую отца.

Первую неделю они составляли список необходимых материалов, встречались с поставщиками, отправляли заявки почтой или телеграфом. Луиджи, Октавия, так же как Жермена и Огюстен, ходили взад и вперед по темному помещению, прикидывая, что придется снести, а что следует оставить.

Все они были радостно возбуждены. Розетта подала сигнал к началу работы, ударяя молотком по глинобитной стене.

— Я сразу же сказала, что эту перегородку надо снести. В тот самый день, когда Анжелина привела меня сюда, — заявила Розетта.

Они много спорили, смеялись, шумели, вывозя мусор во двор и складывая его около сарая. Все ложились рано, вставали еще раньше. Луиджи ночевал на улице Нобль, а по утрам часто приходил с теплыми булочками или горшочком меда, чтобы разделить завтрак с Анжелиной и Розеттой.

Повитуха, которой за это время пришлось два раза принимать роды, прошедшие без всяких осложнений, восхищалась своими добровольными помощниками. И хотя ремонтные работы нарушали ее привычный образ жизни, она не жалела, что все это затеяла, поскольку переоборудование мастерской позволяло ей каждый день видеть Луиджи и лучше понять его. Она так сильно влюбилась в него, что по утрам вставала с чувством, будто живет в прекрасном сне.

Октавия, за которой семенил Анри, обычно приносила им полдник, и они устраивались в тени сливы за столом, который спустили с чердака.

Жерсанда де Беснак, до сих пор не бывавшая на улице Мобек, решила нанести визит своей протеже. Уже три раза она ужинала в веселом обществе, когда спускались сумерки, а солнце дарило свои последние золотистые лучи.

— Какое чудесное место, Энджи! — восхищалась Жерсанда. — Ты права, называя этот дом своим уютным пристанищем. Двор, окруженный стенами, вид на долину, великолепный куст желтых роз, вьющихся по фасаду… Как все это романтично!

Казалось, желание Розетты исполнилось. Они образовали семью, связанную не только кровными узами, но и любовью и преданностью. К огромному удивлению Анжелины, ее отец сразу же проникся симпатией к Луиджи. Когда Анжелина слышала, как бывший акробат говорит с сапожником об известковом растворе и гипсе, в ней вновь разгоралась тайная надежда, которую она прятала глубоко в своем сердце.

Огюстен отставил метлу, чтобы помочь молодому человеку приподнять тяжелую дубовую балку, которую они спилили сегодня утром.

— Скоро полдень, — заметила Розетта. — Надо приготовить что-нибудь перекусить. Сегодня Октавия не придет. Она сказала мне об этом, когда я шла к булочнику. Подумайте только, мадемуазель Энджи, мы встретились с Октавией и немного поболтали.

— Папа пойдет обедать к себе, — сообщила Анжелина. — А мы сделаем омлет и салат.

— А вы прекрасно ладите с мсье Луиджи, не так ли? — прошептала Розетта. — Все-таки он очень милый!

— Тихо! Он идет.

Они смотрели, как Луиджи, перешагнув через порог, снял платок и стряхнул с него пыль. За ним показался Огюстен Лубе, он стал, уперев руки в бока, и сказал дочери:

— Слушай, пол в твоем диспансере должен быть выложен плиткой. Ты с утра до вечера твердишь о гигиене, но ты не сможешь мыть земляной пол. А плитка так дорого стоит!

— Папа, будет достаточно обновить пол.

— Мсье Лубе, не стоит волноваться о деньгах, — вмешался в разговор Луиджи. — Все расходы я беру на себя.

— Разрази меня гром! В таком случае надо заказать белую и черную плитку! — обрадовавшись, воскликнул сапожник.

Огюстен Лубе знал, что де Беснаки изображают из себя благотворителей, и постоянно осведомлялся о расходах, словно оценивая, сколько Жерсанда и Луиджи жертвуют его дочери.

— Ладно, пойду домой. Жермена рассчитывает на меня. Она не любит садиться за стол одна. До скорого.

— Хорошо, мсье Лубе. Теперь надо спускать с чердака мебель, чтобы я смогла обработать ее скипидаром, — с энтузиазмом сказала Розетта. — Идите, а я отправлюсь в кухню и начну взбивать яйца для омлета.

Анжелина и Луиджи остались одни среди растрескавшихся досок и кусков гипса, словом, среди груды мусора, от которой исходил особенный запах сырых камней и сухого дерева.

— Вы сумели завоевать папину симпатию, — улыбаясь, сказала Анжелина.

— Возможно. Но, когда развязываешь кошель, этого не так уж трудно добиться.

— Нет, дело не в этом. Я думаю, что он действительно ценит вас.

Луиджи пристально посмотрел на Анжелину, но не стал открывать ей свои сокровенные мысли. По мнению Луиджи, сапожник надеялся, что в ближайшем будущем они поженятся, и поэтому вел себя с ним любезно, чтобы не расстроить возможный союз.

— В следующее воскресенье я поеду в аббатство Комбелонг, чтобы успокоить моего дорогого друга, отца Северина, — сообщил Луиджи. — Он, конечно же, молится обо мне и переживает по поводу того, как прошла моя встреча с матерью. Он будет счастлив узнать, чем я занимаюсь, обрадуется, когда я ему расскажу, что возил ручную тележку и орудовал лопатой.

— Я могу отвезти вас в коляске, — предложила Анжелина ровным тоном, хотя ее сердце было готово выскочить из груди.

— Благодарю вас, но в таком случае вам придется ждать меня, возможно, до самого вечера. Женщине не место там, особенно такой, как вы.

— Почему вы так говорите?

— Потому что вы очень красивы, и видеть вас, Анжелина, — это тяжелое испытание для мужчины. Это все равно что привести волчицу в овчарню.

И Луиджи беззлобно рассмеялся, довольный своим остроумием. Поведение Луиджи изменилось. Он по-прежнему называл свою мать «мадам», но Жерсанде казалось, что в этом слове, которое образовывало дистанцию между нею и сыном, звучала душевная нотка. По-дружески общаясь с Октавией, Луиджи сумел покорить ее, и служанка отныне клялась только его именем. Розетта получила право на братскую нежность, которая проявлялась в его речах или в ласковом касании ее подбородка. Розетта не возмущалась, уверенная, что акробат безумно влюблен в ее мадемуазель Энджи.

— Не такая уж я красивая! — возразила молодая женщина, немного расстроенная из-за его отказа. — Давайте пойдем на компромисс. Я довезу вас до Римона, до перекрестка. Потом вы пойдете в аббатство пешком, а я вернусь домой.

— Зачем? — удивился Луиджи. — Почему вы, Анжелина, так хотите облегчить мне исполнение моего плана? Думаю, будет лучше, если мы станем держаться как можно дальше друг от друга.

Луиджи подошел к Анжелине, словно не в силах сопротивляться молчаливому призыву, который он читал в ее лучезарных глазах.

— Мне не дает покоя поцелуй, который я украл у вас, — признался он. — Если я окажусь рядом с вами среди полей, я не смогу сдержаться. Знайте, я вовсе не подлый соблазнитель, каковым вы меня считаете. Я не из тех, кто может воспользоваться слабостью молодой женщины, лишенной любви.

— Замолчите! — повелительным тоном воскликнула Анжелина. — С вашей стороны жестоко так отзываться обо мне.

И вдруг Анжелина, закрыв глаза, протянула к Луиджи руки. Ее пальцы скользнули по его черным волосам, потом по щекам, прошлись по контуру рта. Не соображая, что делает, она прижалась к Луиджи и поцеловала его. Их губы мгновенно стали сообщниками, такими горячими, такими жадными. Луиджи, дрожа всем телом, обнял Анжелину, его руки скользнули по ее спине вниз, но почти сразу же он отдернул их и отступил на шаг назад.

— Вы сумасшедшая! — тихо произнес Луиджи. — Нас могли застать врасплох. Какой темперамент! Скольких мужчин вы сумели спровоцировать подобным образом? Только не надо упрекать их в том, что они теперь не проявляют к вам должного уважения.

Эти слова подействовали на Анжелину как холодный душ. Смущенная суровым тоном, покрасневшая от пережитого унижения, Анжелина бросилась прочь. Едва сдерживая слезы, она не осмелилась укрыться на кухне, где хлопотала Розетта, и поспешно выбежала на улицу.

— Я все испортила! — приговаривала Анжелина, поднимаясь по улице Мобек, выходившей на узкую дорогу, вдоль которой тянулась северная стена укреплений. — Мы были друзьями, мы были счастливы… Мы вместе переживали прекрасные моменты! Мне надо было довольствоваться этим. После смерти мамы я еще никогда не была такой радостной, такой беззаботной!

Запыхавшись, Анжелина остановилась. Пышные кроны дубов дарили ей столь желанную тень. Справа вилась тропинка, по которой можно было подойти к террасе старинного Дворца епископов. А справа открывались бескрайние просторы — небольшие возделанные холмы, леса и заросли кустарников, среди которых возвышались башни мануария Лезажей.

— А вдруг Луиджи прав? — в отчаянии спросила саму себя Анжелина. — Почему я так быстро уступила Гильему, будучи юной, в возрасте Розетты? И мне принесло это только горе, раскаяние и одиночество. Другая девушка сумела бы дать отпор Гильему, отвергнуть его. Да, Луиджи прав. Он видит меня насквозь. Я слишком быстро загораюсь, не думая о последствиях. Теперь он будет судить меня еще строже.

Анжелине казалось, что теперь она не сможет смотреть акробату в глаза. Как же она сожалела о своем поступке! Рыдая, она вновь быстрым шагом пошла вперед и дошла до кладбища, чтобы спрятаться рядом с тем местом, где навеки упокоилась ее верная наперсница и утешительница во всех горестях, Адриена Лубе, урожденная Бонзон.

Анжелина опустилась на колени перед могилой, на которой лежал букет ярко-красных роз.

— Мама, — прошептала молодая женщина, — кто принес тебе цветы? Папа? Или одна из твоих пациенток, преисполненная благодарности? Мама, если бы ты была жива! Если бы ты была среди нас! Умоляю, помоги мне! Я не знаю, почему я такая. Я безумная девица. Луиджи понял меня, он так мне и сказал. Таких безумных девиц ты жалела, никогда не осуждала их, поскольку была воплощением самой доброты. Мама, сжалься надо мной, укажи мне во сне дорогу, по которой я должна пойти! Возможно, я обречена жить без любви, без мужчины, который мог бы обнимать меня и днем и ночью на протяжении многих лет.